Фрэнк Макгиннесс - Тот, кто присмотрит за мной
Майкл. Это мы сами виноваты, что оказались здесь?
Эдвард. Дурость.
Майкл. Эти дети, что нас держат в плену, у них есть причины нас ненавидеть?
Эдвард. Дурость.
Майкл. Опиши в двух словах, что с нами происходит.
Эдвард. Господи, помоги нам.
Майкл. Это три слова.
Эдвард. Господи, узри и услышь нас.
Майкл. Дурость.
Эдвард. Да.
Майкл. Дурость.
Пауза.
Эдвард. Они думают, у нас нет веры, эти арабы. Какая дурость.
Майкл. А у нас есть вера?
Эдвард. Тебе нужны доказательства?
Майкл. Да. Нужны.
Эдвард. Кто выиграл женский Уимблдон в 1977 году?
Майкл. Англичанка.
Эдвард. Вот тебе и доказательство, что Бог есть.
Майкл. Молодец, Вирджиния!
Эдвард. Молодец, Вирджиния!
Майкл. Бедная крошка Бетти Стове.
Эдвард. Кому–то приходится проигрывать. В любой игре кто–то всё равно окажется проигравшим.
Майкл. Да, такова история.
Эдвард (поёт).
Она такой славный малый,
Она такой славный малый,
Она такой славный малый,
Об этом знаем мы все.[8]
Свет гаснет.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Эдвард усердно тренируется. Майкл тренируется менее усердно.
Эдвард начинает горланить песню.
Эдвард.
Бубенцы, бубенцы
Радостно звенят.
Майкл задыхаясь подпевает.
Майкл.
Звон идёт во все концы,
Саночки летят.
Эдвард.
Рождество, Рождество
Праздновать велят.[9]
Пауза.
Майкл. Мне стало чуть легче делать десять отжиманий.
Эдвард. Молодцом.
Майкл. Я чувствую, что понемногу становлюсь сильнее. Просто чудовищно, как сидячая работа превращает тебя в развалину.
Эдвард неистово тренируется. Потом неожиданно останавливается.
Эдвард. Ты точно знаешь, что сегодня Рождество?
Майкл. Почти уверен.
Эдвард. Сейчас день или ночь?
Майкл. Не могу сказать.
Эдвард. В Рождество с нами ничего не случится, даже если они не празднуют.
Майкл. Не получится. Ты прикован к стене, Эдвард.
Пауза.
Я догадываюсь, что сейчас произойдёт. Ты начнёшь придуриваться, а потом горевать. Не упоминай, пожалуйста, о семье. От того, что ты ударишься в воспоминания, никому из нас легче не станет.
Пауза. Эдвард поёт.
Эдвард.
Ступайте, все верные,
Пойте, ликуйте,
Придите, придите все в Вифлеем.[10]
Пауза.
А в яслях младенец Иисус. Который и устроил нам всю эту подлянку. Понимаешь ты это? Если б мы родились мусульманами, такого бы не произошло. Всё его вина. Или же отцов наших вина и матерей наших вина, что уверовали в него.
Эдвард поёт.
Ступайте, все верные,
Пойте, ликуйте,
Придите, придите все в Вифлеем.
Пауза.
Коротаем время в Рождество. Мир на земле, благоволение всем человекам. Мир — что значит «мир», Майкл?
Пауза.
Мир — это когда лежишь рядом с женщиной. Прикасаешься к ней, случайно — такой нежной. Чувствуешь, как она пахнет — не воняет, как мы. Слушаешь, как она дышит. Спит себе мирно — ни единого звука. Только дышит. Слушаешь, слушаешь. Мир вдвоём, пока она спит, а я не смыкаю глаз — хорошо, хорошо–то как. Я прижмусь к её животу, поцелую и буду на седьмом небе от счастья. Она придвинула ноги во сне, я обнимаю их, хочу поднять и зачать этим утром, утром Рождества, в счастливой–счастливой постели, нашей постели. С женой. С женой. Но кто здесь есть, кроме тебя, Майкл?
Эдвард смеётся.
Бывают дни, когда мне противно видеть тебя, слышать тебя. Я чувствую твой запах. Мне противно. Противно от твоего вида. Твоего голоса. Меня тошнит от твоего запаха.
Майкл. Ты спал с Адамом?
Пауза.
Спал?
Эдвард. Нет.
Майкл. А хотел бы?
Пауза.
Эдвард. Нет.
Пауза.
Веришь мне?
Майкл. У тебя не было возможности. А если б была возможность, если б ты не сидел на цепи, если б меня здесь не было, ты переспал бы с ним?
Пауза.
Если б знал, что он должен умереть, переспал бы с ним?
Пауза.
Красивым. Добрым, хорошим.
Эдвард. Нет. Я не стал бы с ним спать.
Пауза.
Я хотел бы ещё ребёнка. Я хочу ещё ребёнка.
Майкл. Да.
Эдвард. Мне надо стать отцом своим детям.
Майкл. Да.
Эдвард. Что если я не выберусь живым? Всякое может случиться. Я курил больше двух пачек в день, пока эти гондоны меня не сцапали. Может, у меня рак. Не смейся надо мной. Это лечится, даже рак лёгких, если вовремя обнаружить. У меня отец от него умер, а здесь даже врачей нет. Понимаешь, с Адамом я чувствовал себя в безопасности. Случись со мной что не так, он же врач — язык хорошо подвешен. Я ему доверял. Он бы сказал им, что я болен. Мне надо домой. Я собирался приехать на Рождество. Я хочу домой, Майкл. Сегодня Рождество. Я хочу быть дома.
Майкл. В Рождество мой отец отсутствовал. Много лет. Он был в плену во время войны. Вернулся совсем чужим.
Пауза.
Так и остался чужим, бедняга. Он никогда не говорил о войне. Не в его характере такие разговоры. Он умер, умер из–за мучений, которые пришлось вытерпеть во время войны. Я так и не сказал ему, что для меня он был героем. Что мучения, его мучения были не напрасны. Но мой отец… знать моего отца… любить моего отца…
Майкл избегает взгляда Эдварда.
Прошу прощения.
Эдвард. Конечно.
Пауза.
Майкл. Иногда они говорили тихонько о войне, вернее, говорила мать. Как сильно были напуганы люди, но никак этого не показывали. В крови у нас это, наверное. Не выказывать страха, даже если ты трус. Ребёнком я никогда не плакал, я и сейчас не плачу. Да, да. Однажды вечером я ни с того ни с сего заснул и проснулся у отца на коленях. Он сидел перед матерью, плакал и говорил ей: «Только не вздумай ему рассказать, как там было, только не вздумай ему рассказать». И у меня нестерпимо заболело ухо. Я думал, у меня голова разорвётся от боли. Я лежал и слушал, хотя уже знал, что он рассказывал ей про войну и, по всей видимости, про лагерь и что мне не следует этого слышать. Он всё время называл её по имени, повторял его снова и снова. Я сказал: «Я проснулся. У меня болит ухо». Он потёр мне ухо. И сказал: «Есть такой город, называется Спарта. Там живут отважные солдаты. Когда им больно, они показывают это тем, что сдерживают боль. Не бойся боли. Не бойся её сдерживать. Тебя вырастила сильная женщина. Самые отважные мужчины порой ведут себя, словно женщины. Перед сражением спартанцы расчёсывали друг друг волосы. Враги подняли их на смех, кричали, что они уподобились женщинам. Но спартанцы выиграли сражение». По сути это был наш единственный разговор. Я был достаточно взрослым, чтобы запомнить каждое слово.
Пауза.
Хотя у нас был с ним ещё один разговор. Уже после его смерти. Я читал стихотворение на староанглийском, называется «Странник». В пустынном холодном краю сидит одиноко человек и вспоминает, как были у него друзья, были мечты, а теперь он всеми покинут. И я услышал отца. Услышал его веру. Услышал в этом старинном стихотворении, он говорил голосом Англии, которая говорила сама с собой, в первый раз. Начало и конец нашей Англии. Одна строчка не даёт мне покоя. Oft him anhaga are gebifeth. Я так долго пытался понять её до конца. Мне кажется, это значит: «Человек, который остался один, может иногда почувствовать жалость, жалость к самому себе».
Пауза.
Мы цепляемся за нашу драгоценную жизнь, оплакиваем утраты — мой отец умер — но принимаем судьбу. Wyrd bith ful araed. В том же стихотворении. Wyrd bith ful araed. Судьба есть судьба. Когда я читаю «Странника», в меня словно вселяется дух отца. Я проникаюсь состраданием к нему, к Англии. Я люблю свою страну, потому что очень люблю её литературу. Я горжусь тем, что преподавал её. Эта гордость и — да, именно гордость, — вот что позволяет мне сохранить здесь разум. Возлюбленная мати моя, помни обо мне… возлюбленный отец мой, по ком тоскую, помолись за меня… возлюбленная жена моя, по ком тоскую, возлюбленная жена моя. Лучше бы мне лишиться жизни, чем вот так лишиться. жены. Дурость. Её смерть — какая–то дурость.
