Будимир Метальников - Алешкина любовь. Простая история.
— Обратно же, лошадь меня на улице дожидается, — как бы задумчиво добавила она. — А скотина не человек, ей не объяснишь, что заседание, оно терпения требует. А много ли там заседает народу? — вдруг спросила она, кивая на дверь.
— Какое это имеет значение? — невольно улыбнулся секретарь. — Ну а если много?
— Ну, коль много, то от лишнего человека, я думаю, худа не будет, — рассудительно заметила Сашка и не спеша двинулась к дверям кабинета.
Секретарь на мгновение оторопел, а потом кинулся за ней.
— Постойте! Так нельзя, я вас не пущу!
Сашка окинула взглядом с ног до головы его тщедушную фигурку…
— Ты бы, миленький, не вязался со мной. Все равно ведь не сладишь, — и она без труда отстранила его от двери.
— Безобразие! — вскочил пожилой лысый человек с портфелем. — Все равно я — первый!
— Ты — первый? — презрительно на него Сашка. — Непохож!
Она взялась за ручку двери, но тут ее схватили за руку секретарь и лысый.
— Нельзя!
— Не безобразничайте, гражданка!
— Ай-яй-яй! — покачала сокрушенно головой Сашка, — Вроде культурные люди с виду, а позволяете себе хватать женщину руками! А ну, брысь! — рявкнула она, и оба невольно отшатнулись от нее, а она, не мешкая, проскользнула в кабинет.
В кабинете было сильно накурено и кроме Данилова находилось еще человек восемь мужчин. Склонившись над столом, они рассматривали какой-то макет.
Сашка вначале остановилась у дверей, заробев. Но стоило вошедшему следом секретарю зашипеть: «Выйдите, я вас прошу! Вы же видите — заняты люди…» — как она, отмахнувшись от него, стала бочком продвигаться к столу.
— Что у вас? — поднял голову Данилов, — Подождите немного.
— Не могу я ждать, товарищ Данилов! — затараторила Сашка. — На поезд я опоздаю. А у меня там лошадь осталась. А эти черти…
— Подождите, подождите! Какая лошадь, какие черти? — поморщился Данилов, еще не узнавая ее.
— Вы не узнаете меня? Я Потапова, из «Зари», помните? Вы у нас были недавно…
— А-а, — заулыбался Данилов. — Простите. Как же, как же, я вас очень хорошо запомнил. Так что же у вас случилось?
— Беда! Совсем кормить нечем скотину. Солома и та скоро кончится. Я к вам за концентратом.
Данилов нахмурился, потом вдруг улыбнулся слегка и развел руками.
— А у меня ведь нет ничего. Вот к Ивану Ивановичу обращайтесь, — показал он на полного круглого человека во френче. — Все в его руках.
Сашка недоверчиво посмотрела на Данилова, потом обернулась к толстяку:
— Так как же будет, товарищ дорогой? Мне без концентрата никак возвертаться нельзя. Понимаете, это, можно сказать, мое самое первое дело…
— Нет у меня концентрата. Кончился. Разобрали весь, — сухо ответил толстяк, с неудовольствием покосившись на Данилова, и забарабанил пальцами по столу. — Извините, мы заняты. Продолжим, товарищи?
Сашка растерянно посмотрела на Данилова. Тот слегка развел руками, однако в глазах его светилось лукавство. Сашка, уловив это, снова обернулась к толстяку.
— Точно говорите, что нет?
— Я же вам, кажется, ясно сказал — нет! — уже раздраженно ответил тот.
— А партийное слово можете дать? — прищурилась Сашка.
— Да что же это такое? — возмутился толстяк, вскакивая. — Я вам отчета давать не обязан. Может, и есть, да я вам не дам. Понятно?
— Понятно! — повеселела Сашка. — Дашь!
— А я сказал — нет. Это у нас дефицит. Я знаю, кому что нужно, а вас, простите, первый раз вижу.
— Ничего, узнаешь, я теперь с тебя живого не слезу! — пригрозила Сашка.
— Вот это да. Сдавайся, Иван Иванович, пока не поздно! — рассмеялся Данилов, очень довольный тем маленьким испытанием, которое он устроил Сашке. И все, кто до сих пор без особого удовольствия наблюдал за этой сценой, точно по команде заулыбались.
Данилов, предупредительно пропустив Сашку впереди себя, выходит с ней на улицу.
— Эх, благодать-то какая! — жадно набирает он полную грудь воздуха. — А где же ваша лошадь?
Сашка хитро сморщила нос и развела руками:
— Видно, не дождалась. Сама домой ушла, — и, не выдержав, засмеялась.
Данилов тоже рассмеялся:
— Ну и хитра!
Сашка вдруг застеснялась.
— Вы уж извините, если что не так…
— Ничего, ничего! Мне было очень приятно познакомиться с вами поближе. По-моему, вы молодец!
Сашка быстро вскинула на него глаза.
— Вы — тоже ничего! — похвалила она его, опуская глаза.
Данилов изумленно вскинул брови, в глазах его мелькнули смех, удивление, но он сдержался и только весело сказал:
— Выходит, мы понравились друг другу? Ну и прекрасно. Приятней будет работать. Ну, а поскольку лошадь ваша убежала, то… Прошу! — открыл он дверцу машины. — А я с удовольствием пешочком пройдусь!
— Ну спасибо! — вздохнула Сашка. — Очень вы меня выручили. Приезжайте к нам.
— Обязательно. Вы тоже, если будет трудно, обращайтесь без стеснения. Всегда буду рад помочь, чем смогу.
— Ладно! — повеселела Сашка и полезла в машину.
Шофером оказалась женщина, приблизительно одних лет с Сашкой. На ней была мужская шапка-ушанка, так что Сашка не сразу разглядела ее. А увидев, обрадовалась:
— Ой, милая, а я было тебя за мужика приняла! Давно служишь-то?
— Третий год.
— Андрея Егорыча возишь?
— Бывает и его…
— Как он… из себя-то?
— Ничего…
— Ну, скажешь тоже… А по-моему, мужчина — что надо!.. Женатый?
Женщина кивнула.
Сашка вздохнула.
— Дети есть?
— Двое.
Сашка еще раз вздохнула, помолчала и снова спросила:
— Жена-то красивая?
— Не сказала бы…
Сашка сразу оживилась:
— Да ну?! — и, откинувшись на спинку сиденья, мечтательно улыбнулась.
Метет в поле февральская поземка, наметает снежные заструги на дороге, причудливые сугробы возле заборов и сараев. С иной крыши ветер дочиста сметет снег, а на другой навьет целый стог со свешивающимися вниз закраинами.
Но пригрело солнце, и свесилась с крыши первая маленькая сосулька. С каждым утром она становится все длиннее, длиннее, рядом с ней появляются другие…
И вот сорвалась первая капля, вторая, третья… Капель становится все чаще, а сосульки укорачиваются, и тогда наступает весна воды. Бесчисленные ручьи бегут по дорогам, по оврагам, по бороздам пахоты, унося последние остатки снега.
…По загону скачут, нелепо выкидывая ноги, молоденькие телята и буйно ревет скотина, просясь из темных хлевов на волю, на солнце.
Сашка и Авдотья стоят на скотном дворе.
— Ну слава богу! — вздыхает Авдотья, щурясь на солнышко. — До тепла дожили. Уж я и не чаяла, как этих теляток выходить.
— Ничего! — повторяет Сашка свою любимую поговорку. — Глаза боятся — руки делают.
— Ой, не скажи. Уж такого страху я с ними натерпелась, такого страху, что вот тебе, Сашенька, мое последнее слово — ежели хочешь, чтобы я и дальше тут заведовала, — беспременно строй мне новый телятник! А не то — откажусь. У меня сердце слабое.
— А что? — задорно отвечает Сашка — построим! Андрей Егорыч тоже наказывал — берите, мол, ссуду и стройтесь. Государство в этом деле нам навстречу идет и большие ссуды отпускает. Вот приедет Андрей Егорыч и посоветуемся…
Авдотья искоса осматривает Сашку и смеется:
— Я смотрю, с языка у тебя этот Андрей Егорыч не сходит…
Сашка хотела что-то ответить, но, насторожившись, прислушивается.
— Слышишь? Трактора! Наконец-то!
Она срывается с места и бежит на улицу.
По улице и в самом деле шли два маленьких колесных трактора. И как только Сашка увидела их, радость померкла на ее лице. Машины останавливаются по ее знаку. Она подходит к ним.
— А остальные где? — сурово спрашивает она переднего тракториста.
— Стоят, Александра Васильевна, — виновато разводит руками тракторист. — Говорят, в РТС гильз цилиндровых нет.
— А когда будут?
— А кто ж их знает? — отвечает ей на этот же вопрос какой-то мужчина в замасленной телогрейке. — Вон сколько их стоит, и все из-за гильз.
И он показал рукой на добрый десяток машин, выстроившихся во дворе РТС.
Сашка растерянно оглядывает двор и срывает злость на стоящем рядом невозмутимом Лыкове.
— А ты что стоишь как пень, рот боишься открыть? Объясни ему, может, мои слова до него не доходят — не можем мы больше ждать! Земля посохнет!
— Да что ж объяснять-то, — вяло пожимает плечами Лыков. — Сама слыхала. А на нет — суда нет.
— Как так нет? — возмущается Сашка. — Должен быть! Черти! Обиралы! Чтоб я еще к вам сунулась с ремонтом! Сами все будем делать. Посмотрим, что вы тогда запоете!
— Баба с возу — кобыле легче! — флегматично сплевывает мужчина в телогрейке.
Красное вечернее солнце спустилось так низко, что каждая кочечка на дороге стала отбрасывать черную резкую тень, и дорога от этого стала казаться еще более разбитой и ухабистой.
