Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы
Пиаже. Юноша, вы еще молоды и неопытны в коммерческих делах, и поэтому я хочу вам на будущее продемонстрировать, что такое нюх, чутье большого бизнеса. Посмотрите: когда вы несколько недель тому назад всучили мне акции рудника, каждый бы сказал, что перед нами — мошенник, каждый. Помилуйте, кто же продает акции рудника, это же допотопный трюк, но я, с моим безотказным инстинктом насчет стопроцентного шанса, — инстинктом, который можно обрести только в часовой промышленности, моментально со скоростью света соображаю, что вы как раз и есть великое исключение, одним словом: наивный дурак, продающий мне рудник именно на Большом Хаксле, где обнаружен уран. Я кидаю вам двадцать тысяч, пожалуйста, хорошенькая сумма для столь молодого человека, и в тот же день иду к профессору Штабу, моему школьному товарищу и знаменитому геологу, сообщаю ему о моем мистическом чутье. Тот осматривает рудник, давится со смеху: старина Пиаже, там ничего нет, кроме серного колчедана, какой там уран — тут его счетчик Гейгера начинает трещать, как пулемет, и мы стоим перед богатейшим месторождением урана во всех Восточных Альпах. (Выпивает стакан абсента.) Молодой человек, это была большая честь для меня. Вот вам еще тысяча. Я моментально стал богатейшим человеком страны благодаря моему сверхчувствительному носу. Черт знает, что вас могло подвигнуть на то, чтобы бросить мне на голову такое золотое дно, но это уж ваше дело. Высшей пробы уран кругом… великолепно, профессор Штаб уже преставился. Полное радиоактивное облучение. И я тоже этого хватанул; я счастлив безмерно, вы бы только видели кредиты, которые пошли косяком. Через три недели я там. Посмотрите. (Снимает шляпу, показывает свою лысину.) Волосы уже выпали. Чудеса. Лысина в темноте светится. Будьте здоровы, я счастлив безмерно, еду в Милан, в «Евроатом», а потом в рудник. (Уходит.)
Пойли. Мне жаль, господин Тот Самый.
Шмальц. Поворот судьбы, господин Тот Самый.
Молчание.
Тот Самый. Бывают моменты в жизни, это я говорю вам обоим, когда нужно сидеть тихо и скромно. И еще одно, господин Гастон Шмальц, еще одно, причем раз и навсегда: от твоей ухмылочки я просил бы меня избавить, понятно? (Орет.) Нечего тут ухмыляться!
Медсестра ввозит на коляске госпожу Штройли, всю в бинтах.
Госпожа Штройли. Альберсло, профессор, мой дорогой, дорогой Хуго. Вы меня не узнаете?
Тот Самый. С кем… имею честь?
Госпожа Штройли. Я же Аполлония Штройли. Вот вам тысяча.
Тот Самый. Но госпожа Штройли!
Госпожа Штройли. Вот еще одна.
Тот Самый. Я не знаю…
Госпожа Штройли. И еще.
Тот Самый. Госпожа Штройли, я…
Госпожа Штройли. Еще одна.
Тот Самый. Но я… госпожа Штройли, я понятия не имею.
Госпожа Штройли. И тысяча вам, господин кельнер. Хуго фон Альберсло, ваше искусство пускать фейерверки больше никому не понадобится. Вы со всеми химическими науками можете снова отчаливать домой.
Тот Самый. Что… вы хотите этим сказать, госпожа Штройли?
Госпожа Штройли. Хуго! Профессор! Я последовала вашему совету, иду в «Ирену», страхую деревянный сундук на пять миллионов, приглашаю позавчера еще раз моих друзей из Штеффингена, располагаюсь с ними в большом салоне, глава общины, полицейский вахмистр, капитан пожарной команды, пью за лучшее будущее и — вот теперь, профессоришка, удивляйтесь, то, что теперь происходит, это чудо, настоящее чудо, подлинное откровение: ударяет молния, шарах, в западное крыло, шарах, в восточное, и вдобавок, вы просто не поверите, шарах, третья в главный корпус, и все это совершенно законно, так сказать, под наблюдением пожарников. Один-единственный язык пламени, один-единственный пучок искр — и моя премилая гостиница «Сияние Альп» сгорает дотла. Самый красивый фейерверк в Штеффингене с тысяча восемьсот девяносто второго года. Ура, ожоги первой, второй, третьей степени, сами видите, в каком я состоянии, я жестоко страдаю, это же просто чудесно, не поддается описанию, что я испытываю. Я, так сказать, ликую беспрерывно, колоссально, оттого, как оно жжет. Терпеть невозможно. Могу от радости разума лишиться и от боли сойти с ума. Пять миллионов должна мне заплатить «Ирена», пять миллионов, я как раз забрала их с моим адвокатом из франковского частного банка, страховая компания принадлежит ему.
Тот Самый. Забрала.
Госпожа Штройли. Забрала. В девять часов. Банк был еще закрыт. Госпожа директор Франк открыла неохотно. Бедной даме было нелегко наскрести пять миллионов. Ничего странного, банк трещит по швам с тех пор, как умер ее муж. Хуго фон Альберсло, дай Бог вам здоровья, вы меня спасли. Вы — гений, уникум, бесценный, величайший химик, которого я когда-либо знала. Вот вам еще тысяча.
Медсестра выкатывает ее обратно.
Тот Самый. Стакан воды, Гийом.
Гийом. Готово, господин Тот Самый. (Подает.)
Тот Самый. Я должен принять капли.
Гийом. Как всегда, господин Тот Самый.
Тот Самый. Этим утром мы потеряли пять миллионов.
Пойли. И урановый рудник.
Шмальц. Который мог бы нас спасти.
Тот Самый. Мы обладали несметными богатствами, не ведая о том. Вот в чем трагедия. (Достает капли.) Только сохранять спокойствие. Взять себя в руки. Лучше всего глубоко вдохнуть.
Шмальц. Дышать равномерно и глубоко.
Тот Самый глубоко дышит.
Тот Самый (облегченно). Вот теперь я спокоен.
Пойли. Слава Богу.
Тот Самый (взрываясь). Не стыдно ли природе разом подкашивать нас двумя такими невероятными случайностями? Вот она ежечасно действует с неумолимой неотступностью, вершит свои дела, каждой причине подыскивает следствие, вот она плодит, рожает без передышки, снова изничтожает, пожирает возникшее, каждый день тащит несметное количество живых существ, растений, животных, людей в пропасть. Да что там! В своем суровом упрямстве она взрывает целые солнца вместе с окружающими их планетами. А что подсовывает она нам? Двух простофиль, глупость которых омрачает небеса и чье счастье заставляет разум краснеть от стыда! И в самом деле, я обращаюсь к вам обоим, какие еще бизнесмены подвергались такому чертовскому испытанию, как мы трое? Тут нужно иметь колоссальную веру в свою профессию, чтобы не впасть в отчаяние от такой несправедливости.
Тот Самый устало поднимается.
Тот Самый. Пошли в банк.
Все направляются со своими чемоданами в банк.
15. Счастье жизни
Перед ширмой появляется Франк Пятый в одежде священника. Авансцена выглядит так же, как и прежде.
Франк Пятый.
Всему конец! Я предан теми, чья
Работа: ненавидеть и бояться.
Здесь, в сейфе, денежки еще хранятся —
Вся давешняя выручка моя.
Банк в запустении. Кругом должник,
Он стал вам пугалом, мои клиенты!
Уж с молотка урановый рудник
Пошел, а с ним — пять миллионов ренты.
Шкафы пусты. Кругом разор. О, кто —
Незримый, ты, кто сам мне мнится в каждом!
Кто нас подставил так, что лишь на то,
Верней, на ту, надежда, что однажды
Оттилия, гуляя, повстречала
Среди девиц известного квартала.
Господь, нам помоги! — в мероприятье,
Что не осилит тысяча чертей:
По обряженью новой шлюхи в платье
Приличия. Прошу ради детей!
Что днесь я сам! Но котик мой, но киска…
Достойны счастья Герберт и Франциска!
И радости! Сними же, Бог мой, Ты
С них этот груз безвестной нищеты,
Мне, знать, написанной здесь на роду,
С которой, гиблый банк закрыв, пойду
Еще, быть может, я от лютых бед —
К величественнейшей из всех побед.
Ведь о людской я все проведал злобе —
Она всего лишь первозла подобье.
Мы только исполнители. Со дна
Подъемлет нас и вновь из тьмы — на свет
Бросает эта страшная волна.
О, Мёрике!
Довольно! Пора за дело! Пусть нас ночь рассудит.
На все вопросы даст прямой ответ.
И будь что будет.
Отмычки к сейфу собраны.
Но, мнится мне, не все…
У каждого — другой на подозренье.
Нет веры меж волков. Разъединены!
Сам поспешу в подвал.
Понять мне нужно:
Рай или ад судьбу мне нагадал
И безоружного ли встретит безоружный!
(Уходит.)
Ширма раздвигается. Темнота. Входит Шмальц с большим черным чемоданом и карманным фонариком. Освещает сейф в середине на заднем плане, ставит чемодан на пол, открывает сейф, достает из него большой, туго набитый конверт, сует его в боковой карман, запирает сейф.
