Владимир Пистоленко - Товарищи
Мазай выдернул руку из-под руки Сергея и остановился. Встал и Сергей.
— Значит, говоришь, друзья? — насмешливо спросил Мазай.
— А ты разве против?
— Не против. Я не против…
— А почему же начинаешь придираться?
— Да просто так говорю, а не придираюсь.
— Кто-кто, а я тебя хорошо знаю.
— Ну и знай! Значит, решил тянуться за Жутаевым?
— Васька, ты неправильно смотришь на дело.
— Неправильно? Значит, только вы с Жутаевым правильно смотрите? Двое правильных, да? Ну, и смотрите! А ты ко мне больше и не подходи! Никакие мы не друзья! Крест я поставил на нашей дружбе. Понял?
Мазай оттолкнул Сергея и пошел один.
Сергей хотел было броситься вслед, но безнадежно махнул рукой и пошел в другую сторону.
ЕГОР ПРОСИТСЯ В КОЛХОЗ
В субботу Анна Кузьминична пришла домой пораньше, истопила баню и затеяла блины любимое кушанье Егора.
Как старший в доме, первым пошел в баню дедушка Кузьма. Он приглашал с собой и Егора, но тот отказался, зная привычку деда париться так, что другой с непривычки и задохнуться может.
Как и всякий русский человек, дедушка Кузьма любил баню. Он не уважал тех, кто, чуть поплескавшись, пофыркав в ладони, поскорее из бани вон. Сам дед мог, просидеть в бане полдня: то ложился на полок и «поддавал» пару так, что баня погружалась в сумерки, то начинал хлестать себя распаренным веником, да так усердствовал, что тело становилось пунцовым.
Ушел он мыться засветло, а вернулся, когда в избе уже горел огонь.
— Теперь иди ты, Гора, — предложила Анна Кузьминична и дала ему сверток. — Да не торопись, мойся сколько надо, никто не ждет.
Она хотела было сказать «да получше мойся», как говаривала раньше, провожая сына в баню, но язык не повернулся на такое, хотя Анна Кузьминична до сих пор еще считала его маленьким. Егор ушел.
Суровый и строгий дедушка Кузьма не любил лишних разговоров, но после бани становился веселым, даже пытался шутить и петь песни. На этот же раз такого преображения не произошло. Он молча вошел в избу, молча снял полушубок и молча внимательным взглядом из-под нависших бровей проводил Егора.
Последние два-три дня Анне Кузьминичне казалось, что дедушка вообще не в настроении. Но она убеждала себя, что это ей только кажется и он такой, как и всегда. Теперь же Анна ясно увидела, что старик чем-то взволнован или обеспокоен, хотя и молчит.
Анна Кузьминична начала печь блины, а дедушка Кузьма принялся чинить на своем полушубке разорванный рукав. Старик никому из домашних не доверял починку овчинной одежды, делал всегда это сам, и, нужно сказать, делал с большим искусством.
Сначала, казалось, старик весь отдался работе и не обращал внимания на Анну Кузьминичну, но потом взглянул на нее раз, другой и отложил иглу.
— Аннушка! — окликнул он дочь.
— Что, папаня?
— Ты ничего за Егором не замечаешь?
— За Егором? Нет. А что?
— Да… вроде бы Егор… глядит не так, как… ну, как надобно. И радости вроде как у него нету. Домой приехал, а ровно в гостях, места себе не находит.
Анна Кузьминична сняла готовый блин, налила на сковородку теста и повернулась к отцу:
— Отвык, видно, за два года. Обглядится еще.
Старик махнул рукой:
— Да нет, я не об этом.
Он чуть подался в ее сторону и вытянул руку, словно грозя кому-то пальцем:
— Примечаю я, Аннушка, в глазах у него словно туман какой-то. И задумчивость какая-то ни к делу, ни ко времени. Значит, душа у него вроде неспокойная. Ты потолковать с ним попытайся. Порасспроси. Да ты мать, лучше меня знаешь, что и как.
На лице Анны Кузьминичны появилась тревога.
— Да ну вас, папаня! И скажете такое! Давно не был парнишка, поотвык, и все тут.
— От дому поотвык? Не бывает такого.
— Ну, а с чего ему быть неспокойным?
— Вот и я о том же говорю.
— И слушать не хочу! Лучше и сердца моего не травите.
— Ты, Анна, не горячись. Я так, к слову пришлось, вот и сказал. А ты с ним все-таки поговори. Может, он хворает, да молчит. Всяко бывает.
— И с чего это вы, папаня, придумываете такое, с чего беду на дом кличете!
— Я беду кличу?! Да как у тебя язык поворачивается на такие слова! Опомнись малость!
— Я и так все понимаю: то говорите, что душа у него неспокойна, то болезнь ему прочите. А тут еще туман какой-то придумали… И к чему все это?
Старик безнадежно махнул рукой:
— Снова здорово! Завела. Ты ей брито, а она тебе — стрижено. Ты так говоришь, Анна, будто Егор для меня никто, совсем чужой. А знаешь, что не чужой…
В дверь постучали. Анна открыла. В избу вошел высокий пожилой мужчина в черном дубленом полушубке.
— Можно к вам? — спросил он.
— А, Костюков! Входи, входи, Лукьян Иваныч, гостем будешь, — сказала, слегка поклонившись, Анна Кузьминична.
Костюков стащил с головы заячий малахай.
— Здорово живете! — по-казачьи поздоровался он и протянул руку старику.
— Здорово, председатель! Здорово. Проходи. — Дедушка Кузьма пожал протянутую руку.
— Скорняжничаешь, Кузьма Петрович?
— Полушубком малость занялся. Тоже надо.
— Да еще как и надо! Март на исходе, а ночами морозы прижимают. Без полушубка не обойтись.
— Да, зима свое забирает.
Костюков обернулся к Анне Кузьминичне:
— Тебя, Анна Кузьминична, говорят, с гостем поздравить можно. Да и Кузьму Петровича тоже.
— Спасибо, спасибо тебе, Лукьян Иваныч! Приехал сынок. Совсем нежданно-негаданно… Садись, ужинать вместе будем. Егора поглядишь. Такой стал — и не признаешь. Скидай свою шкуру.
Костюков ежедневно с раннего утра и до поздней ночи был занят по колхозному хозяйству, но по субботам обычно приходил домой раньше. В этот день он тоже торопился домой. Зашел к Баклановым по пути на минуту, по делу. Но Анна Кузьминична так радушно приглашала к столу— Костюков понял, что ей хочется похвалиться сыном… Ну как не уважить такое желание! И он решил сделать Баклановым приятное — немного посидеть у них.
— Придется поглядеть вашего Егора, — сказал Костюков, снимая полушубок. — На побывку, говорят, приехал?
— На побывку, Иваныч, на побывку! — радостно улыбаясь, подтвердила Анна Кузьминична. — Ударник он там, в училище. Говорит, на Доске почета, всех в своей группе обогнал. Директор и дал ему отпуск. Вот какие дела, Иваныч!
— Хорошо, это очень хорошо. Просто радость для семьи, — оказал Костюков. — В таком случае еще раз поздравляю!
— Спасибо, спасибо, Иваныч!
Костюков сел на стул и улыбнулся:
— А ведь он, Егорка твой, Анна Кузьминична, — об этом вспомнить сейчас не обида, — не очень поворотливым парнишкой был. Он все больше насчет баяна старался. А теперь… два года не прошло — гляди, чего получилось!
— Что о прошлом вспоминать, — сказала Анна Кузьминична. — Разум-то у него какой был — совсем детский. Подрос малость — поумнел, другим стал.
— Так оно и должно быть, — вмешался в разговор дедушка Кузьма. — Не до седой бороды ходить человеку во младости. Цыплята, как говорят, и те растут.
— Да, это верно, — согласился Костюков. — Жизнь — она человека учит и направляет. Человек, бывает, малость оступится, а люди плечо ему подставят, поддержат — он и пойдет и пойдет. Да, глядишь, не только сам на ноги крепко встанет — и других начнет поддерживать. Вот и Егор, наверно, сейчас крепнет, силы набирается. Отцу-то написали?
— Написали, — ответила Анна Кузьминична. — И Егор написал, и я тоже. Разве можно о таком не написать? Получит письмо, порадуется с нами вместе.
— Да, — сказал дедушка Кузьма, ни к кому не обращаясь, — родители допрежь всего о своих детях думают. Хорошие дети радуют, а плохие… — Он не договорил и махнул рукой.
— Эх, Лукьян Иваныч, если бы ты знал, да кабы люди ведали, как я боялась за него, когда провожала в город! Ведь один он у меня. Да такой смирный, к тому же и в людях никогда еще не бывал. Снаряжала в дорогу — крепилась, а как одна осталась — в слезы. Заклюют его, думаю, там ребята. Они, верно, озорные — городские-то ребятишки… Ночью, бывало, и глаз не сомкну, подушка насквозь промокнет. А сколько, Иваныч, тебе от меня досталось, что послал Егора в ремесленное! Теперь-то, видать, спасибо придется сказать.
— Ну, за что же мне спасибо говорить! Делал, что нужно было, — ответил Костюков. — Хорошо, что парень за ремесло да за ученье крепко уцепился. Вот что главное. Глядишь, окончит ремесленное да к нам же в эмтээс приедет, в мастерской работать будет.
— Я уж и думать боюсь — может ли такое случиться!
Костюков вдруг хлопнул себя по лбу:
— Эх, заговорился я с вами и совсем забыл, что пришел-то я к вам по делу! Разговор у меня к вам серьезный. С полчаса назад звонил мне директор эмтээс. Из Чкалова приехала к ним бригада рабочих. Шефы. Приехали помочь отремонтировать инвентарь. А поместить людей негде. Общежитие занято. Вот директор и просит поставить на квартиры к колхозникам. Двух я хотел определить к вам. Что ты на это скажешь, Кузьминична?
