Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного
Иван. Милые мои, главное для Москвы теперь – оружие, пушки, пушечные ядра, кольца брони, самопалы, бердыши да прочее. Когда шел на Казань, то имел 1500 пушек больших, много мортир, сорок и единорогов. Во время полоцкого похода имел 1200 пушек. Ныне, после ливонской войны, потеряли артиллерию.
Годунов. Государь милостивый, сибирской рудой сделаем артиллерию вдвое более потерянной в ливонской войне.
Иван. Милые мои, Бог наш и наша заступница даруют нам победу. Ко времени Бог даровал нам Сибирь, вотчину богату и сильну. Ежели долина наполняется водой во время дождей и имеет излишнюю влагу, а потом вдруг через некоторое время от сильного солнечного зноя влага высыхает, то долгое время земля будет не только сухой, но и бесплодной, и трудно будет получать плоды с нее. Так и в державе нашей народ умножился и расселился всюду. Бельский, вели нести вина, выпьем за Сибирь!
Люев. Государь милостивый, можно ли тебе ныне, при твоей немощи? Не выпить ли тебе своборинного цвету?
Иван. Обрыдло мне, лекарь, сие питье. Отброшу же всякую немощь и позабочусь о своем сокровище. (Слуги приносят вино.) Друзья и братья, выпьем за наше благочестие и за православие наше, нашего государства. (Выпивает.) Казак, иди да скажи от меня Строганову и Ермаку с казаками, что я, царь, принял от них сибирскую землю.
Казак. Силою государя нашего, Иисуса Христа, покорили для тебя, государя, и для отечества. И возвращусь в страну мою Сибирь для новых покорений. (Казак кланяется и уходит.)
Иван. Федор-сын, мальчик, наследник мой, забудь о гордыне смирения, неподобающей царю, и отбрось страх, и укрепись мужеством, чтоб не пленили нас враги, и не рассеяли нас, и не расхитили наше богатство. И будем повержены как последняя ветошь, брошенная на землю, которую топчут ногами и которая никому не нужна. Возлюби же, государь-сын, жестокое дело. Возлюби оружие, щиты, шлемы, самопалы и пушки. Возлюби также царское веселие капель меда и вина. (Выпивает. Все выпивают.)
Федор. Государь-батюшка, как же мне, слабому ребенку, получить власть над своим достоянием – править государством?
Иван. Таково твое наследие, Федор-сын, колесо житейское. Придет время твоего царствования после меня.
Бельский. Не скоро еще, государь. Ты – наш царь надолго.
Иван. Человека, соблюдаемого крепкими Божьими руками, никто не может убить раньше нареченного времени. Бельский, хочу видеть тех волхвов, что предсказали мне ныне смерть. Они – слуги Сатаны, я же – слуга Божий.
Бельский. Пришлю их к тебе, государь, на посрамление.
Иван. Ныне, марта 18-е – день не скорби, а веселья. Веселиться хочу! Где Осип Гвоздев, шут мой, бахарь[44]?
Шут (вбегает задом наперед в вывернутом наизнанку кафтане и в шапке, надетой передом назад. Громко кричит). Тут я, царь! (Смех.)
Иван. Ты чего кричишь, Осип?
Шут. Мыслю: как-де я к царю войду в палату да закричу, он-де у меня от страха и места не найдет! (Смех.)
Царевич Федор (смеется). Батюшка, и я люблю шутов. Откуда идешь, Осип?
Шут. Государь-царевич, из поля вышел, из леса выполз, из болота выбрел, а неведомо кто! (Смех.)
Бельский (смеется). Где ж, шут, ты живешь?
Шут. Живу где придется. Восемь дворов бобыльных, а в них полтора человека с четвертью. (Смех.)
Годунов. Как же с четвертью, шут?
Шут. Четыре человека в бегах да два в бедах. (Смех.)
Иван. Такие-то у меня люди, шут. Знаешь ли, что такое человек? Человек есть храм Божий, а храм Божий есть человек.
Царевич Федор. Скажи про то, батюшка родимый!
Иван. Федор-сын, мальчик, и вы, иные, знаете ли, как просто выразить величие Божье, мудрость, милосердие? Недаром же торжественные здания храмов не штукатурятся, обнаруживая мощь кладки. Величественная простота храмов напоминает об устройстве вселенной и малого мира вселенной – человека. Шея – барабан храмов, плечи – подошвы, очи – окна, бровки над очами, голова есть купол. Росписи храмов напоминают о вселенной, ее совершении и истории, Ветхом и Новом Завете и о будущем человечества, конце мира и Страшном суде.
Шут (плачет). О, горе! О, всевидящее солнце! О, зависти зверолюты! О, солнце и земля! Увы, увы! Разум зверовидный! Оле, оле, доброненавистная душа! Тяжкошумная и скверногласящая! (Смех.)
Иван. Чего плачешь, шут?
Шут. Жалко мне тебя, что не спасешься и утерян для рая.
Иван. А ты, шут, спасешься?
Шут. Видел себя во сне в раю царем. Царские бисерные одежды на мне были.
Иван. Шут, какого ж ты царства царь? (Смех.)
Шут. Многих царств: царства тридцать пятого Кутилова, царства тридцать шестого Аврилианова, царства тридцать седьмого Такитова, царства тридцать восьмого Провова, царства тридцать девятого Кира и Кирина. (Смех.)
Иван. Замечаю, ты, шут, хроники Манассии читал.
Шут. Читал я, государь, хроники Манассии. (Плачет.)
Иван. Чего ж плачешь?
Шут. Про Фоку читал. Поставивши Фоку царем. О, горе! Пса бесного, мужа-разбойника, люта и гневлива, и убийством дышаща. Фока – мучитель. (Плачет.)
Бельский. Государь, не лишнее ли дурак говорит?
Иван. Истинно, так было в древности – император либо зверь, либо герой. Люблю я читать про царствование императора Траяна.
Царевич Федор. Расскажи, батюшка!
Иван. Траян царствовал в Риме девять лет, был муж воинствующий, победоносен, терпелив и храбр, в судьях праведен и неуклонен, мерило правде. Епарху своему дал меч со словами: «Ежели без закона царством владею, то ударь меня сим мечом и не пощади моей жизни, ежели законно и хорошо правлю суд, то имей сей меч, чтоб мстить за меня врагам».
Федор. Что стало с тем Траяном, батюшка?
Иван. Смерть беспощадна, Федор-сын, мальчик. И се изучил от жития, во многих плакав победах.
Шут. И Фока исчез. «Самодержавством перепоясавшись, яростью разжегся зело. И сего ради в недуг злой впаде и умре. Бо нрава убийца, властолюбив, свирепообразен, скорогневлив, кровопийца. Яко тяжкоумный лев плоти снедати погубляемых человек и кровь пити сладчайши». (Плачет.) И мучителя Диоклетиана постигла страшная кара – его язык сгнил, тело его кипело червями. От изрыгнул злую свою душу, рыкнул, яко лев.
Бельский. Молчи, дурак, не то говоришь!
Иван. Пусть шут говорит, Бельский. Говори далее, шут!
Шут. Земля не выносит злодействий императора Фоки, мучителя, и испускает безгласные вопли. (Плачет и вопит.) Ветром проходит повсюду Фока, повсюду пожирает сад и попаляет холм.
Федор. Батюшка, как мне царствовать, чтоб не быть подобным Фоке?
Иван. С храбродушием царствуй, Федор-сын, мальчик. Храбродушие заключено в чистом сердце, как голова в шлеме. Сердце же есть владыка всего тела, про то лекаря знают. Так ли, Люев?
Люев. Истинно, государь. Епифаний Кипрский в сочинении «Аптека» дает аптечку с полезными лекарствами от болезней сердца и от угрызения ядовитых животных и пресмыкающихся.
Шут. Сердце злого человека – звериное логово, гнездо злобы. Лютый зверь – вражда, сердцеедственный медведь.
Иван. То истинно шут говорит, без благочестия сердце свирепо.
Федор. Батюшка, как обучиться благочестию для спасения сердца?
Иван. Федор-сын, мальчик, вся вселенная – училище благочестия, вся Божья вселенная. В той вселенной, однако, не одно лишь Божье, но и грешное. Посредством волшебных очарований дьявола не одно лишь людское, но и зверское. Животные есть символы людских страстей. По сказаниям физиологий, свойства человеческого характера таковы: ярость – лев, хитрость – лисица, да прочие. Они – преграда нам по дороге в рай.
Царевич Федор. Каков он, святой рай, батюшка?
Иван. Шут высокоумный, скажи-ка царевичу, что есть рай, ведь ты уж в раю был? (Смех.)
Шут. Был, государь.
Иван. Как рай Божий устроен?
Шут. У рая Божьего крыша плоская, односкатная, крытая берестой да дерном. Внутри – кругом печи, каменны палаты, да в углу бочка для воды, которую нагревают, бросая туда раскаленные камни, чтоб пар шел.
Иван. Ты, шут, про баню говоришь! Баня – место нечистое, у холопов для женских родов предназначена, а ты ее с Божьим раем равняешь! Велю тебя за то высечь, что кощунствуешь!
Шут. Скорее, государь! (Опускает штаны.) У меня гузно в саже вымазано, голым гузном сажу с полатей мел! (Смех.) Кровью и умоюсь. А ежели гузно в саже да кале, а елдак в сале, то тут уж быть ветошке и мочале. (Смех.) Государь, Бог сотворил человека, когда мылся в бане, из ветошки да мочалки.
