Бертольт Брехт - Трехгрошовая опера

Почтеннейшая публика! Итак,
Макхита наконец должны казнить.
Так уж устроен божий мир. Дурак,
Кто хочет даром что-то получить.

Но, чтобы не считали нас
Глашатаями истины такой,
Макхита не казнят, поскольку мы сейчас
Придумали конец совершенно другой.

Пускай хотя бы в опере случится,
Что право перед милостью смирится.
И потому, благой конец суля,
Сюда сейчас примчится вестник короля.

Терпимей будьте к злу. Оно к тому же
Само замерзнет. Ведь тепла в нем нет.
Не забывайте о великой стуже
Земной юдоли, стонущей от бед!

Фриц был штурмовик, и Карл был фашист,
А карьеру сделал Курт, как ни странно.
Но все это кончилось, и начались
Походы в различные страны.
Шмидту-вестфальцу
Нужна Украина,
А Краузе — Париж, и скорей!

И если б, как намечено,
Все было онемечено,
И вражеская сила
Препятствий не чинила,
Берлинец Майер бы назвал
Болгарию своей.

В пустыне от зноя Шмидт изнывал,
На севере Краузе мерз многократно.
Но хуже всего было то, что не знал
Ни один человек, как вернуться обратно
В Вестфалию
Из степей Украины,
Из Африки — в Шпесский лес?

Не было, как намечено,
Все онемечено,
И вражеская сила
Препятствия чинила,
А тот, кто сбил их с толку,
Куда-то исчез.

И Шмидт не вернулся, и немцам капут,
И трупы смердят, и крысиные норы.
Но в Берлине разрушенном люди ведут
О  т р е т ь е й  войне мировой разговоры.
Кельн — щебня груда,
В Гамбурге худо,
А Дрезден — скопище дыр.

Но вдруг Америка
Русским не поверит, а?
И вдруг между собой еще
Они начнут побоище,
И Майер, снова в каске,
Захватит весь мир!

Твердят, что на земле всего прекрасней
Жизнь мудреца, что пустота в желудке
И холод в доме — это предрассудки.
Оставьте про себя такие басни!

Кто хочет жизнью тешиться простой,
Пусть тешится. Увольте лишь меня!
Нигде, нигде на свете даже дня
Нельзя прожить на пище на такой.

Одной свободе разве будешь рад?
Лишь тот живет приятно, кто богат.

Мясник отменный маршал наш покойник.
Сначала заграбастал он полсвета,
А после на суде потел за это,
И там, еще жирней своих конвойных,

Он на вопрос, зачем старался так,
Ответил, что о славе лишь радел.
Как будто он от славы разжирел!
Тут рассмеется и любой дурак.

Нет, не о славе пекся этот фат:
Лишь тот живет приятно, кто богат.

Вот прорва Шахт. Он проглотил полмира,
Хоть шея коротка у живоглота.
Вчера венчали лаврами банкира,
Сегодня вешать не хотят банкрота.

Останется он цел и невредим,
Но на вопрос, зачем же он избрал
Столь мерзкий путь, ответствует нахал,
Что честолюбье овладело им.

Нет, не почета жаждал этот гад:
Лишь тот живет приятно, кто богат.

Вот Украины гнусный разоритель
Лакейтель, пред Адольфом лебезивший,
Трофеями себя обогативший,
Ценитель танков, коньяков ценитель.

Что двигало им? Долг! Ведь он солдат.
Из чувства долга кровь он проливал.
А если он попутно капитал
И нажил, о таких вещах молчат.

Чей капитал? О том не говорят.
Лишь тот живет приятно, кто богат.

У них у всех великие заботы,
У них у всех возвышенные цели,
Не говорят о том, как пили-ели,
А с духами ночами сводят счеты.

Ведь каждый был, по сути, Лоэнгрин,
И каждый был немножко Парсифаль:
Не Ленинград им нужен, а Грааль,
Разрушена Валгалла, не Берлин.

Их дело в шляпе. Им сам черт не брат:
Лишь тот живет приятно, кто богат.

Тот, кто ломится в дверь чужую,
Устав без крова горе мыкать,
Кто всех бранит напропалую,
Чтобы не плакать и не хныкать,

И тот, кто хлеб крадет без дрожи,
Чтобы убийцею не быть,
Поверьте, им не сладко тоже,
И я прошу вас их простить.

Не на воришек гнев свой тратьте,
Нет, покрупней воров ищите,
Тех, от кого идет проклятье
Войны, стыда, кровопролитья.

Тот, кто твердил вам: «Режь без страха!»
Теперь «Прости!» твердить готов.
Забейте же им глотку прахом
Прекрасных ваших городов!

Кто вздор насчет прощенья мелет,
Кто учит прошлое забыть,
В тех молотком, да потяжеле,
Всего вернее запустить.

Порок не страшен малый. И к тому же
Он сам замерзнет. Ведь тепла в нем нет.
Не забывайте о великой стуже
В земной юдоли, стонущей от бед.

Бой против крупных негодяев нужен,
И нужно наконец избавить свет
От истинной причины этой стужи
В земной юдоли, стонущей от бед.

Наконец-то торжествуют
Мир, согласье и покой.
Если в деньгах нет отказа,
То конец всегда такой.

Угрожал сперва тюрьмою
Максу Мориц, а потом
Хлеб голодных эти двое
За одним едят столом.

Ведь одни во мраке скрыты,
На других направлен свет.
И вторых обычно видят,
Но не видят первых, нет.