Проспер Мериме - Жакерия
Броун. И мне надо платить моим стрелкам.
Де Лансиньяк. Пьер д'Эстутвиль, этот старый гуляка, третьего дня выиграл у меня две тысячи франков.
Д'Акунья. Кстати, о потерях. Вы ведь знаете моего коня персиковой масти?
Де Лансиньяк. Да.
Д'Акунья. Во время моего последнего набега на Лан мерзавец мельник, у которого мы угнали быков, хватил его вилами по задним ногам. Бедное животное упало, я не мог поднять его, а этот болван набросился на меня с двумя своими товарищами. Пресвятая дева! Они колотили по моей спине, точно по наковальне! К счастью, подоспели мои люди, а то эти подлецы испортили бы мне панцирь.
Де Лансиньяк. А Чендос? Так ведь звали вашего коня?
Д'Акунья. Что делать! Его нельзя было спасти. Я велел снять с него шкуру, и теперь ее дубят, чтобы сделать мне седло. Ах, бедный Чендос! Долго я буду жалеть о тебе!
Оруженосец. Прискорбно, конечно, потерять доброго боевого коня, но вернемся к делу, которое меня сюда привело. Сеньор д'Апремон предложил мессиру Сиварду скостить пять тысяч с его выкупа, если он согласится поступить к нему на службу на год со всем своим отрядом[59]. В случае, если я не добуду денег, мой господин поручил мне спросить вас, мессир Броун, примете ли вы это предложение.
Де Лансиньяк. А! Вот дело и улаживается.
Д'Акунья. Пять тысяч франков за целый год — это слишком мало.
Оруженосец. Ну, так как же, мессир Броун?
Броун. Во-первых, я считаю насмешкой оценивать службу такого отряда, как наш, в пять тысяч франков; во-вторых, я знаю, как в таких случаях происходит дележ добычи: д'Апремону — все, нам — ничего. Наконец, срок перемирия истекает через полгода, и настоящие англичане, как мы, не могут наниматься на год к французскому барону.
Де Лансиньяк. Но Сивард, по-видимому, согласен на такую сделку.
Броун. О, пусть капитан поступает, как ему угодно: пусть идет на службу сам, со своим копьем и с людьми, которые последуют за ним. Что до меня, то, если он будет служить герцогу Нормандскому[60] или его баронам, я перейду к сиру Джону Чендосу, под начальством которого я сражался при Пуатье. За мной пойдут мои стрелки, и тогда Сивард узнает, много ли можно сделать без стрелков. Если бы даже все его латники примкнули к нему, ручаюсь, что без стрелков ему не добыть и тысячи франков в год.
Оруженосец. И это ваш ответ, благородный сир?
Броун. Да, любезный оруженосец. Мне досадно за капитана, но что поделаешь! Если мы как-нибудь захватим французского барона, он пойдет в обмен.
Д'Акунья. Бедняга Сивард! Значит, он остается в клетке.
Де Лансиньяк. Хорошо ли с ним, по крайней мере, обращаются?
Оруженосец. Как с пленным рыцарем — этим все сказано. Барон д'Апремон — знатный сеньор; кухня у него недурна, а вино получше того, что мы пили здесь.
Де Лансиньяк. Хоть это меня утешает.
Д'Акунья. Скажи ему, что я куплю у него рыжего английского мерина, если он продаст. Я готов дать за этого коня шестьсот франков[61].
Де Лансиньяк. А я отправлюсь поискать фуража к Жильберу д'Апремону. Пусть видит, что я не забываю своих друзей.
Оруженосец. Он будет очень тронут этим доказательством вашей дружбы. Но денег вы не даете, — это ваше последнее слово?
Д'Акунья. Клянусь телом господним, во Франции нет денег со времени битвы при Пуатье.
Броун. Пойдемте, господа, обсудим наш ближайший набег. Ничто так не освежает мыслей, как стакан доброго вина. А потому перейдем в столовую, и там, за бутылкой, облокотившись на стол, составим план похода. (Оруженосцу.) Выпей с нами, приятель, за здоровье твоего господина!
Оруженосец. Нет, не могу. Он ждет меня, а отсюда до Апремонского замка немалый конец.
Броун. Раз так, счастливого пути!
Д'Акунья. Дружеский привет Сиварду! Помни о рыжем мерине. Шестьсот франков, не забудь!
Де Лансиньяк. Опорожним несколько бутылок, а там и на коня.
Уходят.
КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ
Большая зала в замке Апремон.
Жильбер д'Апремон, де Монтрёйль, Сивард, аббат Оноре, Конрад д'Апремон, прокурор, латники и крестьяне.
Д'Апремон. Присядьте, мессир Сивард, если вас это занимает. Посмотрите, как у нас во Франции отправляется правосудие.
Сивард. Охотно. Я не прочь взглянуть на рожу такого смелого плута.
Садятся.
Конрад (Жильберу д'Апремону). Отец! А пытать его будут?
Д'Апремон. Там будет видно.
Конрад. Его будут пытать!
Д'Апремон. Что ж, начнем. (Латникам.) Введите убийцу.
Входит Рено в кандалах.
Сивард. Молодчина, и славно сложен, честное слово! Широкие плечи, уверенный вид! Он был бы хорош с луком в руках и колчаном сбоку.
Д'Апремон. Так это ты, злосчастная тварь? И ты еще смеешь глядеть людям в глаза?
Де Монтрёйль. По лицу видно, что он способен на всякое преступление.
Аббат. При одном его виде меня трясет лихорадка.
Д'Апремон (пошептавшись с прокурором). Отвечай, злодей: какой дьявол внушил тебе мысль убить нашего доброго сенешаля?
Рено. Я уже сказал. Он был виновником смерти моей сестры.
Д'Апремон. Да разве это причина, чтобы вассал посмел поднять руку на своего господина?
Рено. По-моему, да.
Д'Апремон. Он еще гордится своим преступлением! Найдется ли для такого мерзавца достаточно суровая кара? Ага, ты опускаешь голову! Собираешься заплакать. Только попробуй разыграть передо мной притворное раскаяние — увидишь, поможет ли это тебе.
Рено. Я не раскаиваюсь.
Д'Апремон. Так ты, гадина, не раскаиваешься?! Почему же ты отдался в руки правосудия?
Рено. Я боялся, что за одного виновного могут пострадать невинные. Вы могли бы казнить каждого десятого или пытали бы женщин и детей, как это было в прошлом году в Бур-Нёфе. Я отдал себя в ваши руки, чтобы предотвратить несчастье.
Де Монтрёйль. Болван!
Д'Апремон (Сиварду, тихо). Мне просто стыдно, что у этого негодяя больше мужества, чем у некоторых дворян!
Аббат. Да он одержим бесом!
Де Монтрёйль (Сиварду). Есть у вас в Англии такие негодяи?
Сивард. Клянусь копьем святого Георгия, смелость этого чудака мне нравится! Хотел бы я, чтоб он был англичанин и служил у меня латником.
Аббат (тихо). Рыбак рыбака видит издалека.
Прокурор (д'Апремону). Монсеньор! С вашего позволения, следовало бы спросить его, были ли у него сообщники.
Рено. Их было двое.
Д'Апремон. Назови их.
Рено. Не могу.
Д'Апремон. А ты не знаешь, что у меня есть средство заставить тебя заговорить?
Конрад. Ага, ага, его будут пытать!
Де Монтрёйль. Помолчи, увидим.
Д'Апремон. Что же, ты одумался? Назовешь?
Рено. Да как же я могу это сделать? Мне помогли двое из шайки Оборотня. Я их не знаю.
Д'Апремон. Я подвергну тебя пытке.
Рено. Все равно я ничего больше не могу вам сказать.
Аббат. Два человека, его помощники в этом отвратительном убийстве, были черны, как черти, и действительно он просил их передать несколько слов Оборотню.
Д'Апремон. Что же он сказал, кузен?
Аббат. Я был так потрясен, что ничего не расслышал.
Д'Апремон (пожимая плечами). Да, правда, для духовных лиц мужество не обязательно. (К Рено.) Что ты им сказал.
Рено. Я просил этих людей поблагодарить их атамана Оборотня.
Д'Апремон. А откуда ты знаешь разбойника, которого зовут Оборотнем?
Рено. Я встретил его раз в лесу. Я сильно горевал после смерти сестры и попросил его помочь мне отомстить. Он мне обещал и прислал двух человек.
Д'Апремон. Где теперь Оборотень?
Рено. Не знаю. Говорят, он никогда не проводит двух ночей в одном месте.
Д'Апремон. Да, это правда. (Прокурору.) Мэтр Гюг! Что ты на это скажешь?
Прокурор. Дело ясное, монсеньор: он сознается в убийстве, указывает сообщников, свидетели подтверждают его слова. Остается вынести приговор.
Д'Апремон. Значит, пытка не нужна?
Прокурор. Если вашей милости угодно, пытку можно применить. Но этот человек сказал все, что требуется знать.
Д'Апремон. Тем лучше.
Конрад. Как, папа, неужели его не будут пытать? А мне сказали, что его вздернут на дыбу!
Д'Апремон. Молчи, негодник! Беги лучше во двор стрелять из лука. Тебе тут нечего делать... Ну, мэтр Гюг, как мы казним этого злодея?
