Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы

Среди степей плывут суда,
Идут на север с грузом хлеба.
И степь, куда пришла вода,
Впервые отразила небо. 

Над морем солнечной пшеницы,
Над зыбью спелого овса,
Как часовые вдоль границы,
В тумане высятся леса.

Они стеной стоят на страже,
Качая копьями ветвей,
Чтоб не проник ордою вражьей
В поля кочевник-суховей.

Покачиваясь величаво,
Стоят деревья-сторожа,
Как богатырская застава
У боевого рубежа. 

В пшенице густой, колосистой
Все утро мотор стрекотал.
Потом стрекотать перестал, —
Обед привезли трактористу.

У края своей полосы
Сидел человек смуглолицый,
И были светлее пшеницы
Его голова и усы.

Небритый, большой, седоватый,
Землей он и нефтью пропах,
Но сразу узнал я солдата,
Прошедшего школу в боях.

Какого он рода и края,
По речи его не поймешь.
То скажет «ищу», то «шукаю»,
То скажет «люблю», то «кохаю»,
То «жито» промолвит, то «рожь».

Пожалуй, меж областью Курской
И Харьковской так говорят.
— Хочу я податься на курсы, —
Сказал, между прочим, солдат. —

Механику я розумию,
И средний и полный ремонт.
Гонял на Кавказ грузовые,
Гонял грузовые на фронт.

А нынче до времени в тайне
Я новую думку держу:
Работать хочу на комбайне.
С войны трактора я вожу.

Что трактор, что танк — все едино.
Ну, может, комбайн потрудней.
А все-таки тоже машина, —
Хиба ж не управлюсь я с ней?

Обед свой доел он в молчанье
И хмуро кивнул мне: — Пока! —
А я позабыл на прощанье
Узнать, как зовут старика.

Исчез он вдали, — безымянный
Работник Советской страны,
Участник великого плана,
Участник великой войны. 

В ладоши
Ладонью одной
Не ударишь.
Дóрог в дороге
Друг и товарищ.

Две неразлучных струны
У дутара.
В дружбе живет
Их счастливая пара.

Строчка
В стихах
Не живет
Одиночкой.
Дружно рифмуются
Строчка со строчкой.

С другом вдвоем
Не устанешь от ноши.
В лад ударяют
Под песню
В ладоши.

В лад
Ударяет
Ладонь о ладонь.
Сталь и кремень
Высекают огонь. 

В классе уютном, просторном
Утром стоит тишина.
Заняты школьники делом —
Пишут по белому черным,
Пишут по черному белым,
Перьями пишут и мелом:
— Нам не нужна
Война!

Стройка идет в Ленинграде,
Строится наша Москва.
А на доске и в тетради
Школьники строят слова.

Четкая в утреннем свете,
Каждая буква видна.
Пишут советские дети:
— Мир всем народам на свете.
Нам не нужна
Война!

Мир всем народам на свете.
Всем есть простор на планете, —
Свет и богат и велик.

Наши советские дети
Так изучают язык.

Различным образом державы
Свои украсили гербы.
Вот леопард, орел двуглавый
И лев, встающий на дыбы.

Таков обычай был старинный, —
Чтоб с государственных гербов
Грозил соседям лик звериный
Оскалом всех своих зубов.

То хищный зверь, то птица злая,
Подобье потеряв свое,
Сжимают в лапах, угрожая,
Разящий меч или копье.

Где львов от века не бывало,
С гербов свирепо смотрят львы
Или орлы, которым мало
Одной орлиной головы!

Но не орел, не лев, не львица
Собой украсили наш герб,
А золотой венок пшеницы,
Могучий молот, острый серп.

Мы не грозим другим народам,
Но бережем просторный дом,
Где место есть под небосводом
Всему, живущему трудом.

Не будет недругом расколот
Союз народов никогда.
Неразделимы серп и молот,
Земля, и колос, и звезда!

В палату óбщин, в сумрачный Вестминстер,
Под Новый год заходит человек
С высоким лбом, с волнистой шевелюрой,
С клочком волос на бритом подбородке,
В широком кружевном воротнике.
Свободное он занимает место.
Его соседи смотрят удивленно
На строгого таинственного гостя
И говорят вполголоса друг другу:
— Кто он такой? Его я видел где-то,
Но где, когда, — ей-богу, не припомню!
Мне кажется, немного он похож
На старого писателя Шекспира,
Которого в студенческие годы
Мы нехотя зубрили наизусть! —
Но вот встает знакомый незнакомец
И глухо говорит: — Почтенный спикер,
Из Стрáтфорда явился я сюда,
Из старого собора, где под камнем
Я пролежал три сотни с чем-то лет.
Сквозь землю доходили до меня
Недобрые загадочные вести…
Пришло в упадок наше королевство.
Я слышал, что почтенный Чемберлен
И Галифакс, не менее почтенный,
Покинув жен и зáмки родовые,
Скитаются по городам Европы,
То в Мюнхен держат путь, то в Годесберг,
Чтобы задобрить щедрыми дарами… —
Как бишь его? — мне трудно это имя
Припомнить сразу: Дудлер, Тутлер, Титлер…
Смиренно ниц склонившись перед ним —
Властителем страны, откуда к небу
Несутся вопли вдов и плач сирот, —
Британские вельможи вопрошают:
«На всю ли Польшу вы идете, сударь,
Иль на какую-либо из окраин?»[1]
Я слышал, что британские суда
В чужих морях отныне беззащитны.
Любой пират на Средиземном море
Десятками пускает их ко дну.
И раки ползают и бродят крабы
По опустевшим кубрикам и трапам.
А между тем вельможи короля
Со свитой едут в Рим, как пилигримы, —
Не на поклон к святейшему отцу,
Не для того, чтоб отслужить обедню,
Молясь об отпущении грехов,
А в гости к покровителю пиратов,
К безбожному Бенито Муссолини…
О здравый смысл! Ты убежал к зверям,
А люди потеряли свой рассудок!..

Я — человек отсталый. Сотни лет
Я пролежал под насыпью могильной
И многого не понимаю ныне.
С кем Англия в союзе? Кто ей друг?
Она в союз вступить готова с чортом
И прежнего союзника предать,
Забыв слова, которые лорд Пéмброк
В моей старинной драме говорит
Другому лорду — графу Салисбюри:
«Скорее в бой! одушевляй французов,
Коль их побьют, и нам несдобровать!..»[2]
Так говорил в Вестминстерском дворце,
В палате óбщин, строгий незнакомец
В полуистлевшем бархатном кафтане,
В широком кружевном воротнике…
Он речь свою прервал на полуслове
И вдруг исчез — растаял без следа,
Едва на старом медном циферблате
Минутная и часовая стрелки
Соединились на числе двенадцать —
И наступил тридцать девятый год.

Кличет Гитлер Риббентропа,
Кличет Геббельса к себе:
— Я хочу, чтоб вся Европа
Поддержала нас в борьбе!

— Нас поддержит вся Европа! —
Отвечали два холопа.
И пустились вербовать
Многочисленную рать.

Швед
Из города Берлина,
Три бельгийца
С половиной
Да подручный
Дорио
Встать готовы
Под ружье.

Опереточный
Испанец
С шайкой жуликов
И пьяниц —
Вот фашистский
Легион
Всех мастей
И всех племен.

Вызвал Гитлер
Риббентропа
И спросил,
Нахмурив лоб:
— Это что же —
Вся Европа?
— Вся! — ответил Риббентроп.