Галина Докса - Мизери
Отказавшись от всяких поползновений на творчество, пугавшее ее в любом, самом незначительном виде, Света вздохнула с облегчением, и этих пор пьеса Д. Смита «Победивший мир» (английский язык убирал возможность двоякого толкования: «мир» означал «вселенную», и ничего более) стала нравиться ей тем сильнее, чем дальше продвигалась труппа по короткой дистанции от читки до премьеры. К марту Света была полностью очарована «Победившим миром» и могла возразить любому, кто посмел бы иронизировать над текстом его, а также подтекстом, очень глубоким, как объяснял автор, и даже глубже, как судила сама Света, думая о пьесе, двадцати восьми мужественных ее героях и несчастном, одиноком Духе Мщения, которого ей одной (потихоньку от класса) было жаль, в чем и призналась она учителю физкультуры, зашедшему к ним на генеральную репетицию с очевидным для Светы намерением выступить в роли театрального критика.
— Но, Светочка, — спросил учитель, — зачем столько краски? Особенно негритята у вас… Это Письман, что ли?.. Ну и ну, как похож!..
Света догадывалась, что учитель завидует ей, поэтому легко простила сарказм, прозвучавший в его замечании. Учитель немного мешал и немного… слишком шептал ей в ухо, но был уже март; Света давно выбралась на твердую почву, а все ждущие, шепчущие далеко отстали от нее.
— …Негритята ваши рискуют здоровьем. Лучше бы им приспособить черные капроновые чулки: прорезать глаза, рот, дырки для носа — и здорово, и красиво…
— Вы правы, Сережа! Так и сделаем! Мне и самой… Смотрите, смотрите… сейчас будет сцена братания по индейскому обычаю. Совершенно натурально сделано… Вы знаете, что у нашего Дэвида предки — североамериканские индейцы?
— М–м–м… Похож. В профиль.
— С материнской стороны — французы.
— Да, что–то есть в шевелюре этакое, французское… Опять же галантность в крови…
(На сцене Дэвид — Дух изящно целовал руку у Царевны, с недоступным видом восседающей на троне и по всему знающей истинную цену его поцелую…)
— …С отцовской — шотландцы, ирландцы…
— Вот откуда у вас с ним этот безудержный интернационализм…
(Тридцать представителей рас и народов Галактики, включая десять земных, с Царевной — Лебедь во главе и Духом Мщения на запятках, братались по обычаю североамериканских индейцев…)
— Я как в пионерское детство вернулся, честное слово! Просто захотелось исполнить: «Взвейтесь кострами, синие ночи…». Но Письман в шотландской юбочке… Чья юбочка?
— Моя.
— Детская?
— Да. Отстаньте, Сережа! Лучше подмечайте недостатки. Вы здорово придумали с чулками… Где только взять столько чулок? И китайцам тоже можно чулки, кремового цвета. Индейцам…
— Индейцам вы надрайте мордочки сырой морковью. Это полезно.
— Какой вы умный!
Света с чувством, близким к влюбленности, пожала Сережину руку у локтя. Увлеченный действием, учитель не заметил ласки. В эту минуту на сцене Дэвид — Дух, готовясь к смерти, неотрывно смотрел в зал через головы Мирового Синклита. На лице его застыла маска страдания. Руки, изображавшие крылья, медленно поднимались…
— To be or not to be2, — вполголоса продекламировал Сережа. Света больно ущипнула его через свитер. На секунду в зале воцарилась гробовая тишина. Все ожидали казни поверженного Духа. Царевна взмахнула жезлом, и со сцены вразнобой, подпрыгивая и осыпаясь фальшью, понеслось детское альтовое «Аллилуйя», поддержанное еле слышным аккомпанементом рояля. Играл Письман. Петь ему не разрешили, так как у него не было слуха, а голос был слишком густым, гуще, чем у Дэвида Смита, который тоже безмолвствовал, стоя на коленях перед царским троном. Царевна, не говоря ни слова…
— Простит? — Сережа ткнул Светлану Петровну в бок с искренним азартом наконец–то побежденного зрителя. — Неужели простит?
— А-а! — торжествующе воскликнула Светлана Петровна. — Вот тут–то у нас самое интересное, Сереженька… Тут вам такой Станиславский, что куда там самому Немировичу — Данченко! Это последнее изобретение Дэвида. Понимаете, никто не знает, что решит Света, то есть Царевна. Никто: ни режиссер, ни один актер, ни я, ни тем более вы, зритель…
— А что же будет? Открытый финал?
— Нет! Свете дано право каждый раз решать, как она сочтет нужным, представьте…
— Ну и как же она решает, черт побери?
— Каждый раз по–новому. Вчера, например, пощадила, а сегодня… Сегодня кто ее знает? Тут такие пари, Сережа! Со ставками, превышающими пределы возможного. За исключением денежных… Ну, Светлана, давай!..
Дух пал ниц к ногам Царевны. Все замерло вокруг. Рояль грохотал басом. Царевна сошла с трона, протянула вперед жезл, коснулась им головы осужденного, улыбнулась и сказала:
— Прощен.
— Ура! — громко шепнула Света учителю. — Хороший конец! Вы как, Сережа, за хорошие концы или против?
— Я — как вы, Светочка… Но мне, честно, понравилось. Финал — выше критики…
— Да–да, именно финал, а без него все теряет смысл, хотя дети были бы довольны любым финалом. Они так влюблены в театр, и в Дэвида, и…
— Я подозреваю, Светлана Петровна, что вы сами влюблены в театр или в Дэвида…
— Точно! Я влюблена в него… без памяти, Сережа. Так я была влюблена только один раз в жизни!
— Ну? Это интересно… Когда?
— Дайте сосчитать… Да, тридцать лет назад… Двадцать восемь…
— Вам было…
— Достаточно лет, чтобы влюбиться… Но мне нужно на сцену, Сережа, вы извините… А с чулками — гениальная идея. В вас погиб костюмер… Только где ж нам взять столько чулок… Если сказать детям, они притащат новые, из семейного сундука… У меня столько не наберется…
— Спокойно, Светочка! Только попросите, и я — тридцать пар, любого размера…
— Да что вы? А откуда у вас?
— Как откуда? Вы что, не знаете? Вся школа знает…
— О чем?
— О моей коллекции…
— ??????
— Я фетишист, Светочка. Увы. Но вам со мной — повезло, не так ли?
Света смеялась тихонько, заливисто. От смеха ей трудно было проститься с учителем физкультуры. Как он всегда умел рассмешить ее! Она только махнула рукой, отпуская его, и отрицательно покачала головой на предложение проводить ее до трамвая. Она уж давно не ездила трамваем. До метро — не до ближайшей станции, а в центр — ее в последние недели февраля неизменно провожали Дэвид Смит (живший в коммуналке на Невском) и Света Тищенко, с которой Света начиная с января исподволь занималась английским языком, притянув к этому и Дэвида. Получасовой дороги через мост, Марсово поле и Михайловский сад хватало им на то, чтобы взахлеб, споря и почти ссорясь, обсудить подробности репетиции, подучить Дэвида новым русским выражениям, прочесть ему коротенькую лекцию познавательного характера и, наконец, если дело шло к пятнице, разработать маршрут экскурсии по городу или за его пределами — как того желалось Дэвиду. В конце этой легкой, короткой дороги ждало Свету крепкое рукопожатие ее молодого спутника и гордый, но подозрительный взгляд маленькой спутницы: девочка гордилась беседой, в которой принимала больше участия, нежели Светлана Петровна (предпочитавшая молчать, лишь изредка направляя разговор в сторону тем, интересных всем троим), и подозревала учителя в том, что он охотнее отправил бы ее, Свету Тищенко, на метро, а потом пошел бы провожать на обратный трамвай Мисс, а не ее, Свету Тищенко. Но Дэвид опять возвращался к репетиции и принимался поругивать свою приму (по–русски, что очень смешило ее), и она обижалась, для начала понарошку, а там и всерьез: ведь роль у нее была труднее всех из девочек, и он должен был понимать это, и он не смел угрожать ей, что передаст роль Семеновой — нет, конечно, он не посмеет, ему никогда не позволит Светлана Петровна…
…………………
— Прощайте! — помахали рукой Света, Дэвид и Света учителю физкультуры, расходясь с ним за квартал до моста. — Через три дня спектакль. Вы придете?
«Четвертый лишний, — подумал учитель. — И хоть бы третий, понимаешь! Третий себе — и третий…»
Пересчитав деньги, учитель поплевал на руки и направился в ближайшую галантерею выбирать чулки. Падал редкий, невесомый снег. Недавно кончился февраль, но весна не торопилась с обещаниями. Все вокруг было мглистым, сомнительным. Зима в Петербурге длилась семь месяцев. Она начиналась в октябре и продолжалась до апреля. К марту люди привыкали к ней и не скучали о лете. Ведь, положа руку на сердце, зима была для них самым беззаботным, самым веселым временем года.
REFLECTIVE VERB (6)
(возвратный глагол)
Разговор в учительской в первый понедельник марта журчал, как весенний ручеек.
— А все–таки, несмотря ни на что, праздник есть праздник! — бодро закончила Валерия Викторовна какое–то не очень, судя по интонации, безрадостное сообщение.
