Анастасия Дробина - Дорогой длинною
– Макарьевна! Эй, Макарьевна! - позвал Илья.
Хозяйка появилась из кухни красная и распаренная, вытирая лоб углом фартука.
– Чего тебе, чертогон?
– Скажи нам романэс[52]! - Илья подмигнул цыганам.
– Да ну тебя! Нашёл скомороха! - отмахнулась было Макарьевна, но стол взорвался голосами:
– Скажи, хозяйка!
– Мы все просим!
– Уважь общество!
– Это вы, что ли, общество, черти немытые? - фыркнула Макарьевна.
Подумала, подбоченилась и выпалила на одном дыхании: - Дэ-кхэр-ловэнанэ-о-кхынвало-кэрдём[53]!
Миг ошеломлённой тишины - и хохот, чуть не обваливший потолок.
Цыгане хватались за головы, падали друг другу на плечи, держались за животы. Из кухни прибежали испуганные женщины. Илья, едва справляясь с душившим его смехом, спросил:
– А что сказала - знаешь?
– А то! - обиделась Макарьевна. - По-человечески это - "Желаю доброго здоровья!" Цыгане в изнеможении попадали головами на столешницу. Макарьевна, скрестив руки на груди и выпятив губу, презрительно наблюдала за этим весельем. Затем махнула рукой:
– Заржали, жеребцы… тьфу! - и величественно удалилась на кухню.
А вытирающему слёзы Илье достался сердитый взгляд деда Корчи:
– Не стыдно тебе, безголовый? Старая ведь гаджи…
– А чего я-то?.. - осёкся он. - Это же Кузьма её выучил. Она сама к нему приставала: хочу, мол, по-цыгански хоть два слова знать. Вот - знает теперь…
Женщины принесли жареное мясо - духовитые, горячие, сочащиеся коричневым жиром ломти. Счастливая Варька бухнула на стол блюдо с курицей, заулыбалась гостям:
– На здоровье! Если б мне знать, что вы все в гости будете, - ещё лучше бы приготовила!
– Не пристроил её ещё? - тихо спросил Илью дед Корча, принимаясь за мясо.
– Нет пока, - нехотя отозвался Илья. - Да ей и так неплохо, кажись.
– Не жалеешь, что в хор ушёл?
Илья задумался, не зная, что сказать. Старик цыган ждал, посматривая из-под седых бровей блестящими, внимательными глазами. Но Илья так и не успел ответить ему - в сенях снова хлопнула дверь. Знакомый голос поприветствовал всю компанию:
– Тэ явэн бахталэ, ромалэ-чявалэ!
– О! Арапо! Здравствуй! - цыгане обрадованно повскакали с мест. Митро вошёл в комнату, стряхивая с головы снег. Обернувшись к двери, весело позвал: - Настька, где ты там? Заходи!
Настя вошла - опустив глаза, смущённо улыбаясь. Илья ещё не увидел её – а сердце уже прыгнуло к горлу. Вот уж скоро месяц, как он заставлял себя не смотреть на неё, не разговаривать, даже и не замечать её совсем… Но, боже правый, как можно не смотреть на это чудо?
– Ох ты, красота! - крякнул дед Корча.
Цыгане притихли, уставившись на стоящую у порога Настю. Она пришла в простом чёрном барежевом платье. Оно было дешевле Варькиного, но делало Настю ещё тоньше и стройнее. Причёски у неё не было, тяжёлая коса бежала, распадаясь на вьющиеся прядки, через грудь к коленям. Глаза растерянно смотрели на таборных.
– Сестрица моя Настька, - представил девушку Митро. - Первая в хоре певица. Верите ли - никогда таборных цыган не видала. Ну, кроме вот этого чёрта, конечно! - и он указал на Илью.
Цыгане рассмеялись. Илья молча отмахнулся.
Каждый день по сто раз он клялся сам себе: не будет смотреть на Настю, не будет думать о ней… Да и что толку, если она даже не глядит на него?
Прав Митро, и нечего тут обижаться. Были бы хоть деньги, мучился Илья, лёжа ночью без сна и слушая, как скрипит от ветра и стучит ветвями по крыше старая ветла. Купить бы дом в Москве, хоть маленький поначалу, выдать замуж Варьку, завести лошадей, своё дело… Но в глубине души он понимал, что и деньги не помогут. Будь у него хоть мешок с золотом, а всё-таки Настьке за князя хочется.
Варька, конечно, всё видела. Молчала, вздыхала, крепилась. А однажды ночью, выйдя на кухню, где Илья уже больше часа сидел без огня, не выдержала:
– Вот наказание! Зачем только приехали сюда!
– О чём ты? - прикинулся он дураком.
– О чём, о чём… Сам знаешь. Может, посватаешь?
– Сдурела?! - взорвался Илья.
Варька испуганно поднесла руку к губам, оглянулась на комнату Макарьевны, но раскатистый храп не прервался ни на минуту. Илья молчал, сгорбившись, глядя в пол. Варька подошла, положила руку ему на плечо.
Вздохнув, Илья отвернулся к окну.
– Ну, куда свататься, Варька? Позориться только. Её ж князю обещали!
– Ну и что? - неуверенно сказала Варька. - Вдруг плюнет на князя?
– Да как же… Ты бы, может, у меня и плюнула. А эти городские… Сама видишь, какие они тут. Цыгане им уже без надобности, князей подавай, сиятельных! Чёрт нас вовсе сюда понёс… Вот через тебя всё! Певица, навязалась на мою душу, за какой грех только… Варька молчала, продолжая поглаживать его по плечу. Илья в потёмках притянул сестру к себе, уткнулся лицом в тёплые складки её шали.
– Уеду я, Варька, а?
– Ну, давай, давай, морэ! - рассердилась она. - Бросай сестру одну на зиму глядя! Куда поедешь-то? Под Смоленск к нашим на печи лежать?!
Илья не ответил. Варька погладила его по голове.
– Давай хоть перезимуем здесь. А весной, слово даю, уедем.
Он молчал. Варька была права: зимой в кочевье не ударяются. Нужно было потерпеть.
– Гостям - почётное место! - заявил дед Корча, усаживая Митро рядом с собой.
Настя села с цыганками. Её глаза живо, жадно оглядывали таборных, их пёструю потрёпанную одежду, лихо повязанный зелёный платок Стехи, широкий кожаный пояс деда Корчи, красную, в бубликах кофту толстенькой Кати, связки дешёвых бус на шеях, босые ноги женщин, тёмные обветренные лица, - всё, чего она, выросшая в Москве, в хоре, никогда не видела. Цыгане, в свою очередь, украдкой рассматривали её. Из кухни прибежал грязный коричневый мальчишка, встал перед Настей, выпучив глаза и засунув палец в рот. Настя улыбнулась, протянула руки и посадила его к себе на колени.
Митро взял в руки гитару, тронул струны, извлекая из них мягкий перебор, и за столом притихли. Кузьма тут же понёсся в дальнюю горницу и вернулся со своей ободранной семистрункой. Ловко и быстро настроил её, сел рядом с Митро и обвёл цыган весёлым взглядом:
– Ну, чявалэ, кто первый на круг?
Дед Корча покряхтел.
– Я знаю, по закону, хозяева разжигать должны. Варенька!
– Варька, Варька! - наперебой закричали из-за стола.
– Варька! - гаркнул Илья.
Испуганная Варька прибежала из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем:
– Что, что, что? Чего вам подать? Чего не хватает?
– Спой нам, чяёри, - с усмешкой сказал Митро.
Варька уронила полотенце. Растерянно посмотрела на брата.
– Спой, - Илья тоже взял гитару. - Тебя все просят.
Варька не стала ломаться. Встала рядом с братом, привычно кивнула Митро и Кузьме, подождала первого аккорда. И взяла - высоко и весело:
Шэл мэ вэрсты[54], шэл мэ вэрсты, милая, прошёл, – Ай, нигде пары себе я не нашёл!
Варька пела, как в хоре, - чисто, звонко. На лицах цыган появились улыбки. Никто из таборных не знал этой песни, и второй куплет подхватили только Настя, Митро и Кузьма:
Ай, дрэ форо, дрэ Москва[55]мэ пришёл –
Гожона ромня[56] себе нашёл!
Сашенька-Машенька, чёрные глаза –
Зачем сгубила бедного меня?
Мелодия стала чаще, и Варька пошла плясать. Цыгане весело загудели, раздвинулись. Илья взволнованно смотрел на разгоревшееся лицо сестры, на качающиеся тяжёлые серьги, на вьющийся вокруг ног бархат платья. И никак не ожидал, что она вдруг остановится перед ним, поклонится до земли, мазнув по полу кистями дорогой шали, и улыбнётся лукаво и широко, как не улыбалась ни одному гостю в ресторане. Она вызывала брата плясать, и цыгане восторженно заорали:
– Давай, морэ!
– Помоги сестре! Гостей уважь!
Песня носилась по тесной комнате, хлопали в ладоши цыгане, подкрикивали женщины, две гитары захлёбывались озорной плясовой, - и разве можно было удержаться на ногах? Илья сорвался с места, взвился в воздух рядом с сестрой, припечатал каблуком загудевший пол. Как где-нибудь в деревенской избе под Смоленском, или в таборе, на вечерней заре, у гаснущих углей, или на свадьбе какой-нибудь черноглазой девчонки. И не нужно смотреть по сторонам, дрожать - вдруг получится плохо, вздрагивать от острого, неласкового взгляда хоревода, совать за пазуху пожалованные рубли… А Варька уже кинулась к порогу, за руки втянула в круг невесток деда Корчи, и те заплясали тоже, мелькая босыми ногами из-под обтерханных юбок. Илья подлетел к столу, топнул сапогом перед старой Стехой. Все покатились со смеху:
– Ну, давай, пхури[57]…
– Такой чяво вызывает…
– Да пропадите вы все пропадом! - объявила старуха, вставая с места. И поплыла по кругу, мелко-мелко дрожа плечами, и развела руками, и поклонилась мужу. Дед Корча вскочил, по-молодому взъерошив пятернёй седые кудри, ударил по голенищу сапога раз, другой, третий… Вскоре плясали все.
