Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
— Не смеши меня, Изекииль! Да, Вади спас тебе жизнь, когда ты был ребенком, это весьма похвально, и ты всегда будешь ему за это благодарен, но не должен становиться заложником этой благодарности.
Я не знал, как объяснить Пауле свою позицию, понимая, что она имеет смутное представление о нравах Востока. Я родился в Иерусалиме, вырос среди арабских детей, и мне были хорошо знакомы их обычаи и неписаные законы, один из которых гласит: жизнь за жизнь; это закон столь же свят, как и закон мести: око за око. Но Паула была немкой, она родилась и росла в Берлине, пока ей вместе с родителями не пришлось бежать от нацистской угрозы, и у нее был совершенно другой взгляд на вещи.
— Паула, у меня есть долг, который я должен вернуть, и я прошу тебя мне помочь. Если этот мальчик не совершил никаких преступлений, я должен вернуть его отцу.
— Ты с ума сошел! Это не тебе решать.
В конце концов, Паула все же выяснила обстоятельства дела. Версия брата Августина подтвердилась. Латифа действительно задержали в нескольких метрах от реки Иордан, едва он успел пересечь границу. Ничего криминального при нем не нашли. Парень упорно твердил одно и то же: «Я шел в Иерихон, чтобы навестить тетю, только и всего». Разумеется, ему не поверили. Однако знал правду: брат Августин, сам того не желая, проговорился, что Латиф не просто шел в Иерихон, а собирался добраться до Иерусалима, куда должен был доставить сообщение для одного из членов ООП в Израиле. И как бы он ни утверждал обратное, я догадывался, что он уже далеко не в первый раз пересекал границу.
Я поговорил со своим армейским начальством насчет Латифа и постарался объяснить, что, если мальчик не совершил никаких серьезных преступлений, его нужно отпустить. Однако начальство ответило, что незаконное вторжение в Израиль — уже само по себе преступление, и если он даже не совершил ничего более серьезного, то лишь потому, что его вовремя задержали.
Увы, я не адвокат. У меня диплом агронома, хотя я никогда не работал по специальности, поскольку посвятил свою жизнь военной службе. Я не знал, как быть, но решил сделать все возможное, чтобы вернуть Латифа Вади. Паула посоветовала обратиться за помощью к одному молодому, но уже известному адвокату.
— Этот адвокат — настоящий кошмар для Министерства обороны, — сказала она. — Он берется защищать всех палестинцев подряд, независимо от того, что они натворили, и почти всегда добивается оправдания — если, конечно, речь не идет о кровавых преступлениях.
Кабинет Изахи Баха в Тель-Авиве представлял собой просторное помещение с тремя рабочими сталами, за которыми, кроме самого Баха, работали еще двое молодых людей. Я объяснил им суть проблемы, и они, не колеблясь ни минуты, заявили, что возьмутся за наше дело.
— Это будет нелегко, но мы должны хотя бы попытаться, — заявил Изахи. — Но хорошо уже то, что его обвиняют всего лишь в незаконном переходе через границу.
— Конечно, но постарайтесь, чтобы его не продержали в тюрьме слишком долго, — я почти умолял этих юнцов, самому старшему из которых не исполнилось еще и тридцати лет.
— Видите ли, нам не хотелось бы вас обманывать, — ответил Изахи. — Вам следует знать, как это происходит. Прежде всего необходимо получить разрешение на свидание. Причем желательно, чтобы меня сопровождал тот монах, чтобы Латиф знал, что может мне доверять. Когда мы узнаем, как у него дела и он расскажет нам свою версию случившегося, я начну готовить защиту. Это будет непросто, но все же возможно.
— Мальчик не сделал ничего плохого, — оправдывал его я.
— Чтобы между нами все было ясно, — остановил меня Изахи. — Мы считаем, что Израиль имеет право на существование, но и палестинцы тоже имеют право на собственное государство, и я признаю, что они по-своему правы, делая то... что делают. Не сомневаюсь, что Латиф пытался доставить сообщение палестинским боевикам, действующим на территории Израиля; однако, если прокурор не сможет этого доказать, его признают невиновным. Никто не может быть признан виновным, если суд не доказал обратного.
— Почему вы защищаете палестинцев? — поинтересовался я.
— Потому что мы не хотим, чтобы Израиль утратил человеческий облик, — ответил Бах. — Ведь это первое, что теряет страна во время войны.
Сам не знаю почему, но я им поверил. Я нашел брата Августина и попросил его позвонить Изахи Баху.
— Это все, что я могу сделать, — пояснил я.
— Не слишком много. Вади ждет, что вы сможете добиться освобождения его сына.
— Вади не так глуп и должен понимать, что есть вещи, которые от меня не зависят, как бы я ни старался вернуть ему долг. Долг я ему верну — во всяком случае, постараюсь, но нужно действовать последовательно.
Судебный процесс занял шесть месяцев, но в конечном счете Изахи Бах смог добиться даже большего, чем я надеялся. Латифа приговорили к одному году тюремного заключения, а затем высылке в Иорданию. Поскольку восемь месяцев он уже отсидел, то от вожделенной свободы его теперь отделяло только четыре.
Я не был знаком с сыном Вади, поскольку Изахи Бах попросил меня не являться на суд. Я ожидал его у выхода из тюрьмы, которую он покинул в сопровождении Изахи. Он был очень похож на Анису — те же резкие черты лица, миндалевидные глаза, тонкий профиль. Я подошел к нему и протянул руку, но он сделал вид, что не заметил этого жеста, а я не стал настаивать.
— Мы довезем тебя до границы, отец будет ждать на той стороне, — сказал брат Августин.
Когда мы добрались до моста Алленби, парень прыжком выскочил из машины. Ему не терпелось поскорее вернуться к своим. Он не сказал мне ни слова благодарности, даже не взглянул в мою сторону. Не то чтобы я ожидал от него каких-то изъявлений благодарности, но мне хотелось хотя бы увидеть его довольным.
Показав таможенникам документы и перекинувшись несколькими словами с одним из них, после чего солдаты настороженно поглядели на нас и внимательно просмотрели бумаги, Латиф направился по мосту на другой берег Иордана, даже не оглянувшись.
— Не очень-то он вежлив, — заметил я, глядя, как он быстрым шагом удаляется.
— А чего вы хотите? Он всего лишь мальчик, который всю жизнь прожил в лагере для беженцев. Его задержали, допрашивали — не исключено, что даже били, потом держали в тюрьме, так что ему не за что нас благодарить. Поставьте себя на его место.
— На его месте я бы сказал спасибо тем, кто помог меня освободить, — ответил я.
— Ни вам, ни мне он не обязан своей свободой. Мы всего лишь восстановили справедливость.
— И вам, и мне прекрасно известно, что он нес сообщение для активистов в Иерусалиме, — напомнил я.
— Возможно. Но это не доказано. Он мужественно перенес все допросы, не сказал ни слова и пострадал за это.
— Он — будущий террорист, — отрезал я.
— Возможно, но ни вы, ни я не можем утверждать это наверняка. Представьте, что бы вы сами делали, как бы себя вели, если бы оказались на его месте.
— Так или иначе, они должны смириться с тем, что Израиль — это реальность, — сердито ответил я.
— Да, однажды настанет день, когда они вынуждены будут это признать, — согласился Изахи. — А нам, в свою очередь, придется признать, что у них тоже есть свои права.
Да, Изахи Бах порой раздражал меня, но со временем стал одним из лучших друзей.
Спустя два месяца брат Августин вновь появился у меня в кабинете.
— У меня есть для вас сообщение от Вади, — сказал он.
Как и в прошлый раз, я не стал спрашивать, что это за сообщение.
— Он чрезвычайно благодарен вам за все то, что вы сделали для его сына.
— Я должен был это сделать. Так что теперь мы квиты.
— Да, конечно, вы квиты, но на этот раз он хотел бы попросить вас об одном одолжении.
Я напрягся, услышав эти слова. Вторжение Вади в мою жизнь грозило внести в нее смуту. Я заплатил свой долг и не собирался делать никаких одолжений врагу, ведь, нравилось нам это или нет, но теперь мы были врагами.
— Дело в том, что у Вади есть еще один ребенок, о котором ему ничего не известно. У него нет возможности хоть что-то узнать о нем, и он очень надеется, что вы сможете помочь.
— Если задержали кого-то еще из его сыновей, то меня это больше не касается, — ответил я. — Передайте ему, что я должен следить за порядком в стране и не могу допустить, чтобы в ней хозяйничали террористы.
— Никакие они не террористы, — возразил монах. — Но сейчас я имею в виду вовсе не детей Анисы.
Слова брата Августина повергли меня в растерянность. Я не знал, что делать. Даже всерьез подумывал, не отправить ли мне его восвояси, оборвав тем самым тонкую ниточку, что протянулась между мной и Вади после двух десятилетий разлуки. Однако я этого не сделал, и теперь искренне рад, что поступил именно так.
— Несколько лет назад Вади познакомился с одной женщиной. Она была испанкой, врачом, приехала с группой врачей и медсестер — тех добровольцев, что помогали палестинским беженцам, обосновавшимся в Иордании. Вади как раз был одним из тех, кто помогал им обустроиться, и, таким образом, был напрямую связан со всеми организациями, которые занимались поставками еды, медицинской помощью и прочим. Детям требовались прививки и особое питание, у взрослых тоже были свои недуги, они нуждались в медикаментах и врачебных консультациях.
