Владимир Пистоленко - Товарищи
Егор во весь голос затянул:
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Васька приводил,
И все биндюжники вставали…
Он оборвал песню так же неожиданно, как это делал Мазай. Потом поднялся, вышел из-за стола и начал неуклюже выбивать чечетку, подпевая: «Чи-чи, чи-чи-чи».
Анна Кузьминична молча смотрела на пляску сына и чувствовала неловкость перед Костюковым. Ей казалось, что Егор зря начал петь и плясать, что он позволяет себе лишнее. Она даже хотела остановить его, но промолчала. Дед Кузьма, поняв, что Анна Кузьминична не решается сделать замечание сыну, прикрикнул:
— Егорка! Хватит, нечего ломаться!
— Пускай себе пляшет, — заступился Костюков, — беды от этого никому не будет.
— Веды-то не будет, а только всему свое время, всему свое место. Ты сейчас, Егор, не с товарищами, а со старшими. Понимать малость нужно, а то совсем как-то неловко получается, вроде неуважение старшим делаешь.
— А я… Что я? Я ничего, — опешил Егор.
Дедушка Кузьма поднялся из-за стола:
— Ну, я на конюшню схожу, к лошадям наведаюсь.
— Мне тоже надо идти, — сказал Костюков. — Дома-то ждут. Дней выходных у меня нет, только вечера выходные — по субботам. Ребятишки, наверно, все глаза проглядели.
— Вот вместе и пойдем.
Дедушка Кузьма начал одеваться.
— Спасибо за хлеб, за соль, — сказал Костюков, пожав руку дедушке Кузьме и Анне Кузьминичне.
Он подошел к Егору, посмотрел на него ласково, по-отцовски, и положил на плечо руку:
— Ты смотри не обижайся на деда. Старики — они народ сердитый, но правильный. Обижаться на них не след. Ты знаешь как делай? Весело на душе — веселись, плясать хочется — пляши, но чтоб была для этого причина. У тебя сейчас есть от чего веселым быть.
Костюкову удалось подбодрить парня, присмиревшего было после окрика деда, и Егор снова заговорил:
— Маманя, дядя Лукьян, я в моряки хочу. Если в колхоз не берете — матросом буду. На кораблях стану плавать. Вот увидите! Эх, все равно в моряки уйду!
Он схватил гармонь, взял несколько аккордов и запел:
На рейде большом легла тишина,
А берег окутал туман…
Егор запел так задушевно, что дедушка Кузьма и Костюков, уже успевшие одеться, задержались, пока он не допел песню до конца.
— Хорошо и поешь и играешь! — похвалил Костюков. — Молодец! Ну, отдыхай. А если и вправду захочешь поработать день-другой, то, чай, не забыл дорогу в правление. Приходи, работы у нас невпроворот. Придешь?
— Приду. Прямо завтра и приду.
Костюков снова попрощался со всеми и уже от двери напомнил:
— Кузьминична, так ты, если придут люди, прими их. Прими, пожалуйста, как можно лучше.
— Была нужда незнакомых людей привечать — и на порог не пущу! — шутливо ответила Анна Кузьминична.
— Одним словом, Лукьян Иваныч, обижены не будут, — заверил дедушка Кузьма. — Ну, тронулись.
— Счастливо.
Анна Кузьминична проводила их в сени, а когда вернулась, Егор сказал:
— Маманя, может, и мне пойти?
— Куда, сынок?
— А на улицу.
— Какая там тебе улица! Мороз опять трещит. Того гляди, зима вернется. Дома лучше посиди. И не ел ничего. Блины-то целехоньки остались. Так и остыли на тарелке.
— А если я в избу-читальню пойду? — не унимался Егор. — Может, ребят повидаю. Они, наверно, там.
— Ну, сходи, коли охота, — согласилась Анна Кузьминична. — Только ненадолго. Ладно?
— Я скоро. Немного посижу — и назад.
Когда Егор вышел, Анна Кузьминична долго, задумавшись, стояла среди комнаты, потом подошла к гармошке, стала гладить ладонью ее ребристые бока и приговаривать, будто перед ней было живое существо:
— Горушка! Горушка! Орлик ты мой родной…
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Убрав после ужина со стола, Анна Кузьминична ушла в горницу, уселась поближе к лампе и занялась штопкой, решив дождаться Егора. Вскоре в дверь постучали. Анна Кузьминична даже удивилась — она никак не ожидала, что сын вернется так быстро. Но это был не Егор. В комнату вошла девочка, рассыльная из МТС, и с ней двое мужчин в одинаковых ушанках, синих новых телогрейках, таких же стеганых штанах и серых валенках. Анна Кузьминична догадалась, что это рабочие из города, о которых говорил Костюков.
— Тетя Анна, вот к вам из метеэса на квартиру прислали, — сказала девочка. — Директор велел передать, что ему звонил Лукьян Иваныч. Он сказал, что договорился с вами насчет двоих.
— Это мастера из города? Был, как же… Был председатель колхоза, обо всем договорились. Проходите, товарищи, милости просим! Будьте как дома.
Света в комнате было мало — только тот, что падал через открытую дверь от лампы в горнице. Анна Кузьминична принесла из горницы лампу и только тут увидала, что квартиранты ее совсем молодые ребята, примерно такие же, как Егор.
— Уж больно мастера молодые, — улыбнувшись, сказала она.
— Ничего, что молодые, зато бывалые, — ответил тот, что был пониже.
— Коли так, то хорошо, — сказала Анна Кузьминична.
— Тетя Анна, я пойду? — спросила рассыльная.
— Иди, иди, касатка.
— А в дирекцию ничего не желаете передать?
— Нет, ничего. Вот разве только скажи директору, чтобы не беспокоился, обижены люди не будут.
Анна Кузьминична проводила рассыльную за дверь, а вернувшись в комнату, увидела, что оба квартиранта так и стоят одетые, как вошли. Она засуетилась.
— Ребятки, а вы раздевайтесь. Раздевайтесь да садитесь, в ногах правды нет. Одежду можно повесить или на сундук положить. На улице-то вроде холодно?
— Очень холодно, — ответил тот, кто повыше. — Мороз крепкий, будто и не мартовский. Мы на машине ехали, и хоть одеты тепло, но продрогли.
— А у вас что, и тулупы были? Или в том и ехали, в чем пришли?
— Ехали в том, в чем стоим, потому нам тулупы не нужны, мы народ закаленный, — бойко ответил первый рабочий.
— Вы скидайте свои валенки, поставим их посушить на печке. А я вам дам другие надеть. — Анна Кузьминична встала на приступку и достала с печи две пары теплых валенок. — Бери, паренек, валенки. Тебя-то как зовут?
— Борисом.
— Переобувайся, Боря.
— А меня, мамаша, Васькой зовут, — отрекомендовался рабочий, тот, что пониже, — а по фамилии Мазай. Мне валенок не надо, и в этих жарко. Я к нежностям не привык. У меня папаша моряк, старшина второй статьи. Он никаких морозов не боится и мне не велит. Да я и сам так думаю: начнешь кутаться — и на печке замерзнешь.
— Так-то оно так, да остерегаться нужно, — возразила Анна Кузьминична. — Значит, тебе не нужны валенки?
— Нет, мамаша, спасибо. Не нужны.
Анна Кузьминична бросила на печь вторую пару валенок и спросила:
— Ужинать хотите? Только говорите по-простецки, без стеснения.
— Спасибо, мы в эмтээс поели, — торопливо сказал Борис, словно стараясь опередить Мазая.
Анна Кузьминична заметила это:
— Давайте все ж договоримся, ребятки, чтоб вы не стеснялись. Хлебушко у нас есть, картошка своя. Молоко тоже. Покормим кого — не обнищаем. Садитесь за стол. Мы сами вот только поели. Садитесь!
— Я, например, от покушать не откажусь. Мой папаша всегда говорил: дают — бери, а бьют — сдачи отвали. По правде сказать, в метеэсе столовая давно уже закрыта, нас сухим пайком подкормили. А без горячего вот здесь, в трюме, — Мазай похлопал себя по животу, — все и замерзло. Тут, конечно, мы сами виноваты: должны приехать завтра, а явились досрочно — нашлась попутная машина.
Не дожидаясь повторного приглашения, он подсел к столу. Анна Кузьминична начала расставлять тарелки.
— А ты, сынок, почему не садишься? Садись! У меня блинов стопа делая, на десятерых хватит. Присаживайся! — приглашала Анна Кузьминична Бориса.
— Спасибо, я не хочу есть. — Жутаев подошел к печке и прислонился к ней.
— Замерз?
— Да. Почему-то продрог. Внутри дрожь. Если бы воды горячей выпить кружку…
— Я молока горячего налью! Выпьешь?
— Выпьет. Давайте, — ответил за Жутаева Мазай. — Никуда не денется. От такого добра никто не отказывается.
Анна Кузьминична рассмеялась:
— А ты, паренек, бойкий.
— В папашу, — не растерялся Мазай.
— Бойкость — неплохо, коли в дело… — Анна Кузьминична подала Жутаеву кружку молока: — На, пей! Молоко — полезная вещь, от всякой болезни, а больше всего от простуды, словно лекарство, помогает. Пей горячее, не студи — скорее согреешься.
Жутаев взял кружку, поблагодарил и начал маленькими глотками отхлебывать ароматное топленое молоко.
Мазай по-хозяйски сидел у стола и за обе щеки уписывал ноздреватые блины, предварительно окуная в блюдце со сметаной или в тарелку с маслом.
Анна Кузьминична ласково смотрела то на одного, то на другого, и добрая улыбка не сходила с ее лица. Она сразу же определила, что оба паренька не похожи друг на друга, что они разные не только по внешности, но и по характерам, что ни один из них нисколько не похож на ее Егора, но вместе с тем в каждом из них она находила что-то общее, знакомое, то, что она замечала в Егоре. И они показались ей такими близкими, родными, что хотелось их, как и Егора, по-матерински приласкать, обнять.
