Анатолий Суров - Рассвет над Москвой
Агриппина Семёновна. Ты не назад — вперёд смотри. Это мне, старухе, прошлое вспоминать положено, я и вспоминаю. (Разворачивает свёрток, кладёт перед Степаняном красивую ткань.) Глянь-ка, батюшка, какова ткань, по душе?
Степанян. Девятисотые годы? Прохоровны?
Агриппина Семёновна. Угадал. Такие-то вещички мы с полсотни лет тому назад делали.
Капитолина Андреевна. Для купчих старались!
Агриппина Семёновна (укоризненно). Эх ты, Капитолина! Сама у станка стояла, а души мастера не понимаешь. Старые мастера любили хорошо, умело работать. Да на душе-то что было? Чем лучше работаешь, тем хозяин веселее. Он, хозяин-то, мать мою голодом уморил. А мне его мастерством своим радовать? Руки работу любили, руки стараются, а разум говорит: не старайся. У работы радость отнимал. (Капитолине Андреевне.) Мало, что силы крал — он и сердце-то обворовывал. А сейчас кто с холодным сердцем работать согласится? Ты людей советских понимаешь? Ты на дочь свою погляди!
Капитолина Андреевна. Всё я понимаю. Да и ты пойми: сколько твоя фабрика в прежнее время давала? Сколько теперь давать должна? Нынче вся деревня городское носит.
Агриппина Семёновна. Опять ты назад глядишь. Ты мне другое скажи. Зачем метро в мрамор, в бронзу одели? Я так полагаю: пусть видит советский человек, что всего самого лучшего достоин. А ты народу что даёшь? Одно слово — ширпотреб.
Капитолина Андреевна. Что же плохого в этом слоге? Мы на массы работаем.
Агриппина Семёновна. Массы! Худо ты, видать, их знаешь! В мою комнату со всего района массы приходят. Их спроси! Будет. Мы с тобой довольно толковали. Я не к тебе — к заместителю министра пришла. (Степаняну.) Отругай ты её, батюшка, похлеще. Авторитетней отругай, по-государственному!.. Неправильно, нехорошо Капитолина на фабрике хозяйничает. Её, понятно, критикуют — она отмахивается. Не дай человеку погибнуть. Пропиши ты ей горького! (Встала, собрала свёрток, поправила платок на голове.) С тем и до свиданья. (Выходит.)
Степанян (провожая Агриппину Семёновну). Спасибо за совет. (Прошёлся из угла в угол. Смеётся.) Вот как, Капитолина Андреевна! В клещи нас берут. И сверху и снизу.
Последние косые лучи перед заходом солнца бьют в окна кабинета.
Вы говорите, сто сорок процентов? Хорошо! Отлично даже. Вот, по данным главка, «Москвичка» идёт первой. Полагается премия, переходящее Красное знамя… А вот обратная сторона ваших ста сорока процентов. Девушки прислали из агрограда. Пишут (читает): «Что же это, у вас на фабрике художники куриной слепотой болеют? Или они думают — народ, он неразборчивый, всё сносит? Если так, то они просто бессовестные». Вы говорите, на массы работаете? Вот вам ответ масс. Не желают признавать массы ваших достижений.
Капитолина Андреевна. Но министерство поддерживало?
Степанян (резко). Башлыков! Один человек — это ещё не министерство. Он не хотел понять вашу ошибку, неуместно защищал вас. Защищал потому, что так-то и ему спокойнее. Оттого и вдвойне отвечать будет. Башлыкову не понять. У него холодное сердце, пустые глаза. Но вы-то, вы-то!.. Вы посмотрите, что натворили. (Жест на витрину.) Вы обязаны одеть в один день сто двадцать тысяч человек! Вдумайтесь — сто двадцать тысяч в день! Вы уродуете сто двадцать тысяч советских людей только в один день!..
Капитолина Андреевна (растерянно). Значит, моя продукция никому не нужна?
Степанян. Никому не нужна.
Капитолина Андреевна (упрямо). Но другую выпускать мы не готовы.
Степанян. А надо было быть готовым. Вы вместо того, чтобы перед нами ставить этот вопрос, требовать от нас помощи, ополчились на свой коллектив, который не хочет мириться с такой работой фабрики. Вы же хотите всю страну одеть в один и тот же материал. Не готовы?! Сумела же «Трёхгорка» за один только год выпустить до пятисот образцов тканей различных расцветок? Сумела?
Капитолина Андреевна. Не знаю… Не знаю… У нас другой профиль. Мы не сможем.
Степанян. Не сможете — закроем фабрику.
Капитолина Андреевна. Фабрику закроете?
Степанян. Да, закроем. На месяц, на два, на три. Покамест не научитесь так работать. (Жест на вторую витрину.)
Капитолина Андреевна (взорвалась). Нет уж!.. Фабрика тут не при чём. Да что рассуждать!.. Пишите приказ: «Директора «Москвички» Солнцеву за отрыв от рабочего коллектива…» С легким сердцем пишите. По чести, по совести.
Степанян. Приказ написан (читает). «За неправильные методы руководства фабрикой директора «Москвички» Солнцеву Капитолину Андреевну освободить от занимаемой должности».
Долгая пауза. Капитолина Андреевна, еще за минуту до этого бурная и горячая, как-то вдруг обмякла и безвольно опустилась к кресло. Степанян пристально смотрит в глаза Солнцевой. Затем медленно сгибает приказ и… рвёт его.
Степанян. Это не амнистия. Доверие. Я не буду ставить ваш вопрос на коллегии. Если не поймёте своих ошибок, вас сама жизнь снимет… (Подходит к витрине с образцами тканей и уже задушевно.) Ещё несколько лет назад земля наша в огне была. А сейчас, смотрите!.. Товарищ Сталин сказал нам, текстильщикам: оденьте наших советских женщин по-княжески, — пусть весь мир ими любуется!
ЗанавесДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Картина девятая
ФОЙЕ ФАБРИЧНОГО КЛУБА
Нарядно убранный зал, из которого две дугообразные лестницы — слева и справа — ведут в гардероб. Две — три двери соединяют фойе со зрительным залом. В правом углу буфет. В левом — выход на сцену. В центре фойе расположился небольшой рабочий оркестр. Среди оркестрантов сыновья Курепина. За одним из столиков у буфета Михеев. Он пьет воду. Дирижёр взмахнул палочкой. Оркестр играет марш.
Дирижёр (останавливает игру). Друзья мои!.. Прошу — внимательнее. Умоляю. Первое публичное выступление. Попробуем ещё раз.
Снова оркестр начинает марш, снова дирижёр останавливает игру.
Прошу сначала! Курепин-второй забежал на полтакта вперёд. Курепин-младший фальшивит.
Из двери, ведущем в зрительный зал, выходит Курепин.
Курепин (услышав последнюю реплику дирижёра). Курепин-старший опаздывает. Зал полон, пора бы и начинать.
Из зрительного зала шумно выходят Гермоген Петрович и Иннокентий Степанович Рыжов.
Рыжов И. Это же безобразие! Нет, я не могу мириться с таким равнодушием!.. Я, как угорелый, ношусь ежедневно из академии на фабрику. Сколько рисунков разработал! Ведь впутал в эту историю почти всех художников столицы. Нет, нет!.. (Курепину.) Вы не защищайте, пожалуйста, Солнцеву. Я так этого дела не оставлю. Я буду жаловаться. Непременно буду жаловаться!
Курепин. Успокойтесь, Иннокентий Степанович.
Рыжов И. Нет, нет, не успокаивайте. Буду жаловаться. Я добьюсь своего.
Курепин. Сейчас начнём собрание, Иннокентии Степанович. Не волнуйтесь.
Рыжов И. Не верю в ваши собрания. Она демонстративно не придёт. Демонстративно!
Курепин. Извините, Иннокентий Степанович, но вы не знаете Солнцеву. Она коммунистка и дорожит партийной честью.
Гермоген Петрович. Нервничать не надо, Иннокентий Степанович!.. Но должен сказать вам, Иван Иванович… (И он петушится подобно Рыжову.) Должен сказать, что и у меня есть основания обижаться. Иннокентий Степанович создал нам студню. Сам наблюдает за работой художников, сам лично сделал великолепные образцы. Мы продумали весь процесс перестройки технологии. Подготовили людей. Работать бы теперь да работать!
Курепин. Вотсегодня на собрании и примем решение по-новому работать. Идёмте, товарищи, пора начинать.
Рыжов И. Так чего же мы тут шумим? Действительно! Идёмте же!
Курепин провожает Рыжова и Гермогена Петровича в зал и возвращается обратно. Входит Саня.
Саня. Иван Иванович! Что с мамой? А вдруг захочет выдержать характер свой? Возьмёт да вовсе не придёт. Вот бабушка говорит, что её к министру вызывали…
Курепин. Не волнуйся, Саня. Она осознает свои ошибки. Ну, а если не осознает… Во всяком случае, я сделал всё. (Рассматривает лист бумаги, который держит Саня.) А это что? Не шпаргалка ли для выступления?
