Будимир Метальников - Алешкина любовь. Простая история.
Красное вечернее солнце спустилось так низко, что каждая кочечка на дороге стала отбрасывать черную резкую тень, и дорога от этого стала казаться еще более разбитой и ухабистой.
По дороге катится бричка. В ней сидят Сашка и Лыков. Молчат.
— А ты словно воды в рот набрал! Слово вымолвить боится! — заворчала Сашка. — Никакой помощи, а еще мужик называется.
— Чего же тебе помогать? — усмехнулся Лыков. — Ты и сама орать горазда. Таким языком лапти, плесть можно.
Сашка пристально посмотрела на него, покачала головой.
— Ох, Егор! Недобрый ты человек! Хотела бы я знать, о чем ты, например, по ночам думаешь?
— А ты? — хмыкнул Егор.
— Мало ли! У меня забот полон рот… Да вот у тебя, вижу я, об артельном деле сердце не заболит, нет!
— Ну, для артельных дел день есть! — сердито ответил Егор, но тут же снова хмыкнул и подтолкнул ее в бок. — А ночь господь бог для других дел сотворил, смекаешь?
— А ну тебя! — презрительно скривила губы Сашка. — Песок скоро посыплется, а туда же — кобелиные мысли из головы выкинуть не можешь.
Егор обиделся и отвернулся…
…И еще какое-то время ехали они молча. Потом Сашка вдруг встрепенулась.
— Слышь-ка, Егор! А ведь бригадир этот тракторный не иначе как пьяница!
— С чего это ты взяла?
— Да вы, мужики, все пьяницы. Слышь, я вам сама на свои вдовьи денежки сколько хошь водки куплю, а ты уговори его, чтоб он, значит, нам эти гильзы раздобыл, и без очереди, а?
— Лихо! — качнул Егор головой. — Значит, ты мне такое производственное задание даешь?
— Даю!
— Ну что ж, — заулыбался Егор. — Это дело по мне!
Сашка тоже засмеялась, потом рассеянно глянула на зеленеющее поле озими, мимо которого они проезжали, и вдруг схватилась за вожжи.
— Тпру! Стой!
— Чего ты?
— Смотри! — показала она на поле. — Овцы! А ну, давай поймаем — и штраф!
Она спрыгнула с брички и обернулась к нему.
— Ну, чего ждешь?
Егор из-под ладони посмотрел на поле…
— Да ну, — протянул он. — Разве их поймаешь?
— А я говорю, надо поймать! Хватит баловства. Постановление специальное об этом есть. Давай-давай, заходи справа, а я отсюда… Ну, какого ты?
— Нет уж. Сама говорила, стар я. Чего ж мне теперь по полю сигать? Лови, коль побегать охота! — насмешливо ответил Егор и не двинулся с места.
— Ах, так? Ну, погоди же…
Сашка побежала к овцам. Егор насмешливо поглядел немного, как она гоняется за ними, неторопливо достал кисет и стал скручивать цигарку.
А когда стал закуривать, глянул нечаянно на поле и… застыл. Сашка поймала овцу и тащила ее к дороге.
Спичка догорела и обожгла пальцы. Егор вскрикнул, замахал рукой и снова уставился на Сашку.
— Помоги, что ль, черт! — запыхавшись, крикнула Сашка.
Егор суетливо соскочил с брички, услужливо бросился помогать ей.
— Давай кнут, свяжем ноги, чтоб не выпрыгнула, — приказала Сашка.
Егор переступил с ноги на ногу и спрятал кнут за спину.
— Слышь, Васильевна, — медленно начал он и полез в затылок. — Ты уж не серчай, моя это овца-то…
— Ах, вон оно что? — протянула Сашка. — Тем лучше. Ну-ка, дай сюда кнут…
— Ну полно… Неловко будет, понимаешь, я все-таки твой заместитель.
— Ничего. Хорошо получится. Раз уж тебя оштрафуем — другим и подавно неповадно будет…
— Ссориться хочешь? — угрожающе спросил Егор.
— Ничего, поссоримся для общей пользы…
— А чего нам ссориться-то, — вдруг вкрадчиво заговорил Егор. — Сама знаешь — кум с кумой ссорился, а на блины ходил…
— Давай кнут, говорю! — рассердилась Сашка. — Нечего зубы заговаривать. Ты мне не кум, и я не кума.
— Правда? — прищурился Егор. — А я думал, мы все ж таки родня.
— Что-о?
— Ты свои мысли-то по ночам, про которые давеча говорила, сама обдумываешь аль Ванька мой тебе пособляет?
Сашка вздрогнула, как от пощечины, опустила глаза, рука ее судорожно вцепилась в загривок овцы, и вся она сникла.
А Лыков шагнул вперед и дотронулся кнутовищем до ее руки.
— Ну, нечего с чужой овцы шерсть драть! Свою наживи!
Сашка отвернулась и, забыв про бричку, побрела прямо по дороге. А Лыков, поглаживая овцу, насмешливо и торжествующе смотрел ей вслед.
Медленно переставляя ноги, точно неся большую тяжесть, подошла Сашка к своей избе.
А когда вошла, то увидела за столом Василису и Ивана. Перед ними стояло блюдо с капустой, хлеб и поллитровка.
— А, Сашка! — расплылся в улыбке Иван. — А мы вот тут с мамашей твоей калякаем. Нашли, как видишь, общий язык, — подмигнул он на бутылку и скомандовал. — Ну-ка, садись с нами! — и добродушно шлепнул ее по заду.
Сашка вздрогнула и вдруг со всего маху влепила ему пощечину.
— За что? — ахнул Иван, хватаясь за щеку.
— За все! — ответила Сашка, влепляя вторую. — За любовь! За ласку! За подлость твою! За папашу твоего поганого! За горе мое вдовье! — Пощечины сыпались одна за одной. Иван, закрываясь рукой, пятился к двери. А Василиса с улыбкой кивала головой в такт пощечинам. Она не видела, что лицо Сашки залито слезами.
Правление. Сашка с суровым и непреклонным лицом, строго вглядываясь в лица членов правления, медленно говорит:
— Предлагаю: за потраву общественных посевов заместителю председателя Лыкову объявить выговор и оштрафовать на сто рублей согласно закону. Кто — за, прошу поднять руки.
И поднятой оказалась только ее рука. Остальные мнутся, переглядываются. Авдотья под пристальным и гневным взглядом Сашки подняла было руку, но потом, оглянувшись на остальных, опустила.
— А может, не надо штрафу на первый раз, а? — виновато заговорила она. — Ну, пусть выговор, и ладно. А уж ежели вдругорядь он позволит — ну тогда уж и штраф.
Все обрадованно подхватили предложение:
— Ну конечно, нельзя же сразу.
— Грех да беда на кого не живет!
— Уж больно ты строга, Васильевна, сразу штрафовать.
— Боитесь? — горько усмехнулась Сашка. — А чего в нем такого страшного? Ну — глаза во лбу, да две дырки в носу.
Лыков усмехнулся, вызывающе оглядывая всех. Ему было приятно, что никто не рискнул пойти против него. Он поднялся.
— Пожалуй, хватит заседать. На то вечер есть, а мы днем собрались.
— Ну идите! — устало махнула рукой Сашка. — А ты останься, дело есть.
Когда в комнате остался один Лыков, она спросила, не глядя на него:
— Ты наш уговор помнишь? Насчет гильз. Говорил с бригадиром?
— Ах, вон что! А я думал, что я уже у тебя из доверия вышел, так ты на меня ополчилась…
— А ты не будь бабой, я тебя про дело спрашиваю. Мне, что ли, с ним водку пить?
— Ну добро, добро! Нынче же и поговорю.
— Побыстрее надо. Сеять пора уже. В общем, организуйте все, что надо.
— Ладно. А деньги?
Сашка молча вынула из кармана сто рублей, протянула ему. Лыков повертел бумажку.
— Маловато! Дешево хочешь дело провернуть, Лександра Васильевна.
— Вам что, обожраться надо? Два литра ведь! — изумленно воскликнула Сашка.
— А народу-то? — стал Егор загибать пальцы. — Я, Гуськов, бригадир, трактористы. Нет уж, клади еще одну бумажку.
— Нет у меня с собой. Вечером дам.
— Ну смотри. — Егор вышел.
Сашка опустила голову на руки, задумалась. Вдруг зазвонил телефон. Она взяла трубку.
— Алло! Это колхоз «Заря»? — послышалось в трубке.
— Да.
— Председателя можно?
— Ну говорите, — устало ответила Сашка.
— Это говорит заведующий семенной конторой Костенко. К нам поступила большая партия семенного зерна нового сорта — тулун семьдесят. Мы предлагаем заменить ваше семенное зерно на новое.
— Заменить? — тревожно спрашивает Сашка. — А зачем заменять? Какой такой тулуп?
— Да не тулуп, а тулун, — слышится в трубке. — Это такой сорт пшеницы, новый. Вы сеяли все время пшеницу сорта лютесценс шестьдесят два, а сейчас нам рекомендуют внедрять тулун семьдесят, новый сорт…
— Почему семьдесят? — пугается Сашка, ничего не поняв из объяснения.
— Да кто это говорит? — слышится сердитый голос. — Мне нужно председателя колхоза или агронома.
— Нету агронома, нету!
— Ну тогда дайте председателя!..
— И председателя нету! — отвечает Сашка и нажимает пальцем на рычаг, прекращая трудный разговор.
Потом торопливо вскакивает и пугливо заглядывает в соседнюю комнату, не слышал ли кто, но там Виктор и девушка-счетовод заняты своим делом и не обратили на нее внимания. Сашка облегченно вздыхает и выходит на улицу.
Как раз в этот момент к крыльцу подъезжает телега со старичком возницей. В тележке два чемодана и худенький длинношеий юноша с торчащим кадыком и оттопыренными ушами. Рукава пиджака у него слишком коротки, а воротник рубашки, наоборот, велик.
