Михаил Шмушкевич - Я вас жду
Герострат, ухмыляясь во весь рот, быстрым шагом направляется ко мне. Ни намёка на смущение — точно мы с ним давние друзья, на одной парте сидим и перешёптываемся на уроках. Подаю ему руку. Он пожимает её так, чтобы я в первую минуту знакомства поняла, с кем имею дело, какой силой он обладает.
— Силёнки, у тебя, браток, хоть отбавляй.
Он косится на меня из-под полуопущенных ресниц, закидывает на голову руки.
— Правда, правда, — говорю. — Ну что, поехали?
— Бабушка, — кивает он на распахнутое окно.
В тёмном продолговатом проёме показывается моложавая старушка с внимательными иссиня-чёрными глазами. Простое открытое приветливое лицо. Лидия Гавриловна?
— Здравствуйте, — приветствую её.
— Доброе утро, Галина Платоновна, — отзывается она, окинув меня изучающим взглядом. — Руслана забираете на весь день?
— В зависимости от погоды, Лидия Гавриловна. Если не изменится, то конечно, — отвечаю, а про себя замечаю: «Она страдает и сильной одышкой, как наш директор».
— Ну, бабушка, мы пошли, — заявляет Руслан, считая наш разговор излишним.
— А сумку? А сумку?! — восклицает с испугом бабушка. — Продукты…
— Не беспокойтесь, Лидия Гавриловна, я кое-что захватила, так что голодными не будем. Не хватит — купим.
— Нет-нет, — протестует старушка. — Я же напекла, так старалась, — она исчезает и через минуту, напрягая все свои силы, подаёт нам из окна довольно вместительный рюкзак, набитый до самой завязки.
— Алле гоп! — подхватывает его обеими руками, чуть покачнувшись, Руслан.
Помогая мальчику надеть заплечный мешок, не спускаю глаз с Лидии Гавриловны. Она встревожена, смотрит на внука с беспокойством.
— Галина Платоновна… Вы как думаете, не слишком ли тяжела для него ноша?
Вот те и на! Неужели она рассчитывала, что я понесу? Нет уж!
— Тяжело? — обращаюсь к Руслану.
— Что-что? — мальчик прикидывается крайне удивлённым. — Тяжело, спрашиваете? Даже не чувствую.
«Ну и лгунишка», — думаю, а бабушке:
— Видите, зря беспокоитесь.
Тот же встревоженный взгляд, но и улыбка:
— Хвастунишка он у нас, принять на веру, что говорит…
Ухожу с мыслью, что вряд ли понравилась матери Багмута: она, надо полагать, тоже подумала: «травести».
Зубрю и одновременно прохожу «практику», провожу «педагогический эксперимент»: разрешаю Руслану делать всё, что ему взбредёт в голову, — шататься с незнакомыми мальчишками по берегу, гонять мяч, кувыркаться в воде, пока не посинеет, и даже заплывать так далеко, что сама цепенею от одной мысли об этом.
Самым ответственным шагом был, безусловно, первый. Озорнику я дала полную свободу действий с единственной оговоркой: есть он приходит в точно установленное нами время.
— Ровно в двенадцать едим. Поняли, ваша честь? — спрашиваю. — Повторить?
— Часов-то у меня нет, как знать буду? — пытается мальчишка избежать и малейшего посягательства на его, возможно, впервые свалившуюся с неба свободу.
— Захочешь — узнаешь! — восклицаю я с иронией.
Руслан не уходит. Руки у него закинуты на голову.
«Привычка», — удостоверяюсь.
— И не рассчитывай, не дам. — Снимаю с руки часы, протягиваю их пареньку. — На, читай, поймёшь, почему не могу. На обороте…
Он читает выгравированную на задней крышке надпись: «Гв. сержанту, механику-водителю П. С. Трояну за проявленный героизм при форсировании Днепра от командования 3-й гв. танковой армии».
— Ух ты! — восклицает сорванец и после короткой паузы другим голосом добавляет: — Они же не ваши.
— Отцовские. Подарил.
— А чего вдруг?
— Заслужила, стало быть.
— Ну, так уж и подарил, — кисло усмехается Руслан.
— Когда заболел.
Мальчишка продолжает стоять.
— Иди, ну иди же, — повышаю голос. — Времени у меня в обрез, заниматься надо.
— Расскажите про вашего папу, немножечко, — просит Руслан, задумчиво поглядывая на Днепр.
— Потом, когда вернёшься. Одно скажу — ему тогда и восемнадцати не было, — вырывается у меня из груди вздох.
На раскрытый учебник ложится густая тень. Покачиваясь, она скользит туда-сюда.
— Почему не идёшь?
Недоверчивый взгляд смородинок из-под изломанных бровей. «Лоб — крутой, отцовский, глаза — бабушки», — заключаю. А стоит как! Руки закидывает на голову, правую ногу выставляет вперёд. Первое — привычка собственная, второе — отца.
— А куда пойду, вам совсем не интересно?
— Зачем мне знать? Иди куда хочешь. Обойдёшься как-нибудь без няньки.
Смородинки явно торжествуют. Нет, в них всё же таится скрытое недоверие, настороженность.
— А… а если заплыву далеко, до того берега?
— Ну и что? Ты же хорошо плаваешь. Или похвастал?
Руслан обиженно надувает губы:
— Хвастал!.. Не знаете — зачем говорить? В бассейне учился, понятно? Простудился раз, насморк вроде — бабушка в слёзы, больше не пустила. Просил-просил, а она — нет.
— Ну, иди уже, — гоню его от себя.
Тень на книге продолжает упорно покачиваться.
— Теперь что?
— Вас ругать будут, — предостерегает сорванец меня с самым искренним чувством.
— Меня?! За что? Не улавливаю…
— За то, что мне купаться одному разрешили. Скажут, маленький, нельзя.
Руслану десять… Много это или мало? Стараюсь восстановить в памяти то время, когда мне было столько. Мелькают лишь обрывки воспоминаний. Улыбка матери; тёплая и мягкая песчаная дорожка, карабкающаяся на холм, к нашей хате; драка с мальчишками-задирами у колодца (одному расквасила нос, другой сбежал); иней на стоге невдалеке от школы…
— А они откуда узнают? Наябедничать, может, собираешься? — напускаю на себя недовольный вид.
— Вы что? Я?! Был у меня такой товарищ, так с ним рассорился, навсегда.
— Тогда счастливого плаванья!
— Ла-а-дно, — протягивает Руслан и, решительно взмахнув рукой, уходит.
Прикрыв лицо учебником, наблюдаю за ним: «Славный мальчишка, просторы ему нужны, а не теплица!» Не спускаю с него глаз до тех пор, пока его худенькое тело не теряется в толпе бронзовых пляжников.
Я сознательно пошла на такой риск в надежде, что это в конечном счёте окупится. Меня тревожило лишь одно: выдержит ли Руслан первое испытание, явится ли вовремя. Если удастся приучить мальчишку держать своё слово, то это незаметно для него самого станет первым шагом на длинном пути исправления.
Без десяти двенадцать начинаю с напряжённым ожиданием следить за стрелкой часов. Минуло около двух часов. За это время, чего доброго, Руслан мог сцепиться с такими же драчунами, как сам, мог утонуть. Мною овладевает страх. Всё расплывается перед глазами — пляж, загорающие, цветные навесы, кустарник.
Откладываю в сторону учебник. Без восьми двенадцать. Ещё восемь минут, целая вечность! От мысли, что с Русланом могло случиться что-то непоправимое, меня бросает в холод, чувствую, как лоб, нос, щёки покрываются ледяной испариной.
Чего доброго…», «чего доброго…», «чего доброго…» — повторяю как заведённая. — Заплыл слишком далеко и.." Затем: «Мог же этот маленький Багмут забраться в кабину башенного крана, когда крановщица ушла на обед, включить рубильник…»
Вспоминаю: «Скажут, маленький, нельзя». Маленький ли?
Мне было почти столько же, когда скоропостижно умерла мама. Её смерть была для нас большим ударом. Здоровая молодая женщина, никогда не болевшая, приходит домой и как бы между прочим жалуется на боль в пояснице. Мы с отцом подтруниваем над ней, а через несколько часов её уже не стало. «Нефрозонефрит», — объяснили в больнице.
Никогда ещё наша Тумановка не видела таких похорон. За гробом учительницы географии Елены Николаевны Троян шли с поникшими головами люди и из соседних сёл. Венки, венки, венки…
Отгремела траурная музыка, смолкли ораторы, разошлись прощающиеся. У свежего холма осталось лишь двое, которые, казалось, будут стоять здесь до тех пор, пока не совершится чудо, не воскреснет самый дорогой для них человек. Отец и я. Помнится, что я в те минуты действительно верила в чудо, надеялась, что мама вот-вот подойдёт к нам, улыбнётся своей тихой, задумчивой улыбкой. Эта улыбка не покидала её губ даже тогда, когда она выговаривала мне за какую-нибудь очередную проказу.
Вспоминается вот что ещё. Отец стоял ссутулившись, небритый, бледный, ни кровинки в лице. Он поминутно вытирал платочком катившиеся по щекам слёзы. До сих нор я никогда не видела его плачущим, так же, как и небритым.
Начало темнеть. Отец вдруг поднял голову и сказал: «Галка, маму не возвратить, идём». Но не пошёл, продолжал стоять. «Будем жить, как она. Жизнь человека измеряется не прожитыми годами, а делами добрыми», — произнёс отец после долгого молчания.
Поздно, пора спать.
23 июня, среда.
Наконец-то я увидела Руслана. Притаился немножечко поодаль в кустах. Ах, вот оно что: выжидает, чтобы явиться «минута в минуту»! Без трёх двенадцать. Прикидываюсь, будто не замечаю его, начинаю раскладывать завтрак на разостланном полотенце.
