Борис Галенин - Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II
Гавриил подчеркивал, что японцы относились к пленным русским морякам с несдавшихся кораблей очень хорошо и даже с великим почтением. Сочувствовали русским морякам в их поражении и утешали их правдой об этом сражении. Они не раз говорили, что многие их корабли погибли бы, если бы все попавшие в них русские снаряды взорвались.
Моряки постоянно обсуждали между собой, что наша эскадра и они сами сработали хорошо, и была бы победа, если бы не предательство и подлость врагов Отечества внутри страны.
О тех, кто их продал и предал…
Тема подлости и предательства внутренних врагов Отечества, укравших победу из рук русских моряков, стала также основной темой народной песни «В далеком Цусимском проливе». Поскольку текст ее известен значительно меньше, чем, скажем, песен о «Варяге», приведем его здесь. Вполне в тему. Исполняется «Цусима» на мотив «Раскинулось море широко»:
В далеком Цусимском проливеВ далеком Цусимском проливе,
Вдали от родимой земли,
На дне океана глубоком
Забытые есть корабли.
Упали высокие трубы,
Угасли навеки огни,
И ядра, как острые зубы,
Изгрызли защиту брони.
Там русские спят адмиралы,
И дремлют матросы вокруг,
У них прорастают кораллы
Сквозь пальцы раскинутых рук.
Когда засыпает природа
И яркая светит луна,
Герои погибшего флота
Встают, пробуждаясь от сна.
Они начинают беседу —
И яростно сжав кулаки,
О тех, кто их продал и предал.
Всю ночь говорят моряки.
Они вспоминают Цусиму,
Напрасную храбрость свою,
И небо от жизни далекое,
И гибель в неравном бою.
И в шуме морского прибоя
Они говорят морякам:
«Готовьтесь к великому бою,
За нас отомстите врагам!»
Похоже, простые матросы гораздо вернее поняли и ощутили, что произошло в Цусимском проливе днем 14 мая 1905 года, чем ученые члены Следственной и Исторической комиссий и их многочисленные адепты и эпигоны в погонах и в штатском. Уже более столетия с усердием, достойным лучшего применения, доказывающие, что проиграли мы Цусиму, как и всю японскую войну, исключительно по собственной исторически нам присущей бестолковости и малограмотности. А предательства и измены, да и простой лжи, не было вовсе. Откуда взяться?
Ну насчет лжи и измены мы еще потолкуем и даже меру им, даст Бог, найдем и определим, а пока отметим, что после бесхитростного свидетельства русского моряка Гавриила Кондрашова, подкрепленного столь же бесхитростными словами матросской песни, становятся особенно понятными слова Георгия Александровского, завершающие главу «Цусимского боя», о причинах нашего неуспеха: «При этих обстоятельствах русская эскадра победить никак не могла… Только чудо могло помочь русским победить. Этого чуда не случилось».
К нашему общему несчастью, это чудо в принципе не могло произойти. Мы вернемся к этому в главе «Цусима с точки зрения вечности».
А сейчас вновь отметим, что Георгий Александровский провел очень точную аналогию с разрушением жизненно важной периферии на объектах германской оборонной промышленности во Второй мировой войне и на русских броненосцах в Цусимском бою. Добавим к слову, что именно по той же схеме фугасами американской авиации были уничтожены в 1944–1945 годах японские сверхдредноуты «Мусаси» и «Ямато», для каждого из которых потопление самых мощных из оставшихся в мире линкоров типа «Айова» было бы делом 15–20 минут[395].
8.3. «Суворов» в бою 14 мая
Чтобы отчетливее представить себе разницу ситуаций на русских кораблях в боях 14 мая 1905 года и 28 июля 1904 года и решить для самих себя, одна и та же была там «шимоза», сравним то, что произошло на «Суворове» за первые полчаса боя при Цусиме с происходившим на «Полтаве», отставшей в бою при Шантунге из-за поломки машины от эскадры и принявшей на себя сосредоточенный удар всех броненосных сил Того[396].
На сей раз воспользуемся дневниковыми записями старшего флаг-офицера штаба Командующего 2-й эскадрой флота Тихого океана Владимира Ивановича Семенова.
С нелепым бормотанием
«Минуты через две, когда за первыми двумя броненосцами успели повернуть и вторые два — “Фудзи” и “Асахи”, японцы стали отвечать.
Началось с перелетов.
Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.
— Это и есть “чемоданы”? — спросил, смеясь, Редкий.
— Они самые…
Однако меня тут же поразило, что “чемоданы”, нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, все-таки взрывались. Этого раньше не было…
После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе… Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки… Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени… На передний мостик побежали с носилками. Я перегнулся через поручень.
— Князя Церетели! — крикнул снизу на мой безмолвный вопрос Редкий, направлявшийся к своей башне.
Следующий снаряд ударил в борт у средней 6-дюймовой башни, а затем что-то грохнуло сзади и подо мной у левой кормовой. Из штабного выхода повалил дым, и показались языки пламени. Снаряд, попав в капитанскую каюту, пробив палубу, разорвался в офицерском отделении, где произвел пожар…»
Часы и записная книжка
«Я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент что-то кольнуло меня в поясницу и что-то огромное, мягкое, но сильное, ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу…
Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Часы шли; только секундная стрелка погнулась, и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место… и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом.
Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен, и вблизи, кроме 1–3 убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры — лейтенант Новосильцев и мичман Козакевич и волонтер Максимов с партией ютовых сигнальщиков.
Снаряд прошел через рубку, разорвавшись об ее стенки. Сигнальщики (10–12 человек) как стояли у правой 6-дюймовой башни, так и лежали тут тесной кучей. Внутри рубки — груды чего-то, и сверху — зрительная труба офицерского образца.
“Неужели все, что осталось?” — подумал я… Но это была ошибка: каким-то чудом Новосильцев и Козакевич были только ранены и с помощью Максимова ушли на перевязку, пока я лежал на палубе и потом возился с часами…»
Похоже на 28 июля?
«Что? Знакомая картина? Похоже на 28 июля? — высунулся из своей башни неугомонный Редкий.
— Совсем то же самое! — уверенным тоном ответил я, но это было неискренно: было бы правильнее сказать “совсем не похоже!”
Ведь 28 июля за несколько часов боя “Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов, и я серьезно собирался в предстоящем бою записывать моменты и места отдельных попаданий, а также производимые ими разрушения.
Но где же тут было записывать подробности, когда и сосчитать попадания оказывалось невозможным! Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе. Снаряды сыпались беспрерывно, один за другим…»[397]
Здесь было что-то совсем новое!..
«За 6 месяцев на артурской эскадре я все же кой к чему попригляделся — и шимоза, и мелинит были до известной степени старыми знакомыми, но здесь было что-то совсем новое!..
Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины… Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Поручень, бакштаг трубы, топрик шлюпбалки — этого было достаточно для всеразрушающего взрыва…
