Михаил Шмушкевич - Я вас жду
Не успела застегнуть лёгкий ситцевый халатик, который пошила в самый канун отъезда, как на столе зазвонил телефон.
— Анна Феодосьевна, — позвала я хозяйку, возившуюся на кухне.
— А ты на что? — бросила старушка, шаркая шлёпанцами.
— Так не меня же…
Взгляд у моей хозяйки, если она чем-то недовольна, становится острым, режущим, и хотя знаешь, что никакая беда тебе не грозит, что строгость напускная, всё равно невольно сжимаешься.
— Слушаю, — произнесла важно, чуть ли не по слогам, Анна Феодосьевна. — Добрый вечер. Пожалуйста, не беспокойтесь, мы ещё не легли. Спасибо. Травками, одними травками лечусь, химии не признаю. В магазин, прогулочка, телевизор, книжонка, когда глаза не болят… О нет! Не люблю жалоб пенсионеров, охов, вздохов… Послушаешь, одуреть можно, ей-богу! Пришла. Пожалуйста, почему бы нет? Галя, Шамо, — приглашает меня жестом к телефону тётя Аня. — Проворнее!
Проректор?! Зачем я ему?
— Слушаю.
— Добрый вечер, Галина Платоновна.
— Добрый вечер, Максим Тимофеевич.
Несколько секунд проректор молчит, затем спрашивает:
— Не сможете ли вы завтра заглянуть ко мне на полчасика до занятий?
— Почему же? Смогу.
— Договорились — в восемь тридцать. Спокойной ночи.
Тётя Аня вся в ожидании: она, думаю, по моим ответам поняла, о чём шла речь, но ей непременно хочется, чтобы я сама рассказала. Рассказываю.
Тётя Аня берёт меня под руку, как закадычную подружку, и уводит на кухню ужинать. Угощает оладьями с вишневым вареньем.
— Интересно, зачем ты так срочно понадобилась проректору? — Она поднимает палец вверх. — У него три тысячи с хвостиком заочников и вдруг именно ты?
— Понятия не имею, — отвечаю. — Может…
— Может? — подхватывает тётя Аня. — Может, чего?
— Я не совсем уверена… Может, интересуется послевоенной жизнью моего отца.
— Смеёшься! При чём тут, не понимаю, твой отец?
— Мой покойный отец был механиком-водителем танка, а Шамо — командиром, — поясняю.
— Постой, постой, что ты сказала? В одном танке?! — округляются глаза у старушки. — Твой отец, выходит, тоже спасал меня?
— Не знаю.
Обиженная улыбка:
— Что значит «не знаю»? Они же, сама говоришь, вместе…
Коротки июньские ночи. А для меня минувшая казалась полярной. Какие только варианты не перебрала, угадывая, зачем понадобилась так срочно Шамо именно я — одна из «трёх тысяч с хвостиком заочников», и ни на одном не остановилась. Одним словом, еле дождалась утра.
Без пяти восемь я уже прохаживалась по длинному коридору, то и дело останавливаясь у обитой чёрным дерматином двери с надписью: «Приёмная». Вскоре явился Максим Тимофеевич. Поздоровался, открыл маленьким ключиком дверь, затем вторую и усадил меня в мягкое кресло.
— Галина Платоновна, если не секрет, как вы собираетесь провести свой выходной день?
Хорошенькое дело! Я уже не знала, что и подумать: зачем ему это знать? В его компетенцию не входит…
— Займусь главным образом уборкой квартиры: Анна Феодосьевна старенькая, ей тяжело.
— Жаль, а я надеялся…
— На что? — спрашиваю и сама слышу, как в моём голосе прозвучали нотки явного сарказма.
— Я собирался вас познакомить с одним весьма незаурядным молодым человеком. Вы бы, скажем, провели с ним выходной на пляже.
Я озадаченно потираю лоб рукой. Сват нашёлся! Неужели он не понимает, что оскорбляет меня? А ещё проректор!..
— Уважающая себя девушка, Максим Тимофеевич, в подобных случаях обходится без посредничества даже самых близких людей.
— Пожалуй, — соглашается он. — Но это особый случай.
Лишь теперь улавливаю шутливый тон в голосе Шамо. Но лицо его тотчас становится задумчивым, на губах появляется грустная улыбка. Он мне напоминает о своём вчерашнем разговоре с деканом Багмутом в коридоре, при котором мне случайно довелось присутствовать. Затем рассказывает о том, в каком тяжёлом безвыходном положении очутился Трофим Иларионович: мать на грани смерти — у неё злокачественная опухоль. Уже лежала в больнице, сейчас вновь нуждается в лечении. А кто останется с внуком, десятилетним Русланом? Не грудной ребёнок, не так ли? Вместе с тем оставить его хоть на минуту без строгого досмотра рискованно. Настоящий бесёнок.
У Трофима Иларионовича есть друзья, готовые за него жизнь отдать, а вот временно взять под опеку, то есть нести ответственность за мальчика, вежливо, под всякими предлогами, отказываются, боятся.
Поистине, сапожник ходит без сапог!
— Взять Руслана к себе не могу. Я сейчас тоже один — мои разъехались кто куда, — продолжает Максим Тимофеевич. — Перед тем, как вам позвонить, я обзванивал многих семейных преподавателей и — увы!..
— Почему же, не понимаю, все так шарахаются от мальчика? — спрашиваю. — Не думаю, чтобы он размахивал топором или бегал с пистолетом в руке.
— Пока ещё нет, но гарантии, что подобное не случится, никто вам не даст, — углубились тени в уголках рта Шамо.
— А почему его окрестили Геростратом? — задаю следующий вопрос, точно уже решила забрать парнишку к себе и осталось уточнить кое-что невыясненное.
— Малыш похвастал перед дружками своими, что ночью подожжёт учительскую, где хранится классный журнал с его двойками. Товарищ перепугался, рассказал учительнице… Пожара, конечно, не было, зато шумиха вокруг этого поднялась невероятная, стала темой для разговора не только в учительской, но и в кабинете директора, в районе…
Слушаю Шамо и ушам своим не верю: декана, доктора педагогических наук, профессора, автора популярной книги «Семья, школа, ученик» стали тягать по всем инстанциям, и он, бедняга, должен был молча, с лицом, горящим от смущения, выслушивать лекции об обязанностях родителей. Его и в райком дважды приглашали для личного собеседования.
— Я, Галина Платоновна, вас мало знаю, — продолжает проректор. — Всё же у меня есть основания полагать, что вы способный педагог. Вот почему я решил попросить вас взять до начала учебного года Руслана к себе. Новая обстановка, новый коллектив, труд… Тут цветы — в вазах, хлеб — на полках, молоко — в бутылках с фольговыми крышечками, картофель — в сетках… Как вся эта небесная манна попадает в город, вряд ли задумывается Руслан, а в селе он поймёт, узнает то, что ему и многим его сверстникам не мешало бы знать.
Предложение Шамо было ошеломляющим, но аргументы убедительными.
— Я согласна, однако…
Морщинки побежали вокруг его глаз и застыли.
— Что, тоже испугались?
— Да нет, мне тут месяц ещё быть. Как же?..
— А вы его захватите с собой, когда поедете домой. Тогда Лидия Гавриловна ляжет в больницу.
— Вы же сказали, что в больницу нужно срочно.
— Конечно, чем раньше, тем лучше, — вздохнул Максим Тимофеевич и задумался.
— А что, если забрать Руслана временно к Анне Феодосьевне? — спрашиваю. — Она женщина добрая, в то же время умеет быть строгой. Поговорите с ней, Максим Тимофеевич. Ваше слово для неё…
— Сначала надо посоветоваться с Трофимом Иларионовичем, он отец.
— А обо мне вы с ним говорили?
— Пока нет. Я ведь, Галина Платоновна, не знал, как вы отнесётесь к моему предложению.
Становится не по себе: а вдруг Багмут не согласится…
21 июня, понедельник.
Уставшая, невыспавшаяся — занималась допоздна уборкой — иду на свидание с Геростратом, который ждёт меня у подъезда, на Куйбышева, 28. Приметы, переданные Лидией Гавриловной по телефону, таковы: худенький, светленький, белая в синих кольцах панамка, синие шорты, такого же цвета курточка. Вместо майки — краснофлотская тельняшка… Лидия Гавриловна не преминула добавить: «Пожалуйста, умоляю вас, не спускайте с него глаз. Он у нас немного рассеянный».
Я попросила передать трубку Руслану и поставила, как говорится, перед ним вопрос ребром: «Ваша честь, долго ли вас уговаривали идти со мной, незнакомой, на пляж?» Он хихикнул: «На пляж ведь… Какая разница с кем». Тогда я стала перечислять ему свои приметы: невысокого роста, рыжая, лицо в веснушках… Мальчик залился смехом. «А что тут смешного?» — спросила я с напускной обидой. «Вы же на меня тютелька в тютельку похожи!» — восклицает он.
Иду по улице Куйбышева, поглядываю на номера домов, а в голове вертится мысль: «Если Руслан в самом деле рыжий, то не удивительно, что он такой бесёнок: борьба за существование! Когда я была совсем ещё крошкой и тумановские дети дразнили меня: «Рыжик, рыжик, пегая», то я быстро научилась стоять за себя: пускала в ход кулаки, да и язык заострился. В сельскохозяйственной академии один доцент шутя заметил: «Троян, смотрю я на вас, и мне кажется, что вы на сцене и исполняете роль травести, мальчишки-шалопая».
Вот и номер 28. Старинный четырёхэтажный дом с колоннами. У подъезда — мальчик, в котором немедленно узнаю — не только по одежде, но и по веснушкам — Руслана. «Соврал! — улыбаюсь про себя. — Он вовсе не рыжий, светловолос, как отец».
