Александр Островский - Волки и овцы
Горецкий (надев фуражку). Пожалеете.
Чугунов. Об чем?
Горецкий. О том, что не дали. Можете большую неприятность получить.
Чугунов. От кого?
Горецкий. От меня.
Чугунов. Что ты за птица такая важная?
Горецкий. Вот и не птица, а неприятность сделаю.
Чугунов. Какую?
Горецкий. Дом сожгу.
Чугунов. Что ты! Какой дом? Что ты!
Горецкий. Ваш.
Чугунов. Ах ты!.. Эх, братец!.. Да как ты…
Горецкий. Да вот так: пойду и зажгу.
Чугунов. В кого ты такой каторжный уродился?
Горецкий. Да кто ж у нас в родне святые-то? Вы, что ли? В кого путным-то уродиться?
Чугунов. Не груби, Клашка, не груби!
Горецкий. Дайте денег, так и грубости не услышите.
Чугунов (вынимает бумажник). Отвяжись ты от меня! На! Провались ты куда-нибудь! (Дает пять рублей.)
Горецкий. Что это? Пять рублей? (Отдает назад.) Нет, я дороже стою.
Чугунов. Правда, правда, дороже стоишь; ты и пятьсот рублей стоишь, кабы тебя можно было в солдаты продать.
Горецкий. Не об солдатах речь! А за свое мастерство я дороже стою.
Чугунов. Хорошее мастерство! Хвались, хвались! Есть чем похвастаться!
Горецкий. Хорошее ли, дурное ли, а вам понадобилось, так платите. Уж вы покупайте меня, а то плохо.
Чугунов. Ну, на еще! (Дает еще пять рублей.)
Горецкий. Мало.
Чугунов. Ишь ты, как разбойник в лесу, на дороге ловишь. Больше не дам, кончено.
Горецкий. Ну, а если мне кто-нибудь больше даст, и, стало быть, продавать вас с Мурзавецкой-то?
Чугунов. Тише ты! У Евлампии Николаевны гости в саду.
Горецкий. А мне что за дело!
Чугунов. Ну тебя! Уйти от греха. (Уходит.)
Горецкий (вслед Чугунову). Дядя! Слушай! Коли больше дадут, я вас продам; вы так и знайте. Говорю я тебе, что мне гулять охота пришла. А коли мне в это время денег не дать, так я хуже зверя. (Уходит за Чугуновым.)
Из сада выходят Купавина, Глафира, Анфуса, Лыняев.
Явление второе
Купавина, Глафира, Анфуса, Лыняев.
Лыняев (Купавиной). Не понимаю, не понимаю, что за фантазия гулять по росе, когда можно очень покойно сидеть в комнате, ну, пожалуй, на балконе, если хотите быть на воздухе.
Купавина. Я хочу народное гулянье посмотреть.
Лыняев. Не ходите! Что за удовольствие идти за две версты, да еще по горам, чтоб смотреть на пьяных.
Купавина. Скажите лучше, что вам лень! Оставайтесь!
Лыняев. Я бы пошел; но там, вероятно, ваши люди гуляют, мы их только стесним. Зачем расстраивать чужое веселье!
Купавина. Мы издали посмотрим, с горы. Да уж оставайтесь, оставайтесь, я тетю возьму.
Лыняев. Вот и прекрасно; а впрочем, я, пожалуй…
Купавина. Нет, нет! Будете вздыхать да охать всю дорогу, жертву из себя представлять, и без вас обойдемся. Пойдем, тетя!
Анфуса. Я что ж… я, пожалуй…
Купавина (Глафире). Ты останешься тоже? Оставайся, оставайся!
Глафира. Да, у меня от шума голова кружится.
Купавина. Подождите нас здесь!
Лыняев. Подождем, подождем.
Купавина и Анфуса уходят.
Явление третье
Лыняев, Глафира.
Лыняев. Вы только платье переменили, а скромность при себе оставили?
Глафира. Вам излишняя скромность не нравится?
Лыняев. Как не нравится! Что вы, помилуйте! Нет, это хорошо, это очень хорошо.
Глафира. Может быть, и хорошо, да зато скучно.
Лыняев. Да разве вы обязаны развлекать меня? Это скорей моя обязанность, но и я… извините, и я могу предложить вам только поскучать со мной вместе.
Глафира. И прекрасно, очень вам благодарна.
Лыняев. Не стоит благодарности.
Глафира. Нет, очень стоит.
Лыняев. Да за что же?
Глафира. За спокойствие, разве этого мало? Проведя вечер с вами, можно уснуть без всяких волнений, сном праведника. Я еще никого не любила, Михайло Борисыч, но ведь эта пора придет; я в таких летах, что каждую минуту должна ждать любовной горячки.
Лыняев. Значит, вы такая же, как и все. А я думал, что вы…
Глафира. Что? Что я не способна любить? Таких девушек не бывает, Михайло Борисыч.
Лыняев. Так вы боитесь полюбить?
Глафира. Как же не бояться? Любовь мне ничего не принесет, кроме страданий. Я девушка со вкусом и могу полюбить только порядочного человека; а порядочные люди ищут богатых. Вот отчего я прячусь и убегаю от общества, – я боюсь полюбить. Вы не смотрите, что я скромна, тихие воды глубоки, и я чувствую, что если полюблю…
Лыняев. Ой, страшно! Не говорите, пожалуйста, не продолжайте.
Глафира. Но с вами я ничего не боюсь.
Лыняев. Не боитесь?
Глафира. Нисколько. Вы меня увлекать не станете, да и увлечься вами нет никакой возможности.
Лыняев (обидевшись). Но почему же вы так думаете?
Глафира. Ну, полноте, какой вы любовник? Вы не обижайтесь, Михайло Борисыч! Вы очень хороший человек, вас все уважают; но любить вас невозможно. Вы уж и в летах, и ожирели, и, вероятно, дома в теплом халате ходите и в колпаке; ну, одним словом, вы стали похожи на милого, доброго папашу.
Лыняев. Вы уж очень безжалостны ко мне. Нет, я еще…
Глафира. Нет, нет, не обманывайте себя, – откажитесь от побед, Михайло Борисыч! Ха-ха-ха! (Хохочет.)
Лыняев. Да чему же вы смеетесь, помилуйте!
Глафира. Извините, пожалуйста! Мне сейчас смешная мысль в голову пришла. Ну если вы в меня влюбитесь и будете рассыпаться в нежностях передо мной, – ведь при всем уважении к вам не выдержишь, расхохочешься.
Лыняев. Однако какие вам мысли-то в голову приходят игривые.
Глафира. Так, дурачусь. Вам странно, что я развеселилась? Недолго мне.
Лыняев. Отчего ж недолго?
Глафира. В монастырь сбираюсь на днях.
Лыняев. Нет, вы шутите?
Глафира. Не шучу. Прощайте! Не поминайте лихом! В самом деле, не сердитесь на меня за мои шутки! Мне хочется оставить добрую память по себе.
Лыняев. Оставить добрую память вы очень можете.
Глафира. Каким образом?
Лыняев. Окажите мне маленькую услугу!
Глафира. С особенным удовольствием.
Лыняев. Почему ж с особенным?
Глафира. Так, вы очень милый человек.
Лыняев. Мне нужно хорошего писца на некоторое время.
Глафира. Не могу. Хоть и хорошо пишу, а в писцы к вам не пойду.
Лыняев. Вы не поняли или не хотите понимать…
Глафира. Вот если б я была мужчина; а то, помилуйте, что подумают, милый Михайло Борисыч! А впрочем…
Лыняев. Да нет же! У Меропы Давыдовны занимается письмоводством Чугунов, я его руку знаю; но иногда попадаются от нее бумаги, написанные отличным почерком.
Глафира. Так вам нужно точно такого писца?
Лыняев. Мне нужно знать, кто это пишет.
Глафира. Спросите у Чугунова.
Лыняев. Не скажет.
Глафира. Тут у вас что-то не просто?
Лыняев. Да вы знаете?
Глафира. Может быть, знаю больше, чем вы думаете.
Лыняев. Так скажите!
Глафира. Нельзя.
Лыняев. Почему?
Глафира. Потому что он мой любовник.
Лыняев. Час от часу не легче.
Глафира. Я немного сильно выразилась. Он действительно влюблен в меня и пишет мне стихами письма чуть не каждый день. Такой милый, – ответа не требует, а только изливает свои чувства передо мной.
Лыняев. Но кто же он, скажите.
Глафира. Он вам очень нужен?
Лыняев. Очень.
Глафира. Я не только могу его назвать вам, но через десять минут привести его сюда и отрекомендовать.
Лыняев (потирает руки от радости). Что вы? Неужели?
Глафира. Только даром этого не сделаю.
Лыняев. Требуйте от меня, что вам угодно, чего только вам угодно.
Глафира. Я попрошу небольшого.
