Дэвид Лэнг - Древний Кавказ. От доисторических поселений Анатолии до христианских царств раннего Средневековья
Со следующей группой курганов Триалети, включая очень богатый курган XVII, долгая преемственность, существовавшая в 3-м тыс. до н. э., исчезает. Хотя население не изменилось радикально, появились новые элементы его жизни. По всему Закавказью и в бассейне Урмии начали работать иные силы, и лишь удаленные труднодоступные районы Восточной Анатолии сохранили консервативность. Изменилась структура поселений, исчезла стабильность, и стало еще труднее объединить известные сведения в некое связное правдоподобное целое. В горах больше никогда не будет так широко распространившейся и такой долговечной культуры.
Глава 4
Новые люди в старом свете – индоевропейцы и коренное население горных районов
Период с 2000 по 800 г. до н. э., который рассматривается в этой главе, далеко не однозначен – слишком много материальных культур возникло на Северном Кавказе, в Закавказье и бассейне Урмии. При этом значительная часть Восточной Анатолии до IX в. до н. э. оставалась во мраке неизвестности, за исключением региона вокруг Элязыга. Прежнее культурное единообразие 3-го тыс. до н. э. неуклонно распадалось. Но отдельные традиции выжили, чтобы смешаться и таким образом повлиять на последующие культуры. Упадок оседлой жизни, о котором упоминалось в предыдущей главе, начался на первом этапе периода III ранней закавказской культуры и продолжился во 2-м тыс. до н. э. Этот упадок оказался ярко выраженным в суровых горных местностях, таких как регионы вокруг Эрзурума и озера Ван. Там еще продолжала существовать ранняя закавказская культура, а за ней последовал долгий мрачный период, когда господствовал кочевой образ жизни. Люди покидали поселения на равнинах. Этот процесс наглядно иллюстрируется четкими перерывами между культурными слоями ранней закавказской культуры и железного века или классического периода[177]. Недавние открытия в районе Элязыга предполагают, что и там плотность населения в 3-м тыс. до н. э. сначала возросла до максимума, а потом уменьшилась[178]. Доводом против этого утверждения может служить то, что во многих поселениях, таких как Харидж (Артик), нет выраженного перерыва между культурными слоями конца 3–2-го тыс. до н. э.
Это было время, когда индоевропейцы, хетты, а немного позже и касситы хлынули на Ближний Восток, принеся с собой иную социальную структуру, особое отношение к религии и новую военную технику. Хотя эффект появления чужеземцев, безусловно, был драматическим, его не следует переоценивать. Для полного понимания материальной культуры ранних индоевропейцев необходимо тщательное изучение этнического и культурного движения с юга России на запад в Центральную и Северную Европу. Там только археология может обеспечить необходимую информацию. А на Ближнем Востоке существование древних сложившихся цивилизаций означало (если говорить о материальной культуре) постепенное погружение людей с севера в новое незнакомое окружение. Присутствие и влияние этих пришельцев можно точно определить только по письменным источникам Хеттского царства и Митанни.
О присутствии индоевропейцев на юге России в конце 3-го тыс. до н. э. мы уже говорили ранее. Филологи предполагают, что их исконная родина включает Украину с возможным расширением в сторону севера Германии[179]. Археологические свидетельства говорят в пользу юга России. Ни одна область знаний не может выявить все факторы, вызвавшие экспансию этих народов во всех направлениях по равнинам России и в конце 3-го тыс. до н. э. – через Кавказ и на запад в Центральную Анатолию. Этими последними мигрантами были хетты, лучше всего известные ранние индоевропейцы. Объяснение, которое чаще всего дается таким миграциям, – давление растущего населения ограниченной территории, приводящее к поиску новых пастбищ. Совершенно правильно отмечено, что, если земледельцы расширяют свою территорию постепенно, очень медленно передвигаясь в сторону от своего исконного места жительства, скотоводы передвигаются быстро[180]. Какой бы ни оказалась причина миграции хеттов на Анатолийское плато, ставшее их домом (в большой излучине реки Галис), по оставленным следам можно предположить, что их движение было быстрым. Медленное передвижение или ряд передвижений, вероятнее всего, привели бы к исчезновению существовавших культур на территориях, через которые проходили хетты. Более того, возникло бы смешение рас, новых и старых. Свидетельств такого смешения нет.
Хетты, очевидно, быстро прошли по хурритским территориям нагорий, так же как это чуть позже сделали касситы по восточному сектору этой культурной зоны, бассейну Урмии. Отсутствие следов их перехода вряд ли является удивительным, поскольку они были в полном смысле слова варварами, способными построить собственную цивилизацию, но лишенными преимуществ существования давних традиций такой городской жизни, какая тысячи лет процветала в Месопотамии. Расширение торговли из центров в Месопотамии и вокруг нее, поиск источников металла и появление замысловатых металлических изделий стимулировали зависть и воспламеняли воображение вождей племен, живших в бассейне Кубани и за его пределами. Пока одни племена двигались по направлению к Европе, другие предпочли поискать место под солнцем – новый дом – на Ближнем Востоке. Земля, должно быть, на обширных северных равнинах оказалась доступной, однако стимулы в виде золота и серебра, уже очевидные в сокровищах Майкопа и современных ему курганов, сделали опасности южного путешествия, связанные с отказом от прежнего образа жизни, оправданными. Так на Ближнем Востоке появились хетты, которым предстояло сыграть большую роль в его истории, хотя и не в горах, по которым шла их миграция.
Попытки ограничить исконные индоевропейские земли Северной Европой, делающиеся на основании сходства германского слова Lachs, «лосось», или общего словаря, касающегося названий определенных животных и растений, представляются исходящими из неверных предпосылок. Скотоводство, вероятно, являлось более значимым в примитивной индоевропейской экономике до миграции на Ближний Восток, чем на его территории или среди неолитического населения Балкан. Эти люди знали медь и колесные транспортные средства, хотя не обязательно это были колесницы и лошадь уже стала домашним животным. Использование похожих слов в разделенных большими расстояниями индоевропейских языках и территориях может иллюстрировать указанные выше черты. В дополнение к этому свидетельству сравнительной филологии существуют определенные археологические элементы, которые могут считаться знаками ранних индоевропейских миграций в Северном Причерноморье. Их легко перечислить: охровые захоронения, как правило под курганом, одомашненная лошадь, каменные боевые топоры, имитирующие металлические втульчатые изделия, а также украшенная «шнуровыми» орнаментами керамика[181].
Хетты пришли в Анатолию почти наверняка через Кавказ, оказавшись лицом к лицу с хурритами. От них они, вероятно, переняли старую аккадскую клинопись, которая сильно отличалась от той, что найдена на табличках из торговой колонии ассирийских купцов, существовавшей у анатолийского города Канеш, отмеченного курганом, сегодня называемым Кюль-Тепе. То же самое справедливо и для других ассирийских колоний в Центральной Анатолии. Их ранняя грамотность, судя по всему, исчезла вместе с торговлей в XVIII в. до н. э.[182] Привилегии, сохраненные вождями племен в восточной части Хеттского государства в конце второй половины 2-го тыс. до н. э., могут указывать на трудность защиты этой пограничной зоны. Или, возможно, они говорят о направлении, откуда хетты прибыли в свой новый дом в центральной части Анатолии.
Вовсе не в религии или искусстве хетты показали свои исторические корни, а в политических и правовых институтах. Патриархальный уклон в законах, касавшихся семьи, и опора царства на согласие знати и народа, выраженное через соответствующие ассамблеи, – все это существовало и до того, как они появились в Анатолии[183]. Позднее, после краха старого Царства хеттов из-за присущей их власти уязвимости перед внутренними противоречиями, в их среду начало проникать ближневосточное влияние, которому предстояло к XIV в. до н. э. полностью трансформировать хеттскую монархию. Она приобрела чисто восточный характер, деспотический и теократический, в котором царь стал «солнцем», больше озабоченным своей ролью верховного жреца, чем светского правителя. Отличительные индоевропейские черты хеттского народа и государства все больше терялись. Такова обычная судьба победившего меньшинства, оказавшегося в более цивилизованном, чем его прежний дом, окружении. В последние годы существования Хеттского государства при дворе утвердилось хурритское влияние, что показывают наскальные рисунки хурритского пантеона в Язылыкая, что в полутора километрах от Богазкёя[184]. Поэтому история хеттской цивилизации и отношений с соседними царствами больше связана с историей Сирии и Западной Анатолии, чем с прошлым восточной горной зоны – от Кавказа до Верхнего Евфрата. В этой книге мы к ней больше возвращаться не будем.
