Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
— Несколько лет назад Вади познакомился с одной женщиной. Она была испанкой, врачом, приехала с группой врачей и медсестер — тех добровольцев, что помогали палестинским беженцам, обосновавшимся в Иордании. Вади как раз был одним из тех, кто помогал им обустроиться, и, таким образом, был напрямую связан со всеми организациями, которые занимались поставками еды, медицинской помощью и прочим. Детям требовались прививки и особое питание, у взрослых тоже были свои недуги, они нуждались в медикаментах и врачебных консультациях.
Вади предложил Элоисе осмотреть детей в школе; это ему казалось безопаснее, чем проводить его на территории лагеря. Она согласилась. Так начались их отношения. Потом он признался, что полюбил ее с первого взгляда. «Она показалась мне настоящей принцессой из сказки», — признался он. И он прав.Она и в самом деле похожа на принцессу — голубоглазая блондинка, обманчиво хрупкая. Будь я помоложе и не дай в свое время монашеский обет, я тоже не устоял бы перед ее красотой. Просто удивительно, что Элоиса обратила внимание на Вади. Шрамы, оставленные огнем в тот день, когда он спас вам жизнь, со временем стали резче, еще больше уродуя его лицо. К тому же он было уже далеко не юн.Зато держался с достоинством, и я понимаю, что могла найти в нем эта женщина.
Когда же кончилось лето, и испанские волонтеры вернулись домой, она осталась, решив, что будет продолжать работать в лагере беженцев; она ни на что не рассчитывала, просто старалась им помочь, но прежде всего хотела быть рядом с Вади.
— А Аниса? — спросил я у монаха.
Я хорошо знал Анису и понимал, что она ни за что не согласилась бы отдать мужа другой. Эта женщина обладала сильным характером; она готова была страдать и бороться за свое счастье и скорее умерла бы, чем отступила. Однако время меняет всех, поэтому я с интересом ждал, что скажет монах.
— Аниса видела и слышала лишь то, что хотела, — ответил он. — Она понимала, что не может соперничать с Элоисой и, если попытается вмешаться, то потеряет Вади навсегда. Мужчине не следует влюбляться после сорока лет, а Вади было уже больше пятидесяти.
Аниса сделала все возможное, чтобы внезапная страсть отца не отразилась на детях. Она повела себя достойно, но не уехала из их дома, куда Вади наведывался всё реже.
Никто не удивился, когда Элоиса забеременела. Никто не спрашивал, от кого она ждет ребенка, да в этом и не было необходимости: чрезмерная забота, которую проявлял Вади по отношению к ней, развеяла бы любые сомнения.
При этом никто из них двоих не мог предположить, что Элоиса заболеет. Это оказалась пневмония, как сказал врач из Аммана. Элоиса была очень больна, и Вади решил, что должен связаться с ее семьей и объяснить ситуацию.
Из Испании приехала мать Элоисы, чтобы ухаживать за дочерью. Когда она увидела Вади, то не смогла скрыть изумления, что дочь могла влюбиться в этого человека с изуродованным лицом. Думаю, она удивилась еще больше, когда узнала, что он женат.
Элоиса упорно отказывалась возвращаться в Испанию; она хотела, чтобы ребенок родился в Иордании, как можно ближе к Палестине. Но ее мать, донья Мария де лос Анхелес, не желала ничего слушать. Она прямо заявила Вади:
— Вам должно быть известно, что я не одобряю ваших отношений. Очевидно, вы злоупотребили чувствами моей дочери. Она всего лишь девочка, только что закончившая учебу; ее голова полна романтических бредней и мечтаний о помощи ближним. Сознаюсь, это наша с ее отцом вина: мы позволили этим фантазиям зайти слишком далеко, но что сделано, то сделано. У вас есть жена и дети, вы должны вернуться к ним, и если вы действительно любите Элоису, то должны убедить ее вернуться в Испанию, потому что здесь она просто не выживет.
— Но врач сказал, что ее опасно перевозить, — возразил Вади.
Мать Элоисы впала в такую ярость, что ее крики были слышны по всему лагерю.
— Вы просто эгоист! — кричала она. — Ради своей прихоти вы готовы пожертвовать жизнью моей дочери! Разве мало она сделала для всех вас? Я добьюсь того, чтобы любой ценой увезти ее отсюда, и клянусь, вы больше никогда ее не увидите.
Вади, обескураженный криками этой женщины, признался, что у них будет ребенок.
— Да, у моей дочери будет ребенок, и этому крошечному существу здесь не место. Скажите на милость, для чего вам все это нужно?
Элоисе оказалось не под силу противостоять решимости матери, и спустя два дня они сели на самоле в Мадрид. С тех пор Вади ничего не слышал о ней; он даже не знает, родила ли она ребенка, которого они так ждали.
— Хорошо, но какое отношение все это имеет ко мне? — спросил я, пораженный не столько его рассказом, сколько тем, что Вади решил обратиться ко мне за помощью.
— У Вади нет ни денег, ни связей, чтобы разузнать о судьбе Элоисы, а у вас они есть.
— Да он с ума сошел! — воскликнул я. — Передайте ему, что я сожалею о случившемся, но ничем не могу помочь.
— У вас есть деньги, друзья и возможности. Вы могли бы съездить в Мадрид и выяснить, что случилось с Элоисой.
Я взглянул на монаха, подумав, не смеется ли он надо мной. Просьба Вади казалась настолько нелепой, что я почувствовал себя неловко.
— Итак, вы с Вади решили, что я должен обивать пороги, получая разрешение на поездку в Мадрид, лишь для того, чтобы разыскать какую-то врачиху, которую я знать не знаю, но которая когда-то имела любовную связь с кем-то, кого я знал в детстве, — подвел я итоги. — Разумеется, и армия, и моя жена не станут мне препятствовать. Наверное, Вади в полном отчаянии, если решился попросить меня об этом!
— Он просит вас об этом, потому что только вы можете ему помочь, — ответил монах. — У него больше нет никого, кто мог бы это сделать.
Брат Августин не желал слушать никаких доводов; он, несомненно, считал, что для палестинского беженца, живущего в лагере в Иордании, вполне естественно просить израильского военнослужащего, чтобы тот все бросил и начал распутывать его давнишние амурные делишки.
К тому времени Сад Надежды остался для меня лишь воспоминанием, как и те люди, что окружали меня в детстве и юности. Я сражался во время Второй мировой войны, потом во время войны за независимость, после, в 56 году — в Суэце, позднее, в 67, участвовал в завоевании Иерусалима, так что вся моя жизнь, все стремления были отданы делу становления и процветания Израиля. К тому же я хотел быть счастливым с Паулой и нашими детьми. Я уже выплатил Вади свой долг, когда вытащил из тюрьмы его сына Латифа, хотя и не сомневался при этом, что он был пособником террористов. Я и так уже сделал для него больше, чем следовало, и теперь даже пальцем не шевельну для Вади. Именно это я и сказал монаху.
Вечером я рассказал Пауле о случившемся, чем от души ее повеселил.
— Помнится, этот Вади был твоим лучшим другом, — напомнила она. — Когда мы с тобой познакомились, ты только и говорил, что о нем.
— Да, верно, — согласился я. — Но сейчас мы оказались во враждующих лагерях: он хочет уничтожить Израиль, а я делаю все возможное, чтобы этого не допустить. Так что боюсь, теперь у нас очень мало общего.
— Ну, я на твоем месте не судила бы так прямолинейно. Было время, когда ты сам говорил, что у палестинцев должно быть собственное государство.
— Я и теперь так считаю, но позволь тебе напомнить — арабские лидеры грозятся, что не успокоятся, пока не утопят нас в море. Нет уж, я не стану для него ничего делать; я и так уже сделал достаточно. Больше того, я начинаю жалеть, что помог его сыну Латифу, потому что уверен, что он — чистой воды террорист.
— Этого ты не знаешь.
— Разумеется, именно на этом и строится вся защита Изахи Баха — наличие преступных намерений доказать невозможно; тем не менее, все мы прекрасно знаем, что ни один палестинец не станет нарушать границу только лишь для того, чтобы навестить свою тетушку и кузенов.
— Кто знает...
— Паула, я тебя умоляю... Как ты можешь такое говорить — ты, работающая в Министерстве обороны!
— Именно поэтому я знаю, что необходимо учитывать все версии, даже самые сумасбродные и нелепые. В любом случае, Вади тебя не обманывал.
После этого я долго ничего не знал ни о брате Августине, ни о Вади. К тому времени я потерял своего сына Юваля в войне 73 года. Мы с Паулой были убиты горем; никто не готов потерять ребенка. Вади в этой войне потерял не только старшего сына, но и следующего, погибшего при нападении палестинцев на взвод израильских солдат, что патрулировал берега реки Иордан.
К тому времени я уже вышел в отставку и начал читать лекции в университете. Я помню слова одного профессора о войне; тогда они проскользнули мимо моего внимания, но теперь я всякий раз вздрагиваю, когда вспоминаю о них. Он тогда сказал:
— У меня трое сыновей, и я знаю, что в любую минуту могу потерять любого из них. Если такое происходит с другими, то почему не может случиться со мной?
