Дмитрий Дарин - Поспели травы

Что алкоголь – тугая злая водка,
Хрустальный льет бокалов перезвон —
От сердца к сердцу… с искреннею ноткой
Друзья друг к другу ходят на поклон.

Один из них, один из нас, вернее,
Все доказал за совесть и за страх,
Хоть зла любовь, но дружба все же злее,
Поскольку проверяется в боях.

Хоть я не раз предательством контужен,
Случись что – то я первым помогу.
Мой друг! ведь друг для этого и нужен,
Чтобы не шляться с просьбами к врагу.

И если мы вконец не измельчали,
Ведь все бывает в мире, се ля ви,
Не будут наши женщины в печали,
Кто верен в дружбе, верен и в любви!

Кто меня быть поэтом назначил,
По какой же такой ворожбе?
На слова стал я сердцем горячий
В подостывшей с годами судьбе.

И с тех пор я не знаю покоя,
Для кого-то себя бередя,
Под нездешним небесным конвоем
Голубыми глазами глядя.

Но чем больше известен в народе,
Тем все чаще встречаю я тех,
Кто достать норовит мне по морде
За звенящий скандалом успех.

Бью в ответ, но без зла – по привычке,
То, что лезут, – уже хорошо,
Ведь тот лезет душой в опричники,
У кого ни шиша за душой.

И за эту больную обиду,
Что узнали свой маленький рост,
Наливают, осклабясь для вида,
Приготовив кастет под поднос.

И как странно здесь женщины любят,
Выставляя себя напоказ,
Кошельком раскрываются губы,
Чтоб вернее на этот раз.

И вот в этой столичной клоаке
Я, цепляясь словами за край,
Вдруг завою бездомной собакой
Под густой человеческий лай.

Потому как душою истрачен,
Верных слов я уже не найду,
На которые был я горячий
На свою же, наверное, беду.

Звезд мерцают головешки,
Я один, и ты одна,
Пеплом сыпет на дорожку
Одинокая луна.

В свете белом, в свете стылом
Обернуться нету сил,
Ты другого полюбила,
Я другую отлюбил.

Бог прощает слишком строго,
Тех, кто в счастье виноват,
По одной уйдем дороге,
Ты– вперед, а я – назад.

Ветер режет, знает будто,
В спину легче или в грудь,
Ты идешь сейчас к кому-то,
Я бреду куда-нибудь.

А по следу в снеге хрумком
Волком гонится тоска,
Оттого мила мне рюмка,
Что снимает боль в висках.

Этой ночью, грустной ночью
Твое сердце заживет,
А мое порвется в клочья,
Если не застынет в лед.

Бог плеснет на угли синью,
И, как беглая жена,
В одиночестве и стыни
Сгинет блудная луна.

Любовь бывает тихою и громкой,
Такою хрупкою, такою ломкой,
Любовь бывает доброю и злой,
Слепой и зрячей, каждой выйдет срок —
Но вдруг другой раздуешь уголек
Под чувств своих остывшею золой.

Ты ждешь меня не так уж и напрасно,
Ведь нить надежды вьется с сердца прясла,
Она – прочней канатов и тросов.
И крюк мой недостаточно высок,
Когда вдруг посмотрю на потолок,
И снова смысл приходит нежных слов.

Месяц выкатился в гору,
Звезды жмурятся со сна,
Зашумит родному бору
Неприкаянно сосна.

И в ночной притихшей дали
Мне видней, чем даже днем,
Как из прошлого печали
Стынут в будущем моем.

Как холодною любовью
Ты сожгла солому чувств,
И в мерцающем безмолвье
Тонет эхо тех безумств.

Ну а та, что не люблю я,
Любит, видно, за двоих,
У меня меня воруя
В поцелуях дней пустых.

Оттого, что точно знаю,
Ждет ее со мной тужиль,
Я ей сердцем не мерцаю,
Сердце в разум положив.

Ночь проходит, звезды гаснут,
И как месяц поутру
В дымке серой и ненастной
На рассвете я умру.

Мы жарим жизнь на масле здравомыслия,
И оттого в недолгие лета
Жиреют души, бряклые, обвислые,
Не пролезая в райские врата.

И вот, когда иной чудак находится,
Что ищет не от мира от сего,
Прямой наводкой здравый смысл наводится
На мысли «нездоровые» его.

Но брезгуют врачи чумной опасностью,
Как брезгует предателем война,
Хоть и на небе есть свои туманности,
Стезя поэта им озарена.

Он, Божьим смыслом песнь свою согретую,
Дает, как хлеб, куплетами кроша,
Лишь словом как моральною диетою,
Врачуется заплывшая душа.

Он – под Крестом, а мы – под коромыслами
Встречаемся дорогой иногда,
Так уступите путь – со всеми смыслами
Вам не оставить в человечестве следа.

Устал я что ли, что со мной случилось,
Не плещет больше синь через глаза,
Ужель когда-то дареную милость
Назад берут, взыскуя, небеса?

Читаю в облаках белесых запись,
Что каждой твари жить дано, дрожа,
Как на березе, жжет на сердце затесь,
И сок течет ручьем из-под ножа.

Мне новых в жизни радостей не нужно,
От старых не оправиться никак,
Когда по воле женщины бездушной
Остался в утешение кабак.

Где я, стаканов русских грея грани
Под струн гитарных ласковую звень,
Среди довольной выкормленной пьяни
Один плясал с душою набекрень.

И оттого мила мне эта мука,
Что отрубает прошлое она,
Как вору незадачливую руку
Палач в былые злые времена.

И вот теперь, когда терять мне больше
Уж нечего… я чувствую усталь,
Порвалась нить, ведь там бывает тоньше,
Где крепче душит за душу печаль.

И оттого в глазах больное стынет,
И оседает яростная муть,
Что полыньи затягивает в льдине,
Что лишь во льду никак не утонуть.

В конце на Никитской в богемном кафе,
Что рядом с бразильским послом,
Сидел я – не пьяный, а так – под шафе
И думал вовсю о былом.

Народу немного, но шумный народ,
И грустное пел гитарист,
И двое лишь слушали, как он поет,
Простой ресторанный артист.

Напротив меня в благородных очках
Сидел седовласый старик,
Виски зажимая, как будто в висках
Не песня звенела, а крик.

Изящные пальцы, на шее платок,
Старик за собою следил…
И, только певец в огорчении смолк,
Есенина спеть попросил.

Я рюмку налил, что ж – грустить, так до дна,
«Мой последний, единственный друг»,
Старик, что напротив, бокалом вина
Меня поприветствовал вдруг.

Пронзительно брызнула глаз бирюза
За дымчатым модным стеклом,
И словно меня затянуло в глаза
Того – за соседним столом.

Всю песню смотрел на него я в упор,
Слова словно слезы текли,
И что-то… курносость, изящность, вихор
Узнать мне его помогли.

Неужто потомок какой-то шальной?
Известны, быть может, не все?
Да нет, наважденье… иль вывих чудной
В крутящемся лет колесе?

Последняя нота, я рюмку в руке
Всю песню, как нож, продержал,
Вовсю признавая того в старике,
Кто к песне слова написал.

И, глотку задрав, выпил, тайной томим,
Чтоб чуть посветлело в крови,
Сергей Александрыч, он был бы таким,
До родов моих доживи.

Никто не похлопал, вздохнул гитарист,
Снимая гитару пока,
Я рюмку поставил, чтоб выпить на бис,
Глядь – нету того старика.

Исчез, не ушел, не поднялся, а так —
Как будто и не было тут…
Иль призрак подался в попроще кабак,
Где пьют под него, а не жрут.

Ну что же, во времени мы не сошлись,
В пространстве, видать, привелось,
Знать, только поэтами русская жизнь,
Как ниткою, шьется насквозь.

А, может быть, скучно великим во мгле,
Иль дали дожить под конец,
Чтоб знал, что не зря в англетерной петле
Примерил терновый венец.

Теперь в то кафе я почаще хожу
И больше плачу чаевых,
Но… больше Есениных не нахожу
Ни старых, ни молодых.