Артур Миллер - Осколки
СИЛЬВИЯ: Ты имеешь в виду свое лицо?
Он слегка отворачивается.
Что ты имеешь против своего лица? У еврея может быть еврейское лицо.
Пауза.
ГЕЛЬБУРГ: Я не могу изменить свои мысли, никто не может этого… Согласен, это была ошибка. Сотни раз я пытался поговорить с тобой, но не мог. Ждал, что изменюсь. Или, может, ты. Но потом мы дошли до пункта, после которого это, казалось, уже не имело значения. Поэтому я и оставил все как есть. А потом я уже не мог ничего изменить.
Пауза.
СИЛЬВИЯ: Мы говорим о всей жизни.
ГЕЛЬБУРГ: Но может, если я научу тебя ездить на машине и ты сможешь бывать везде, где захочешь… Или может, ты найдешь себе какое-нибудь место, которое бы тебе понравилось?..
Сильвия смотрит перед собой.
Мы должны спать вместе.
СИЛЬВИЯ: Нет.
Гельбург падает на колени и постели, простирая руки над ее укрытым покрывалом телом.
ГЕЛЬБУРГ: Но почему же нет?
Сильвия неподвижна.
Сильвия?
Пауза.
Ты хочешь убить меня?
Сильвия все так же смотрит в одну точку. Гельбург плачет, кричит.
Ты что, хочешь этого? Ну, говори же!
Лицо Сильвии безучастно, непостижимо. Он зарывается лицом в покрывало и беспомощно рыдает. Наконец, полная сострадания, протягивает она руку к его голове. Когда она уже почти коснулась его, наступает…
Затемнение.
Скрипач играет, музыка затихает.
Сцена девятая
Кабинет Кейза. Гельбург сидит один. Входит Кейз, перелистывая кипу бумаг. Гельбург встает. Поведение Кейза очень прохладно, он едва отрывает взгляд от соих бумаг.
КЕЙЗ: Доброе утро, Гельбург.
ГЕЛЬБУРГ: Доброе утро, мистер Кейз.
КЕЙЗ: Вы хотели поговорить со мной?
ГЕЛЬБУРГ: Я почувствовал, что должен сказать вам кое-что.
КЕЙЗ: Конечно. (Садится на стул.) Итак?
ГЕЛЬБУРГ: Никогда в своей жизни я не сделал бы ничего, что могло бы повредить вам или «Бруклин Гаранти». Мне не надо говорить, что я никогда не работал в другой фирме. Я провел здесь всю свою жизнь. Я горжусь фирмой, как ничем другим, кроме моего сына. Мне хочется объяснить вам: вся это история с «Уонамейкерз» произошла только лишь потому, что я не хотел пропустить даже мельчайшей детали. Я не хотел, чтобы вы через два-три года проснулись бы однажды утром, а «Уонамейкерз» и след простыл. И вы бы платили безумные Нью-Йоркские налоги за здание в мертвом районе.
Кейз не поддерживает Гельбурга. Тот нервничает.
Честно говоря, я не знаю, в чем тут дело, но я заметил, что вы не оказываете мне должного доверия, и я… в общем, я считаю это несправедливым.
КЕЙЗ: Понимаю.
ГЕЛЬБУРГ: (подождав, затем). Но… вы что, не верите мне?
КЕЙЗ: Нет, думаю, что верю.
ГЕЛЬБУРГ: Но… вы, кажется, не…
КЕЙЗ: Просто дело в том, что здание — то я потерял.
ГЕЛЬБУРГ: Но вы ведь… вы не думаете и сейчас, что я с Кершовичем дул в одну дуду, нет?
КЕЙЗ: Ну, скажем так: я надеюсь, что со временем мое доверие к вам вернется к прежнему знаменателю. На большее я, к сожалению, не способен, и не считаю, что вы можете меня в чем-то упрекнуть.
Встает.
ГЕЛЬБУРГ: (не желая того, повышает голос). Но как же мне здесь работать, если вы так думаете? Человеку нужно доверие, не так ли?
КЕЙЗ: (дает понять, что должен идти). Я должен просить вас…
ГЕЛЬБУРГ: Этого я не заслужил! Это не честно, мистер Кейз! У меня никогда не было ничего общего с Аланом Кершовичем! Я почти его не знаю. А то немногое, что я о нем знаю, мне весьма не симпатично: я не стал бы делать с ним дела. Правда, нет! Вся эта история… (взрывается)… не понимаю, что происходит? Что, черт побери, здесь происходит? Что вообще у меня с Аланом Кершовичем? Только то, что он тоже еврей?
КЕЙЗ: (не веря своим ушам, в ярости). Что? О, господи, о чем вы говорите?
ГЕЛЬБУРГ: Простите, я не то имел в виду.
КЕЙЗ: Не понимаю, как можете вы такое говорить?
ГЕЛЬБУРГ: Пожалуйста, извините! Я что-то плохо себя чувствую.
КЕЙЗ: (выражая негодование). И как вы только дошли до того, чтобы говорить такое. Это чудовищно, Гельбург!
Гельбург делает шаг, чтобы уйти, падает на колени, хватается за грудь, пытается сделать вдох, лицо его багровеет.
КЕЙЗ: Что такое? Гельбург! (Он вскакивает и устремляется к рампе). Вызовите скорую помощь! Быстрее же, ради всего святого! (Выбегает, громко взывая). Скорее, позовите врача! Гельбург! Гельбург!! С Гельбургом плохо!
Гельбург стоит на четвереньках и, хрипя, пытается не рухнуть лицом на пол.
Затемнение.
Скрипач играет, музыка стихает.
Сцена десятая
Спальня в доме Гельбурга. Сильвия в постели. Слева и справа Маргарет и Харриет. Сильвия прихлебывает из чашки какао.
ХАРРИЕТ: Все-таки удивительно, как он держится после такого удара.
МАРГАРЕТ: Сердце — это мускул, а мускулы могут иногда и поправиться.
ХАРРИЕТ: И все-таки я не понимаю, почему они его так быстро выпустили из больницы.
МАРГАРЕТ: У него железная воля, а тут ему, вероятно, ничуть не хуже.
СИЛЬВИЯ: Он хочет умереть здесь.
МАРГАРЕТ: Откуда нам знать, он может прожить еще очень долго.
СИЛЬВИЯ: (отдает ей чашку). Спасибо. Уже много лет я не пила какао.
МАРГАРЕТ: Я считаю, оно успокаивает.
СИЛЬВИЯ: (в приливе иронии). Он хочет быть здесь, потому что желает объясниться со мной. (Качает головой). Вот ведь абсурд: откладываешь все, откладываешь, словно собираешься жить еще тысячу лет. А на самом деле мы, как маленькие мушки: утром появляемся на свет, целый день порхаем до вечера, а потом — привет.
ХАРРИЕТ: Но сначала ведь надо набраться опыта.
СИЛЬВИЯ: Все, что я знаю сегодня, я знала уже двадцать лет назад. Просто я не говорила. (Сбрасывает покрывало). Я хочу к нему, пожалуйста.
МАРГАРЕТ: Погодите, Харри даст нам знать.
ХАРРИЕТ: Сильвия, пусть доктор сам решает. Пожалуйста.
МАРГАРЕТ: (натягивает покрывало). Надеюсь, вы не склонны упрекать себя.
ХАРРИЕТ: Это могло произойти с каждым. (Обращается к Маргарет.) Наш отец, например: однажды он прилег отдохнуть после обеда и больше не проснулся. (Обращается к Сильвии.) Помнишь?
СИЛЬВИЯ: (кивает со слабой улыбкой). Таким он и был всю жизнь: никому не хотел быть в тягость.
ХАРРИЕТ: И надо же, как раз за день до этого он купил себе новые плавки. И мундштук из янтаря. (Обращается к Сильвии.) Она права, тебе не следует себя корить.
СИЛЬВИЯ: (пожимая плечами). А что это меняет? (Устало вздыхает, смотрит перед собой. В основном обращается к Маргарет). Знаете, проблема всегда заключалась в том, что Филипп считал, что он — как Геркулесов столб. Несгибаем. Так он думал. Но уже пару месяцев спустя после нашей свадьбы я знала, что… что он себе это вообразил. Мне стало ясно, что я сильнее его. Но что с этом поделаешь: глотаешь все и делаешь вид, что ты слабее. И через какое-то время не остается ни одного слова правды. А теперь от меня никакой пользы… (начинает плакать)… как раз тогда, когда я так нужна ему!
ХАРРИЕТ: (встает озабоченно). У меня на плите отличное жаркое. Принести вам?
СИЛЬВИЯ: Нет, спасибо. Флора потом что-нибудь сготовит.
ХАРРИЕТ: Я тебе потом позвоню. Постараюсь позвонить. (Хочет уйти, но останавливается и не может себя удержать). Я просто не могу поверить, что из-за этого ты в состоянии себя упрекать. Нельзя же вдруг начать все говорить, что думаешь. Тогда пол-Бруклина должны были бы развестись. (Почти не владея собой). Это же смешно! Ты лучшая женщина, которую он бог бы найти! Даже более того! (Быстро выходит).
Пауза.
МАРГАРЕТ: Несколько лет мне приходилось работать в детском отделении. Иногда у нас было до тридцати — сорока детей, один-два дня отроду, но каждый был уже личность. Один лежит прямой, как мумия (она изображает мумию со сжатыми кулаками)… типичный банкир. Другой постоянно возится (беспорядочно размахивает руками) счастливый, как маленький жеребенок. А вот мисс Привереда… в постоянной заботе, не выглядывает ли кантик. — Да и как это может быть иначе? За каждым — двадцатитысячелетняя история человечества — и вы думаете, ь можно изменить человека?
