Коллектив авторов - 12 великих трагедий

Ну, пойте, пойте, звуки песен
С прекрасной Феникс говорят,
Пока она, внимая песне,
Меняет пышный свой наряд.
Ей часто нравились напевы
Печали, плена и скорбей.

Те песни, что рождались волей
Колодок наших и цепей,
Ужель могли ей быть желанны?

Могли и были. Пойте ей.
Она вас слушает отсюда.

То будет худшей из скорбей.
О, Сара нежная, лишь звери,
Лишь птицы, чья душа во тьме,
Чей дух мышленьем не украшен,
Поют, веселые, в тюрьме.

Так никогда вы не поете?

В усладу горести своей,
Но не чужой, слагаем песни.

Она вас слушает. Скорей.

Все высокое сдается
Тяжкой силе долгих лет.
Время с легкостью несется
Для губительных побед.

Ступайте, пленники, из сада,
И пенье кончите. Сюда
Выходит Феникс молодая,
Как предрассветная звезда,
И ей гордится луг зеленый,
И ей украшены цветы.

Второй зарею к нам являясь,
Как царственно прекрасна ты!

И первая сказать не смеет,
Что ей обязаны одной
Своим багряным блеском – роза,
Жасмин – своею белизной.

Подайте зеркало.

Не надо
Просить совета у него:
Ни одного нет недостатка
В картине лика твоего.

Что в красоте (пусть я признаю,
Что я красива), что мне в ней,
Коль нет веселья, нет блаженства?

Какая ж боль в душе твоей?

Ах, если б знала я, Селима,
Что мучит сердце, мне б тогда
Усладой горести служила
Моя сердечная беда!
Когда б я знала, в чем страданье
И чем нарушен мой покой,
Я назвала бы огорченьем
То, что зову теперь тоской.
Но я лишь чувствую и знаю
Глухую боль каких-то ран,
Воспринимаю огорченно
Души встревоженной обман.

Когда тебя не развлекает
Весною расцвеченный сад,
Где в пышном храме из жасминов
Колонны роз, блестя, молчат,
Отправься к морю: лодка будет
Воздушной колесницей дня.

И на волнах увидя столько
Живого блеска и огня,
Печально сад промолвит морю:
«Уж солнце, в мир бросая тень,
В свое вернулось средоточье:
Как быстро минул этот день!»

Напрасно, образуя тени,
Являя дали, тешит взор,
Средь отражений и сияний,
Земли и моря дружный спор.
С цветами спорят блеском волны,
С волнами речь ведут цветы,
И друг у друга отнимают
Первопрестольность красоты.
Увидя, как умеет море
Движеньем волн своих дышать,
Стремятся в зависти растенья
Его теченью подражать:
И потому зефир влюбленный,
Волнуя цвет и аромат,
Колеблет нежные растенья
И изменяет пышный сад,
И он является не садом,
А океаном из цветов:
И море, видя с огорченьем,
Как вешний сад и свеж и нов,
Стремится также разукрасить
Роскошной пеной берег свой,
Высокие ломает волны,
С их белизной и синевой,
И в состязании изящном,
Вторичный воплотив закон,
Красуется залив зеленый
И голубой цветущий склон,
И красотою ярких перьев,
И переливностью сквозной,
Блистает сад, как море в цвете,
И море точно сад весной:
Так как же тосковать должна я,
Когда привлечь не могут взор
Земля и небо, сад и море?

Велик души твоей раздор.

Когда недуг твой позволяет
Дать отдых для сердечных бед,
Пусть этот подлинник прекрасный
(То подлинник, а не портрет,
В нем дышит жизнь) тебе расскажет,
На утешение всем нам,
Что Принц мароккский, Таруданте,
Кладет венец к твоим ногам.
Он от него послом явился,
И несомненностью зови,
Что раз посол немым приходит,
Так с ним послание любви.
В его защиту я вступаюсь:
Он десять тысяч мне дает
Проворных всадников, которых
В моих войсках недостает.
А я как раз намереваюсь
Немедля Сеуту отбить.
Пусть стыд положит гнев на милость
И не препятствует любить
Того, кто будет в нашем Фесе,
На много беспечальных дней,
Блистательно короноваться,
Как царь над красотой твоей.

Аллах да будет мне защитой!

Ну, что ж ты опускаешь взор?
Что так тебя тревожит сильно?

Увы, мой смертный приговор.

Что говоришь ты?

Государь мой,
Ты знаешь, что уж столько дней
Ты был мой царь, отец, владыка.
Что ж говорить мне?

(О, Мулей!
Какой тобой утрачен случай!)
Молчание (О, горе мне!)
Есть знак лишь моего смиренья.

(О, лжет душа, горя в огне,
Лжет голос, говоря такое!)

Возьми портрет.

Возьму рукой,
По принужденью, не душою.

Встречают пушечной пальбой
Мулея, кончившего ныне
По морю фесскому блуждать.

И справедлива эта встреча.

Дай ноги, Государь, обнять!

Мулей, счастливое прибытье!

Кто, прибывая, видит свет
Такой властительнейшей сферы,
Чьей силой мир кругом одет,
И кто, вступая в пристань, видит
Дочь солнца, ясную зарю,
Его прибытие счастливо,
Я это смело говорю.
Прошу, сеньора, дай мне руку.
Я эту милость заслужил:
Лишь для тебя готовя славу,
Я не щажу послушных сил.

(Ушел как раб, и вновь с любовью,
Как прежде пылкой, прихожу).

(О, небеса! Что предо мною?)
Я с благодарностью гляжу,
Мулей, на преданность и верность.
(Я умираю.) Твой приход
Да будет счастлив.

Нет, как вижу,
Он много мне сулит невзгод.

Что ж нового, Мулей, на море?

Теперь терпенье покажи:
Дурные вести приношу я.

Все, что ты знаешь, нам скажи:
Кто одарен душою стойкой,
Тот с ликом ясности всегда
Добро и зло равно встречает.
Сядь, Феникс нежная, сюда.

Я здесь.

Садитесь все. Внимайте.
Не скрой молчаньем ничего.

(Нет красноречья, нет молчанья,
Увы, у сердца моего.)
Великий Царь, как повелел ты,
С двумя галерами я вышел,
Чтоб совершить объезд по морю
Вдоль берберийских берегов[135].
Твоим намерением было,
Чтоб прибыл я в тот город славный,
Что звался некогда Элисой;
У самой бухты он стоит
Близ Геркулесова пролива[136],
Название его от Сейдо,
А Сейдо, Сеута, в еврейском,
Как и в арабском, красота.
Воистину красив тот город!
Но небеса его отторгли
От твоего венца, владыка;
Быть может, мудрый Магомет
Хотел свой гнев явить нам в этом,
И в посрамленье нашей силы
Нам португальские знамена
На башнях видятся его.
И в них насмешка нашей славы,
Для нашей гордости преграда
Кавказ, которым задержался
Могучий Нил твоих побед[137],
И посредине перервавшись,
Поток разливный остановлен,
И путь в Испанию утрачен.
Так выполняя твой приказ,
Я вышел в море, чтоб разведать,
Какой он вид теперь имеет,
Какие в нем сокрыты силы,
И как вернее можешь ты,
Уменьшив тяжесть предприятья,
Начать войну. Да будет воля
Небес на то, чтобы с победой
Тебе был город возвращен!
Хотя теперь нам ждать придется,
Покорствуя беде важнейшей;
И замысел ты свой отвергни,
Увидя, что зовет другой:
Войска, которые тобою
Для Сеуты предназначались,
Должны к Танхеру устремиться,
Там та же горькая беда,
Там то же горькое несчастье,
Там та же пытка, та же мука.
Я это знаю, потому что
Однажды, утренней порой,
В тот час, когда, полупроснувшись,
И смутный запад попирая,
Выходит солнце, разметавши
Волну сияющих волос
Над нежной белизной жасминов,
Над блеском роз багряноцветных,
И тканью золотой стирает
С очей проснувшейся зари
Сверканье слез огня и снега,
Их превращая в пышный жемчуг,
Вдали на море увидал я
Громаду тяжких кораблей:
И в это первое мгновенье
Не мог решить мой взор смущенный,
Что было там на горизонте,
Утесы или корабли.
Подобно как в живописаньи
Искусной кистью создаются
Виденья, облики, и дали,
И, перспективой обольщен,
То видит глаз глухие горы,
То города с их светлой славой,
Всегда рождает отдаленность
Толпу чудовищ для очей,
Так точно в областях лазурных,
Смешавши волны с облаками
И море с небом сочетая,
Сплетенье света и теней
Родило тысячи обманов
Для глаз, увидевших сначала
Лишь облик смутных очертаний
Без различенья четких форм.
Сперва, увидев, что краями
Те отдаленные предметы
Уходят в небо, мы решили,
Что это были облака
Из тех, которые стремятся,
К сафиру моря прикоснувшись,
Зачать потоки дождевые,
Чтоб их кристаллами родить.
И складно было так подумать,
Неисчислимая громада,
Казалось, всю морскую бездну
По капле думала испить.
Потом нам ясно показалось,
Что это рой морских чудовищ
В сопровождении Нептуна
Из водных выступил пещер;
Игрушка утреннего ветра,
Вздувались паруса, качаясь,
И нам казалось, это крылья
Качаются над зыбью волн.
Но этот Вавилон огромный
Приблизился, и было видно,
Что вымпела с их трепетаньем
Его висячие сады.
Удостоверенное зренье
Тогда узнало без ошибки,
Что это близилась армада
По глади рассеченных вод.
Вкруг кораблей взметались волны,
Они кудрявились, крутились
То серебристыми скалами,
То горами из хрусталя.
Такие вражеские силы
Перед собою увидавши,
Я повернул: порой умело
Бежать – есть тоже победить.
Подробно море это зная,
Зашел я в замкнутую бухту,
Где под прикрытьем двух утесов
Нашел прибежище себе.
И мог без страха встретить ярость
Такой могущественной силы,
Явившейся на изумленье
Земли и моря и небес.
Они пришли, нас не заметив,
И я, желая (столь понятно!)
Узнать, куда армада эта
Направила дальнейший путь,
Решил вторично выйти в море,
И этот раз мои надежды
Напрасными не оказались,
Всевышней волею небес:
От флота сильного отставший
Один корабль на зыби водной,
Незащищенный, слабо бился,
Он, как позднее я узнал,
От всей армады, перенесшей
Свирепость бури, отделился,
И был разбит, и был разорван,
И так наполнен был водой,
Что не могли его насосы
Ее вычерпывать: качаясь
И наклоняясь вправо, влево,
Он выплывал и утопал,
Я подошел к нему вплотную,
И утопавших тем утешил,
Хоть я и мавр, – иметь в несчастьи
Товарища, – приятно всем,
Настолько, что усладой служит
И вид врага. Желанье жизни
Настолько охватило многих,
Что, сделав лестницей канат,
Они сдались, хотя другие
Их осуждали, восклицая,
Что жить – не жить, живя без чести,
И с португальским хвастовством
Сопротивленье оказали.
Один из сдавшихся подробно
Поведал, что армада эта
Из Лиссабона шла в Танхер,
Чтоб осадить его геройски,
И на стенах его зубчатых
Чтоб португальские знамена
Блистали так же, как всегда
На Сеуте мы это видим,
Когда выходит в небо солнце.
Царь португальский, Эдуарте,
Чья слава, полная побед,
Витает с римскими орлами,
Своих двух братьев посылает,
Энрике и Фернандо, славу
Столетья нашего, чтоб здесь
Они победой увенчались.
Магистры ордена – чье имя
Христос и Авис, – эти братья[138];
И на груди у них кресты,
Зеленый крест и крест багряный.
Они четырнадцати тысяч
Солдат выплачивают деньги,
Тех не считая, государь,
Что служат им в свой счет, бесплатно.
Коней могучих десять сотен
Дала испанская надменность,
И каждый конь – как ягуар,
Как ягуар, одетый тигром.
Они теперь уже в Танхере,
И в этот час, о, государь мой,
Ступают по его пескам,
А если нет, то проплывают
Вдоль берегов. Так поспешим же
И защитим его: бесстрашно
Бич Магомета подними,
И лучший лист из книги смерти
Исторгни властною рукою,
Быть может, совершится ныне,
Что Морабиты предрекли,
Что португальская корона
Найдет злосчастную могилу
Среди песков, сожженных солнцем,
На африканских берегах.
Пусть силою меча кривого
Кровь португальцев изольется,
И ширь полей зелено-синих
Воспримет ярко-алый цвет.