Афанасий Салынский - Драмы и комедии
Я н у ш к и н. Гриша, дорогой ты мой… ужель ты мне не веришь?
Г р и г о р и й. Я не успею… он заводит мотоцикл… (Рванувшись, убегает.)
Я н у ш к и н. Дурак. Филантроп.
Входит Ш у р и к, как бы случайно оказывается возле шкафа, за которым лежит мешок.
И этот еще снует.
Ш у р и к. Мне… вот, катапульта у меня… ракете взлетать… привинтить надо.
Я н у ш к и н. Этот склочник наплетет Карпову с три короба… (Оступается и едва не падает — под ногой его оказывается Шуриково сооружение.) Вот нагородил.
Ш у р и к. Это катапульта — взлетать.
Я н у ш к и н. Смотри на землю, дорогой, на землю! Где твой настольный крокет? А я уплатил за него деньги. Ты понимаешь, что такое деньги?! Вот поймешь — тогда тебе захочется построить курятник, мой милый, курятник, чтобы летали куры, а не ты! Убирай свои железки.
Ш у р и к уходит.
Собирай-ка ты, Леночка, на стол!
Понимая, какую ярость подавляет в себе Янушкин, Елена молча смотрит на него.
Мы с тобой выше мелочных обид. Встретили друга по-божески, проводим по-царски. Сегодня праздник у нас! Утвердили меня. А ты что, не рада, жена? Для кого я стараюсь? Друзья приходят и уходят, а мы с тобой остаемся — одни! Закреплять надо победу. Ленинский принцип, ленинский. Закреплять и обеспечивать, со всех сторон… перспективно. Смеешься? Да-да, перспективно! Вот, вот трижды осмеянный тобой подвал… Я набью его до отказа всякой всячиной! Я забетонирую его… забетонирую себя, тебя, наш дом, наших детей. Это будет дот… Дот!
Е л е н а. Замолчи!
Я н у ш к и н. А? Что? Ты выходишь из рамок, дорогая.
Е л е н а. Да, выхожу. Берлогу ты строишь. Лесной фортификатор… стратег макаронный…
Я н у ш к и н. Тише! Сейчас же вытри слезы, слышишь? Вот-вот вернется Карпов. Знаешь ли ты, чего тут появился Терентий Гуськов? Для тебя он просто мелькнул и исчез, а для меня… Одним толчком этот пропойца может разрушить все… все!
Е л е н а. И пускай… Пускай разрушит твой дот… выкурит тебя.
Я н у ш к и н. Довольно… тише! Собирай на стол. Сейчас он вернется. Он не должен уехать нашим врагом.
Е л е н а. Да он и за стол-то с тобой не сядет!
Я н у ш к и н. Что? Так ты его усадишь!
Е л е н а. Я?
Я н у ш к и н. Ты!
Е л е н а. Нет… Нет!
Я н у ш к и н. Ты усадишь его, потаскуха!
Из боковухи появляется Г у с ь к о в.
Г у с ь к о в. Прочь! Лельку… нашу Лельку… Он и меня, всех он готов ради шкуры своей. А я-то в эти дни, когда голова светлела, совестью мучился! Может, не понял я его?.. Деньжонки по-дружески… А он перепугался… раньше времени из могилки вытащу… покойничек!
Я н у ш к и н. Тереха… что ты выдумываешь, Тереха?
Г у с ь к о в. Иди, Лелька. Дай мне с ним посчитаться. У нас мужской разговор.
Е л е н а уходит.
Вот что, ах, друг ты мой… Сейчас уже поздно, а завтра я побываю в здешнем райкоме партии. Одним толчком или больше, а я тебя растолку.
Я н у ш к и н. Терентий… Останемся друзьями. Я ценю дружбу, ценю!
Г у с ь к о в. Может, накинешь еще полсотни к тем обещанным тремстам?!
Я н у ш к и н. Тише, тише, Гусек… Иль ты все еще на взводе? Милый, ты же в армию мечтаешь.
Г у с ь к о в (с силой). Вот теперь ты меня не собьешь. Смешно тебе? Такой запойный оборванец — и вдруг армия? А у меня сердце в военной форме. Ясно тебе? Сброшу эти тряпки, отлежусь, поправлю замковую часть…
Я н у ш к и н. Тебе никто так не поможет, как я!
Г у с ь к о в. Подстилаешься? Так слушай, ах, друг ты мой… Подыхать буду с голоду, а протяни ты кусок хлеба — руку отшибу! Может, бюро райкома, которое назначено на среду, — по делу о погибших посевах — отложат пока, чтоб кое-что вспомнить из истории твоего аппетита.
Я н у ш к и н. Да? (Медленно, с нескрываемой ненавистью.) История аппетита?.. А документы? Где они?! Теперь не так-то легко оклеветать человека. Вон… Босяк, лагерная шваль… Вон!
Г у с ь к о в. Вот кому Тереха от своей щедрой молодости подарочек сделал… Галстук, одеколон? Да нет же, самую малость — жизнь подарил. (Яростный, идет на Янушкина.) А верни-ка подарочек, друг!
Янушкин испуганно пятится, но Гуськов вдруг останавливается. Стиснув зубы, он делает несколько шагов к двери, ведущей на веранду. Силы покидают его, он подвигается, опираясь на стену, чтобы не упасть. Из внутренней двери пугливо выглядывает Ш у р и к.
Я н у ш к и н. Довоевался… (Быстро наливает воды, подает Гуськову.) Выпей… пей воду…
Г у с ь к о в. Прочь!.. (Вышибает стакан из руки Янушкина.)
Я н у ш к и н. Ты! Герой… Держись, держись за меня! Обопрись… ну!
Г у с ь к о в. Прочь… (Вдоль стены подвигается к двери.) Опираются на человека… а ты…
Я н у ш к и н (торопливо наливает еще воды, находит пузырек, наливает в воду капли). Пей, пей! Слышишь? Не мои, не мои! Леночкины капли… валерьянка… лекарство!
Г у с ь к о в. Пошел к черту!
Я н у ш к и н. Опасно, опасно, дурак… У тебя же сердце.
Г у с ь к о в. Вот что у тебя?
Я н у ш к и н. Пей, пей, говорю!
Г у с ь к о в. Сам пей… жри… окапывайся… (Добравшись до окна, ударом руки распахнул его.)
Я н у ш к и н. Пей… Приказываю! Капитан Гуськов…
Г у с ь к о в (смеется). Рядовой я… ах, друг ты мой… рядовой запаса… (Передвинулся наконец к двери, ведущей на веранду, выпрямился.) Лелька! Лелька…
Торопливо входит Е л е н а.
Валидол… валидол в мешке…
Ш у р и к (вбежав). Здесь! Вот мешок.
Входит Г р и г о р и й. Шурик достает мешок из-за шкафа, передает Григорию.
Г у с ь к о в. Гриша, валидол! Трещит моя замковая часть… Это бывает… бывает…
Елена выводит Гуськова на веранду. Григорий быстро выходит туда же и возвращается в комнату, держа на ладони бесполезный уже кусочек сахару, смоченный валидолом. И все же, словно не веря в смерть Гуськова, Елена метнулась к телефону.
Е л е н а. Скорую помощь… Да!.. Скорая?.. Запишите… улица Декабристов, двенадцать. Здесь… умер… да, умер человек… (Опускает трубку, смотрит на Янушкина.) Они спросили, отчего он умер.
Долгое молчание. Григорий медленно выходит на веранду. В окно влезает Г о ш а.
Г о ш а. Эй, начальство! Все обегал. «Белой головки» нет, получай «сучок»! (Ставит на подоконник бутылки с водкой, переводит взгляд с Янушкина на Елену, Шурика — и улыбка покидает его лицо. Выходит на веранду.)
Шурик, присев на корточки, с какой-то недетской сосредоточенностью подбирает осколки стакана. Выпрямляется, держа осколки в пригоршнях.
Е л е н а. Руки порежешь.
Шурик стоит, опустив голову.
Я н у ш к и н. Выбрось. Это я нечаянно выронил.
Ш у р и к. Неправда! Он… он тебя ругал, выбил стакан из твоей руки.
Я н у ш к и н. А, да-да… Махнул… и стакан выпал.
Г р и г о р и й (стоит в дверях). Что здесь произошло?
Я н у ш к и н (Шурику). Иди, дорогой, иди ложись.
Ш у р и к. Все равно я не буду спать.
Е л е н а уводит Ш у р и к а, следом идет и Я н у ш к и н.
Г о ш а (входит с веранды, суровый, будто повзрослевший). А вы что… уедете?
Г р и г о р и й. Я останусь пока в вашем городе. Хоронить капитана Гуськова.
З а т е м н е н и е
Подворье дома Янушкиных. Воскресное утро, солнечное, тихое. Поют птицы.
Греясь на солнышке, справа на досках лежит Г о ш а. Я н у ш к и н укрепляет цементом кирпичи фундамента. Ш у р и к сидит на перилах крыльца.
Я н у ш к и н. Видишь, Шурка, утро какое? Птички поют. Вот как оно бывает… Вчера вечером на кладбище плакал, а с утра уже птичек слушаешь.
Ш у р и к. Я-то не плакал. (Понизив голос.) Мама да Гошка вот, как маленький…
Г о ш а (тихо).
«Как на синий Ерик,
Как на синий Ерик
Грянули казаки,
Сорок тысяч лошадей…
И покрылся берег,
И покрылся берег…»
Шурик подошел к отцу, наблюдает за работой. Из дома выходит Е л е н а.
Е л е н а. Завтракать.
Я н у ш к и н. Сейчас. (Шурику.) Покажи палец. Затянуло. Тряпки можно снять. Все, брат, заживает.
