Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
Пришла бабушка Нодара, зашептала испуганно:
— Украли у Вардосанидзе фанеру, разве так можно? Я тебя, Нодари, накажу. А ну домой!
— Бабушка Пело, кто вам сказал?
— Циала.
Во двор с шумом влетела Циала.
— Облава на рыжих, — буркнул Алешка, но побледнел.
Один шлепанец Циала обронила у калитки, вернулась, никак не могла попасть в него ногой.
— И вам не стыдно? — закричала оттуда. — И вам не стыдно? — Подбежала, уперла руки в толстые бока: — Разве я не дала бы? Разве не дала бы? — Огромная грудь отчаянно колыхалась под платьем. — Надо было украсть, обязательно украсть? Твоя мама, Ирка, пришла и сказала, что надо принимать меры, надо всех вас хорошенько, хорошенько проучить!
— Воры, — объявила подошедшая Ярошенчиха.
— Мы не воры, — обиделась Люся, — мы хотим жить коммуной, Ира рассказала про город Солнца…
Ярошенчиха всплеснула руками:
— Слыхали? Город Солнца!
— Придет отец, он им Лупу покажет, — посулила мальчикам бабка Фрося.
— Руки им надо отбить, руки!
— Вот отсидят в трудколонии…
Мы несли фанеру обратно, обмирая от страха и стыда. Вот ведь как получилось: будто все мы воры. И все из-за Алешки. Что теперь будет? Неужели правда арестуют? Кто нам поможет? Кто за нас заступится?
Мы с Люсей попросили тетю Адель помочь нам. Она сказала:
— Накажут Алешку. Вы же говорите, что украл он.
— Мы только вам это говорим и никому больше! Мы знаем, что вы его не выдадите. Что нам делать? Мы решили не выдавать его, страдать — так всем вместе. Тетя Адель, заступитесь за нас, скажите, что мы больше не будем!
— Хорошо, я попробую, по… вы понимаете, как это отвратительно — воровать. Это самый гадкий порок!
— Знаем, мы не хотели, мы не думали, что он…
— Да, это может кончиться трудколонией. Для всех.
Я не могла уснуть в тот вечер — в горле стоял комок слез, ныло в груди: «Это я, я во всем виновата! Я должна была заставить Алешку признаться, когда он украл кольца. Ну побил бы его отец, обругали бы другие взрослые, зато Алешка остался бы честным человеком. Ну почему, почему нельзя как-то воротить время — если бы я тогда понимала Алешкин поступок так, как понимаю сейчас, я бы ни минуты не колебалась — рассказала бы обо всем взрослым, и как легко стало бы на душе. А теперь нас в трудколонию посадят. И все из-за меня. Значит, я плохая. Да, плохая». Сознавать это было горько и мучительно, я уже видела себя в трудколонии и так и заснула в слезах.
На другой день все кому не лень рассказывали нам про трудколонию всякие ужасы. Я обмирала от страха, но Алешку не мучила упреками. Я решила опекать его в заключении. Буду отговаривать от дурных поступков, буду следить, чтобы он хорошо учился и вообще был бы аккуратным. Не навсегда же нас в трудколонию посадят. Мы там будем учиться, трудиться, вырастем. Чтобы спасти Алешку, я замуж за него готова выйти. Конечно, будет трудно с ним, такой самовольный, но оставлять человека в беде… Тем более я перед ним так виновата.
Не подозревая, как далеко простирается моя забота о нем, Алешка ходил хмурый и говорил, что из трудколонии можно сбежать, подумаешь: трудколония.
Приехал папа. Мама приказала: «Воздействуй». Он собрал нашу команду в саду и начал с меня:
— Я рассказывал тебе про Кампанеллу. Но как странно все услышанное преломляется в твоей голове, Ирина.
— Это я предложила жить коммуной, — честно призналась Надя.
— Ты?.. Гм!..
— Папочка, заступись! Скажи всем, что мы не хотели воровать!
— Дядя Эрнест, мы хотели…
— Мы хотели побыстрее устроить коммуну!
— Чтобы дружно жить и никогда не ссориться!
— Чтобы все делать самим, и бассейн хотели вырыть, и стены разрисовать.
— Как в городе Солнца.
— Я понимаю, понимаю, — соглашался он, — но зачем же воровать? А теперь вас могут посадить в…
— Дядя Эрнест, — сказал Алешка, — это я взял фанеру. У них ее много. Стоит, мокнет. Я подумал…
— Все ты испортил, все! — напустилась на него Люся.
— У вас не получилась бы такая жизнь, — сказал папа.
— Почему?
— Потому что жить по-коммунистически невозможно на этаком маленьком пятачке. Ну будете вы сидеть в домине под чужой фанерой, а дальше что? Вокруг останутся те же безобразия, те же уродливые человеческие отношения. За коммунизм нужно бороться. А чтобы бороться, нужно прежде всего много знать. Вот вы живете в Ленинском районе. А что вы знаете о нем? — Ничего не знаете. А район необыкновенный. Здесь зарождалось революционное движение всего Закавказья! Подумать только! Вот тут, под Лоткинской горой, бесправные, «презренные нахаловцы»…
— Почему нахаловцы?
— Селились тут люди без разрешения городских властей. Таких застройщиков называли нахаловцами.
— Ха! Нахаловцы! — Алешка развеселился. Он уже забыл про воровство фанеры.
— Интересно, правда? — Папа и сам увлекся, подтолкнул меня, чтобы подвинулась, сел с краю на скамейку. — Наш район строился в вечной борьбе с властями. Нахаловка долго была непризнанной окраиной Тифлиса. Он располагался в долине, по берегам реки, в основном у подножья крепости Нарикала, и не было ему никакого дела до окраин. По центру города ходили конки, экипажи, фаэтоны, а о благоустройстве Нахаловки не заботился никто. А она росла. К концу XX века здесь уже заняли определенную площадь наскоро сколоченные хибарки и землянки. И никакого благоустройства. Нахаловцы спускались и поднимались на свои горы пешком, между тем именно благодаря им, труженикам железной дороги, Закавказье имело сообщение с остальной частью Российской империи. Вам интересно то, что я рассказываю?
— Дядя Эрнест, очень!
— А дальше, дальше что было?
— Вот и узнавайте.
— Вы расскажите!
— После окончания гимназии я уехал из Грузии и долго тут не был. Расспрашивайте других людей. Думаете, случайно попала в подвал флигеля прокламация? Нет. Я вам советую завести тетрадь и записывать в нее все, что узнаете о Нахаловке. Никто еще не написал историю нашего района. Вы будете первыми. Станете следопытами.
— А… как же трудколония?
Он глубоко вздохнул, всем видом показывая, как нелегко ему будет уломать маму и тетю Циалу. Мы принялись горячо упрашивать.
— Я попробую, но вы должны дать слово и пойти попросить прощения у…
— Да, дядя Эрнест, да!
Тетя Циала довольно быстро простила нас, в тот же; день я купила толстую в голубой обложке тетрадь, и Надя написала на первой странице:
«История нашего Ленинского района.Как он появился, какие тогда были люди и какими они стали потом, как боролись за счастье всех людей и победили. Составители: Надя, Ирина, Люся, Алеша, Нодари, Вера, Люба, Ленька. 1939 год».
Закат галерки
Наш класс в этом году первый раз ходил на демонстрацию, и после праздника мои одноклассники и одноклассницы явились в школу какие-то изменившиеся. У Киракосова, этого двоечника, который на немецком и на истории не вылезал из шкафа, где хранился скелет, были отутюжены брюки, Спицын — соловей-разбойник, как окрестила его учительница математики, подстриг в парикмахерской вихры, Клим надел вечерний галстук, а Алла Хиляева, которая до этого года была просто Шуркой, пришла в школу с… выщипанными бровями. Мы ахнули: брови-ниточки, а под ними пунцово-красные веки и вопрошающий взгляд: красиво?
Мы с нетерпением ждали, что скажет обо всем этом наша классная руководительница. Но она, как всегда, заглянула к нам на минутку, надавала разных поручений, за исполнением которых никогда не следила, и исчезла. Учительница математики, взглянув на Хиляеву, поморщилась, историчка у нас почти слепая — ничего не заметила, а если и заметила, то, видно, не придала этому значения, зато мальчики… Они поминутно поглядывали на Хиляеву и ухмылялись.
А на большой перемене, как отражение всех этих ухмылок, в класс наш явился Ростик. Давненько его не было видно. Поздоровался со мной, с Надей и начал, ломаясь, выпрашивать у Аллы какую-то книгу. Алла тоже начала ломаться — отвечала тоненьким-претоненьким голоском, что этой книги у нее нет. Ростик игриво уверял, что книга есть, он придет к дому Аллы и будет там ждать под чинарой…
Все девчонки смотрели на Хиляеву как на врага. Казалось, она сразу стала старше нас на два-три года, она уже девушка, а мы еще нет, она красивая, а мы уродки. Мне лично захотелось поколотить ее, так она была противна и недосягаема в своем загадочном превосходстве. Об этом превосходстве говорило отношение к ней наших сорванцов, которые как-то сразу стушевались и, я это сразу заметила, стали украдкой приглаживать не знавшие прежде такого внимания вихры.
На другой день смотрим: еще одна изменница. И кто же? Представьте себе, Надя. Нет, вы только посмотрите на нее! Три перемены подряд мы таращились на ее тонюсенькие брови, и, что случилось с девочками, не знаю — все захотели сделать то же самое.
