Леонид Млечин - Один день без Сталина. Москва в октябре 41-го года
Вот еще трогательные и откровенные воспоминания:
«Через час я стояла в длинной очереди к дверям комсомольского комитета. Почти все наши студенты уже оказались здесь, и каждый держал в руках заявление о немедленной отправке на фронт. Рядом со мной стоял в очереди Муня Люмкис в своих неимоверно толстых очках. Я подумала, что его-то как раз на фронт не возьмут, но промолчала, чтобы его не огорчать. Однако он все-таки попал на фронт. Он знал наизусть всю таблицу для проверки зрения и обманул врачей. Это была наша последняя встреча — Муня погиб в первом же бою…
Наконец заработали курсы медсестер. Нас учили оказывать первую помощь, не бояться крови — водили чуть ли не с первых дней в больницу на практику, в основном на операции. Профессор провел с нами беседу:
— Я пришел вам сказать, что главной задачей, которую вы призваны выполнять на фронте, будут не перевязки. И не помощь на поле боя. Ваша задача будет — поднимать настроение воинов… Ну, скажем, обслуживать армию в качестве женщин… Так сказать, половое общение, без которого мужчинам бывает очень трудно. Вы должны понять — для солдат и офицеров, которые будут отлучены от своих семей, вы будете единственными женщинами… Так что перед тем, как идти в армию, подумайте.
Мы всё выслушали, но не были особенно потрясены — мы просто не поверили этому профессору. Потому что у нас никогда и нигде не обсуждалась проблема, которую мы теперь называем проблемой секса. Однако сейчас я думаю, что этот человек во многом был прав и его предупреждение помогло нам правильно повести себя в тех ситуациях, в которые мы попадали во время войны…
В момент бомбежки загорелся соседний дом. Во дворе началась паника. Люди вылезали из дворовой «щели» — окопчика, служившего своего рода бомбоубежищем, и бросались в дом. С воплями вытаскивали свой скарб. Какие-то корзинки, деревянные сундучки, матрасы с одеялами и подушками. Женщины с визгом, толкая друг друга, тащили кастрюли и другую кухонную утварь. А крыша тем временем уже не тлела, а горела. Я подумала — а ведь люди не хотели спасать свое жилище. Вероятно, надеялись, что им взамен дадут новое жилье в более престижном месте. Ведь сколько пустовало не просто квартир, а целых современных зданий в этот страшный для Москвы час!»
Сейчас даже трудно представить себе, каково пришлось девушкам, которые осенью сорок первого защищали город. Штаб 311-го отдельного батальона местной противовоздушной обороны Ленинградского района Москвы размещался на Беговой улице. Батальон состоял из четырех рот: двух мужских — строительной и пожарной и двух женских — санитарной и дегазационной. Пожарная и дегазационная роты дежурили на крышах московских зданий и тушили зажигательные бомбы. Строительная рота разбирала завалы после бомбардировок, раненых отправляли в больницы, мертвых — в морги.
Девушки из санитарной роты встречали на вокзалах поезда с ранеными и развозили по госпиталям, во время налетов немецкой авиации спускались в метро, превращенное в бомбоубежище, чтобы помогать москвичам, измученным бомбардировками: «Помню, однажды одной из девушек — бойцу батальона — придавило ноги, так она ужасно кричала. Разве это можно забыть…»
Самопожертвование считалось нормой жизни.
«Восемь немецких бомбардировщиков летят на восток, — вспоминал хирург Николай Амосов. — Не быстро, не высоко, спокойно. Безразлично летят — просто долбить станции, дороги, может быть, и санитарные поезда. Не боясь никого.
И тут — наш, родной «ястребок», И-16. Он один и мчится прямо на этих. Стреляет — видны трассирующие пули. Пролетел между ними. Задымился бы хоть один фашист, упал. Нет, летят.
«Ястребок» повернулся, сделал петлю. Слышна стрельба.
— Ну, улетай, что ты сделаешь один, улетай!
Это мы кричим, как будто он может услышать.
Но летчик снова делает заход и прямо сверху пикирует на немцев. Снова короткая сильная стрельба — все они стреляют в него, в одного.
— Он просто ищет смерти!
Истребитель не вышел из пике. Загорелся, черный дым. Падает где-то за холмами. Парашют не появился.
Стоим растерянные, потрясенные, слезы в глазах».
Будущий академик Георгий Аркадьевич Арбатов был курсантом 1-го Московского артиллерийского училища. В один из тех октябрьских дней его вызвали в кабинет начальника училища. Там сидела комиссия. Ему задали вопрос:
— Товарищ курсант, если вам доверят секретную технику и возникнет угроза, что она попадет к врагу, сможете ли вы ее взорвать, рискуя собственной жизнью?
Он ответил не колеблясь:
— Конечно смогу.
Так сформировали группу курсантов для стрельбы из «катюш», которые почему-то именовались «гвардейскими минометами», хотя это была ракетная установка. Отправили на Волоколамское шоссе, оттуда они дали залп. В установку были заложены два ящика тола, которые в случае окружения следовало взорвать, чтобы новое оружие не попало к немцам.
«Потом, на фронте, — вспоминал Арбатов, — я подумал: зачем сидеть на этих ящиках и демонстрировать героизм? Включатель электрического взрывателя можно было отнести подальше в окоп, а вовсе не взрывать себя вместе с машиной. Но таким было время: оно требовало самопожертвования. А может быть, хотели вместе с секретной техникой уничтожить и тех солдат, которые ее знали».
* * *Ночью 18 октября военный совет Московского военного округа принял два решения: просить ГКО ввести в Москве осадное положение, а штаб округа перевести в Горький.
19 октября поздно вечером командующего московским военным округом генерала Артемьева и члена военного совета Московского военного округа и Московской зоны обороны дивизионного комиссара Телегина вызвали в Кремль.
«Остановившись у дверей, — вспоминал Телегин, — мы доложили о прибытии. Обернувшись к нам и не здороваясь, Сталин задал вопрос:
— Каково положение в Москве? Командующий доложил, что меры к наведению порядка приняты, но они недостаточны.
— Что предлагаете? — спросил Сталин.
— Военный Совет просит ввести в городе осадное положение, — доложил Артемьев».
19 октября Сталин продиктовал постановление ГКО. Оно начиналось так: «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на сто—сто двадцать километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах…»
Собрали членов политбюро, генералов и для юридической экспертизы вызвали единственного оставшегося в Москве высокопоставленного прокурорского работника Николая Порфирьевича Афанасьева (см. книгу С. Ушакова, А. Стукалова «Фронт военных приговоров»). Обратившись к нему, Сталин спросил:
— Скажите, какие у нас есть законы об осадном положении?
Прочитав проект, Афанасьев ответил:
— Товарищ Сталин, осадное положение за всю историю советской власти объявлялось лишь однажды и ненадолго — в период кронштадтского мятежа в Петрограде. А в период Гражданской войны неоднократно и в разных местах объявлялось военное или чрезвычайное положение. Что же касается законов, то специальных законов по таким вопросам не существует. Не было необходимости.
Сталин, как бы раздумывая, сказал:
— Нет, осадное лучше, это строже и более ответственно для людей.
Поинтересовался, есть ли замечания. Все молчали.
— Тогда визируйте.
Вождь поставил свою подпись последним, текст забрал сталинский помощник Александр Николаевич Поскребышев. Уже наступило 20 октября. Передвигаться ночью по городу запретили. Появились военные комендатуры, начались массовые облавы, проверки документов. Хотя обеспечивать порядок было некому, милиции в городе почти не осталось, Московский уголовный розыск эвакуировали в Казань.
16 октября, колеблясь, решая для себя, что делать, Сталин потребовал ответа на главный вопрос у командующего Западным фронтом Жукова: смогут ли войска удержать Москву? Георгий Константинович твердо ответил, что он в этом не сомневается.
— Это неплохо, что у вас такая уверенность, — сказал довольный Сталин.
Он боялся уезжать из Москвы. Понимал, какое это произведет впечатление: многие и в стране, и за границей решат, что Советский Союз войну проиграл.
Тем не менее Сталин приказал Жукову:
— Все же набросайте план отхода войск фронта за Москву, но только чтобы кроме вас, Булганина и Соколовского никто не знал о таком плане, иначе могут понять, что за Москву можно и не драться. Через пару дней привезите разработанный план.
Заместитель главы правительства Николай Александрович Булганин был у Жукова членом военного совета фронта, генерал-лейтенант Василий Данилович Соколовский — начальником штаба. Составленный ими план Сталин утвердил без поправок.
