Станислав Виткевич - Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы
Обнимает ее.
С п и к а (бессильно ему уступая). Мне так нравится, что ты способен защитить меня.
М а р и а н н а. Да хранят вас божества вечной тьмы. Остерегайся анализировать существенные чувства, господин Каликст.
Выбегает в бальную залу. Баландашек долго и жадно целует Спику.
Конец Полудействия
Действие первое
Та же комната и та же мебель, что в начале полудействия. В окно слева светит солнце. На следующий день в три часа пополудни. С п и к а сидит на диване и учит роль. Она в кремовом шлафроке с желтыми лентами.
С п и к а (читает). «Змеевидный извив твоих бронзовых мускулов сковал мне душу кольцом неведомой материи. Ты центр Небытия Вселенной, в который ввинчивается безличная и бесплодная жажда бытия. Жажда создать не что иное, чем то, что должно было быть. И это — ты, и я люблю тебя!»
На фоне последних слов слева входит Б а л а н д а ш е к в жакетном костюме.
Б а л а н д а ш е к. Ты что, действительно любишь меня, Спикуся?
С п и к а. Я столько ждала, когда ты наконец проснешься. Неужто ты так утомлен настоящей любовью? Или, скорее, устал притворяться, что любишь, ты, прежде времени засохший позвоночник бывшего юноши, полного надежд?
Б а л а н д а ш е к. Ты изъясняешься в стиле бездарных пьес, изготовленных по рецептам так называемой «pure nonsense theory»[5]. Скажи-ка лучше, как ты себя чувствуешь, Спикуленька?
Обнимает ее сзади.
С п и к а. Будь таким всегда. Ничего не анализируй, не думай, и я буду любить тебя вечно, даже после смерти.
Б а л а н д а ш е к. Не думай, значит — будь диким, автоматическим животным. Не думай и не существуй — ведь для мужчины это почти одно и то же. Неужели Они — женщины — никогда этого не поймут? Почему этих проклятых женщин такое множество? Почему они рыжие, черные, золотистые, пепельные блондинки?.. Когда я не могу любить одну, мне хочется миллиона девочек всевозможных мастей и расцветок. Хочется бесконечности Б ы т и я, которую всякий негодяй-художник способен запечатлеть на любом из этих треклятых кусков полотна или картона. (Показывает на картины.) Как я завидую художникам! Бесспорно, я — эротоман, и больше ничего. Но я завидую их способности насытиться случайным светло-блондинистым или рыжим эпизодом в трамвае или где-нибудь на углу незнакомой улицы, без притязаний, без устремления к сути, без желания вечного покоя в глубинах одного чувства, без жажды смерти. О, как я им завидую, Спикуся!
С п и к а. Не будь жестоким. Значит, ничто не может заменить тебе табун пугливых разноцветных самочек? С тобой надо быть жестокой, как царь Аид был жесток к Тиндаллу, погребенному снежной лавиной, надо быть глухой к твоим мольбам о милосердии, как были глухи Парки, перерезая нить Ариадны, которой Тесей опутал фарнезийского быка!
Б а л а н д а ш е к. Хватит! Невежество нынешних актрисок удручает и вызывает стыд. Сколько я тебя учил, я — создатель новой теории восточных мифов? А ты ничего не помнишь, ничего не соображаешь. Ты обычная лентяйка и неуч. Больше я тебе ничего не скажу, не буду готовить ни к одной роли. Débrouillez vous vous-même autant que vous pouvez[6]. Довольно этого позора. Потом скажут, что я учил Спику Тремендозу. Вот до чего доводят попытки через силу впихнуть знания в женские мозжечки, за много веков так и не привыкшие к умственной работе. Чистый нонсенс в жизни — не в искусстве. Вы просто невыносимы. Вот результат новейших общественных преобразований. Тип настоящих мужчин неизбежно погибнет в этой каше. Пускай же раз и навсегда гениальные самцы станут просто автоматизированными психическими кастратами. Я вас отнюдь не виню. Мы сами пожинаем плоды нашей высокой обобществленности.
С п и к а. А ты припомни, как зубрили Вольтера лакеи какого-нибудь полуаристократишки времен соответствующего французского короля. Разве ты, Баландашек, с твоей-то родословной, без этого был бы теперь тем, кто ты есть? Да ты бы мякину молол на какой-нибудь придорожной мельнице, а большие господа топтали бы твою простоватую морду своими красными каблуками, ты, случайная пена на волне всеобщей заурядности.
Б а л а н д а ш е к. Мне нравится, как сожительницы интеллектуалов соответствующего уровня умеют эксплуатировать своих жертв. Вы кормитесь нашими мозгами, а потом это начинает импонировать нам самим, либо — что хуже — вашим ухажерам — нашим преемникам. Какая гадость эта так называемая женская душа! Ложь, ложь, ложь — и в большом и в малом! Сплошная фальшь, столь всеобъемлющая, что ее не могут раскусить даже величайшие писатели мира. Проблема женщины — что за гнусное паскудство! Плевать мне на художника, который хоть минуту готов посвятить этой ничтожнейшей из проблем.
С п и к а (с состраданием). Чтобы такой знаток прекрасного, как ты, изрекал подобные банальности, нес такую ахинею! Постыдись!
Б а л а н д а ш е к (в отчаянии). Вечно одно и то же — смешение двух понятий прекрасного: житейского и формального. Какой бы банальностью тебе это ни казалось, повторяю: я абсолютно не признаю женщин.
С п и к а. Довольно, Каликст. Или ты не знаешь, что уже сегодня вечером будешь думать обо всем этом совершенно иначе? Да что там вечером, уже часов в пять пополудни ты изменил бы мнение, если б я сейчас решилась, хотя бы теоретически, отказать тебе в том, что в минуты одухотворенности вы, мужчины, называете женским свинством и что сосредоточено для вас в одном и только в одном.
Б а л а н д а ш е к. Спикуся, ведь я тебя люблю. Разве я сегодня не старался доказать тебе именно это? Разве я был плохим любовником?
С п и к а (вскакивая с дивана). Нет, с тобой надо поступать, как со всяким самцом: к ногтю, и давать ровно столько, чтоб ты, бешено насладившись, насытив свою похоть, безнадежную и мрачную, как тюремная камера, выл потом дни и ночи в отчаянной тоске по утраченным сокровищам и в безысходной страсти называл их свинством, и мыслями об этом пустейшем свинстве бесчестил свою якобы большую мужскую амбицию. Этого тебе надо, и ты это получишь — ты еще будешь любить меня по-настоящему. Сейчас-то тебе надоело, но через недельку ты запоешь по-другому, ты, бессильный краб, бесстыдный лгун, суливший несбыточные, упоительные муки.
Б а л а н д а ш е к (встревоженно). Ах, вот что ты называешь высшей любовью — унизить мужчину соблазнами плоти? Но, дорогая моя, ты же знаешь: мне не нужны никакие демонические штучки, я и так для тебя довольно приятная компания. Ты должна признать: прошли те времена, когда все это имело ценность. Ты переходный тип, и, возможно, именно поэтому я так глубоко к тебе привязан.
С п и к а. Ты уже готов отступить. Это неплохо говорит о тебе, как о подопытном животном для вивисекции. Клянусь: сегодня же ты познаешь глубины своих глубин и то, что такое — твоя бесчувственность. Ты еще не знал демонических женщин. Но тебе станет ясно, что такое демонизм, прежде чем солнце в своем зодиаке опустится на последний градус азимута боковых отклонений спектрального анализа в его годичном перигелии.
Б а л а н д а ш е к. Так ты все-таки изучала астрономию? Но до чего же все перепутано в этом бедном мозжечке самочки, несчастного орудия слепых вожделений природы! (С нежностью.) Ох, как же мне тебя жалко, Спикуся!
С п и к а (отшатнувшись от него). Подожди до вечера, а лучше до третьего дня после моей смерти. Я ведь буду играть в комедии дель арте с Бамблиони и другими демонами. Мне будет нетрудно спровоцировать их на какое-нибудь маленькое убийство...
Ф и т я (вбегает в правую дверь). Господин Каликст! Они уже под дверью. Этот, в красных штанах, совсем рассвирепел. Грозится войти хоть по трупам. Впустить их?
Б а л а н д а ш е к. Впускай, Фитя, впускай. Уж теперь-то я расправлюсь с этой бандой комедиантов. (Фитя выбегает, Спике). Ну, баста. Теперь мы заодно. Вместе — как единый блок порфира, как единое нутро какого-нибудь сверхорганизма. Только этого я требую. Обещаешь? Честно говоря, я не считаю эту встречу существенной. Это шайка мерзавцев, которые воспользовались слухами о тайном реальном правительстве. В любом случае: мы заодно. Правда?
С п и к а. Видно будет. В зависимости от шансов на победу или на поражение. Я имею в виду факт выигранной битвы, а не конечный результат.
В правую дверь входит Т е ф у а н.
Т е ф у а н. Так точно. Все дело в факте выигранной битвы, о конечном результате позаботится мой большой друг, полковник Мельхиор Аблопуто. И что же, господин Баландашек?
Б а л а н д а ш е к (уперев руки в боки). И что же, господин Сераскер Банта? И что же?
Т е ф у а н. А то, что ваша галерея — вплоть до импрессионистов — будет секвестрована, рассортирована и приговорена к уничтожению. Пока только это. Потом будем сортировать дальше. Я знаю, вы любите новые направления. Но ради блага человечества вам придется от них отречься.
