Джон Лаймонд Харт - Русские агенты ЦРУ
Тем не менее хочу подчеркнуть, что нисколько не разочарован своей жизнью или работой, я полон сил и желания продолжать начатое важное дело. Это является целью моей жизни и, если мне удалось добавить несколько кирпичиков в здание нашего общего Дела, я могу быть полностью удовлетворен.
Вряд ли теперь стоит прекращать фотографирование, необходимо продолжать работу до тех пор, пока у меня не отберут удостоверение.
Если они уберут меня из ГНТК, я сделаю последнюю попытку остаться в армии, обратившись к [министру обороны] Малиновскому, Серову и Варенцову… Если не поможет и это, я в Москве не останусь. Прошу Вас понять это и санкционировать вышеупомянутые решения и действия».
В том, что произошло в следующие два месяца, есть что-то призрачное, потому что никто в Вашингтоне или в Лондоне не хотел признавать, что эта уникальная успешная тайная операция близится к завершению. Сам Пеньковский был не более реалистичен. Как хорошо информированный русский, осведомленный гораздо лучше, чем любой иностранец, о жестоком упорстве следователей КГБ, он тем не менее продолжал думать о своей миссии. «Я отыскал два очень хороших почтовых ящика, — сообщалось в его последнем письме. — Не хочу появляться там для детального осмотра местности, пока за мной следят. Пришлю описание позднее».
Заботясь о своем будущем и будущем своей семьи, Пеньковский пытался также получить положительный ответ на некоторые вопросы. Он просил более объективно пересмотреть цену предоставленной им информации, компенсация за которую, что было вполне справедливо, казалась ему неадекватной. (К августу 1962 года, после двух лет смертельно опасной работы, на его счету в Америке лежало сорок тысяч долларов — сумма хотя и немаленькая, однако весьма скромная по сравнению с важностью полученной информации.) Никогда не теряя надежды, Пеньковский просил ЦРУ рассмотреть возможность выплаты ему крупного вознаграждения сразу после бегства из России, «поскольку мне хочется сразу завести свое собственное дело… я задаюсь вопросом, что оставлю после себя близким и дорогим для меня людям». Далее он продолжает: «Однако заверяю Вас в том, что если эта моя просьба не будет удовлетворена, качество моей работы и мой энтузиазм нисколько не пострадают… Поверьте мне, в этом моя сила».
По иронии судьбы, как раз в то время, когда возможность контактов с Пеньковским снизилась до минимума, нужда в его помощи внезапно возросла. Американо-советские отношения переживали новый кризис, на этот раз в районе Карибского моря. 23 октября 1962 года главе английской разведки поступила секретная телеграмма из Вашингтона с просьбой помочь связаться с Пеньковским. «Днем раньше, — говорилось в этом сообщении, — президент Кеннеди заявил о наличии у нас надежных свидетельств того, что Советский Союз снабжает Кубу наступательным оружием, включая ракеты класса «земля — земля». Поскольку ситуация стремительно меняется, нам не хотелось бы задавать Вам конкретные вопросы, могущие потерять всякое значение уже ко времени их поступления. Мы только сообщаем, что любая конкретная информация о военных и дипломатических шагах, предпринимаемых или планируемых Советским Союзом, представляет собой особую важность». К несчастью, это сообщение поступило слишком поздно, — Пеньковский был уже арестован.
Суд
Мы не в состоянии с уверенностью сказать, каким образом Пеньковский был окончательно раскрыт КГБ. Поскольку настоящее исследование посвящено главным образом личностным характеристикам и мотивациям людей, которые шпионят против собственной страны, в нем нет места для анализа и бесконечных спекуляций по поводу возможных причин провала{14}. Основные факты таковы. Первым подтверждением того, что Пеньковский может быть арестован, было задержание сотрудника американской разведки во время изъятия шпионских материалов из почтового ящика 2 ноября 1962 года. За этим неприятным инцидентом последовал арест неутомимого Винна венгерской полицией в Будапеште 4 ноября и передача его (очевидно по достигнутой ранее договоренности) Советскому Союзу. Пеньковского и Винна судили в Москве одновременно на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР. Процесс длился с 7 по 11 мая 1963 года.
Присутствующий на суде британский дипломат позднее вспоминал:
«В зале суда было очень душно… советские фото- и кинооператоры (их западным коллегам снимать запретили) присутствовали в большом количестве. Каждый драматичный момент сопровождался всплеском фотовспышек и жужжанием кинокамер, почти заглушавшим слова участников процесса.
Председатель суда не производил впечатление сильной личности… Его редкие вопросы, адресованные свидетелям и обвиняемым, казались неуместными и неумными. За все время процесса он не делал никаких заметок, зато имел что-то вроде сценария и отмечал галочками вопросы обвинителя…
Зато обвинитель задавал вопрос за вопросом усталым и монотонным голосом. Он редко повышал его, не выказывал никаких эмоций и не пытался вызвать их у других. Его целью являлся просто изматывающий допрос обвиняемых, не слишком, впрочем, удавшийся. В тех редких случаях, когда Пеньковский ошибался с ожидаемым нужным ответом и не отвечал быстро, обвинитель явно терялся…
Защитником Пеньковского был неприметный человек с невыразительным голосом и наружностью, явно удрученный бесполезностью и безнадежностью своей роли… [Его заключительная речь] прозвучала крайне бледно, создавалось впечатление, что, понимая всю бесперспективность дела, он начал в какой-то мере жалеть о том, что вообще взялся за эту защиту.
Пеньковский же, напротив, давал показания уверенно, почти что охотно, без всяких видимых эмоций и боязни неизбежного конца. Он был уверен в себе, многоречив и казался довольным компетентностью своих действий. Впечатления того, что он подвергся психологической обработке или воздействию лекарственных препаратов, не было, однако в его ответах ощущался некий автоматизм.
В то же время его психическое состояние казалось не совсем нормальным, чувствовалось влияние какого-то стимула, возможно естественного возбуждения и облегчения от возможности публично высказать все накопленное за долгие месяцы одиночества».
В отчете английского посольства об этом процессе отмечалось, что хотя Пеньковский «объяснял свои преступные действия моральными недостатками — пьянством, тщеславием, стремлением к легкой жизни», он все-таки возражал против некоторых суждений по поводу его характера. «В намерения обвинителя, — говорилось в отчете, — входило желание всячески принизить значение Пеньковского, для чего были выставлены в качестве свидетелей лишь двое мало что значащих советских граждан». Один из них, шофер такси, услугами которого Пеньковский пользовался, чтобы подвозить Винна от аэропорта, обвинил его в многочисленных связях с женщинами и сказал, что тот «интересовался в основном едой, выпивками и женщинами».
Другой свидетель, некий Финкельштейн, о котором больше ничего не известно, был несколько более значим, если; конечно, верить тому, что он рассказал о себе со свидетельской трибуны. Он заявил, что познакомился с Пеньковским примерно в 1952 году, и хотя они никогда не были близкими друзьями, заметил в подсудимом некоторые «негативные черты — тщеславие, высокомерие, себялюбие». Один раз обвинитель прервал его следующим требованием: «Свидетель, расскажите нам о том вечере, когда вместо бокала вино было выпито из женской туфли».
«Это произошло в ресторане “Поплавок”, — ответил Финкельштейн. — Одну из присутствующих женщин звали Галя; Пеньковский был ею увлечен… Кто-то сказал, что для демонстрации уважения к женщине нужно выпить из ее туфли. Все со смехом это одобрили, а Пеньковский действительно выпил вино из туфли Гали».
Председательствующий судья спросил: «Туфля была снята с ее ноги?» Финкельштейн ответил: «Да, с ее ноги». Позднее он заявил, что Пеньковский «зарабатывал больше, чем все остальные из нас», хотя не считал этот факт в качестве повода для зависти. Затем последовали более серьезные показания. Эксперт-почерковед заявил, что некоторые выписки (взятые, очевидно, из секретных документов) сделаны рукой Пеньковского, а другие официальные документы скопированы на его печатной машинке. Затем выступила эксперт-химик Кузнецова, ответившая на вопросы по поводу двух чистых листов бумаги, изъятых из потайного места в квартире Пеньковского. «Эти два листка, — сказала она, — обработаны специальным химическим веществом, позволяющим использовать их… для нанесения невидимого текста». Далее человек, представленный как эксперт Наумов, засвидетельствовал, что радио и шифры, найденные у Пеньковского, пригодны для получения инструкций от «американского шпионского центра во Франкфурте-на-Майне, передающего' шифрованные радиотелеграммы азбукой Морзе». Кульминацией дачи свидетельских показаний, если судить по советскому официальному отчету, было признание Пеньковского, что он не один раз пренебрегал своими служебными обязанностями в ГНТК, поскольку «я присутствовал на встрече с офицерами разведки… мне было дано задание установить и активизировать контакты с людьми, имеющими доступ к военной, экономической и политической информации». Было также упомянуто о том, что он «установил близкое знакомство с офицером английской разведки Джанет-Энн Кисхолм, женой второго секретаря английского посольства в Москве Родрика Кисхолма». «Можно сказать, — не без юмора отмечается в отчете, — что шпионаж являлся для них семейной профессией».
