Музафер Дзасохов - На берегу Уршдона
«Пожалел бы сироту! Мать у него недавно умерла…»
Сторож долго ворчал:
«Умерла… У меня у самого мать умерла. Так что ж, и мне гусей выпустить на колхозное поле?»
Я тогда прямо возненавидел его! А ведь он прав…
Алмахшит развернул сверток.
— Меду тебе привез, — сказал он, подавая матери литровую банку.
Нана приподнялась с постели, глаза заблестели. Она и на свет банку рассмотрела. Наверное, так определяют качество меда, подумал я.
— А это топленое масло.
Нана и масло поставила рядом с собой.
— А вам вот это, — сказал Алмахшит и протянул девочкам кулек конфет.
Нана перехватила его руку.
— Дай-ка сюда! А то они живо на улицу перетаскают. Одним днем сыт не будешь. Сегодня хотите и завтра попросите!
Нана отсыпала девочкам по горсти, а кулек спрятала под подушку:
— И завтра день будет.
Алмахшит привез Нана и бутылку ее любимого вина. На этикетке была нарисована большая виноградная гроздь.
Я знал, что некоторые бабки, совсем дряхлые, выпивают по рюмочке араки. Нана на араку и смотреть не хочет, запаха не переносит, но от вина не откажется. Особенно от красного. Алмахшит такое и привез. Ей бутылки на целый месяц хватает. Меня и девочек Нана к вину близко не подпускает…
Алмахшит спросил меня, верно ли, что в этом году заканчиваю школу? Он смотрел себе под ноги, нахмурясь. И я понял: кончу школу — а для него новые заботы.
— Да, — вздохнул Алмахшит, — права была Дзыцца: и радость и горе — все от Бога. Как бы она радовалась сейчас… Сын заканчивает школу в Джермецыкке!
— Молчи, а то он опять заплачет, — строго сказала Нана.
Нет, я теперь не заплачу, не ждите! Изо всех сил буду держаться, пусть сердце мое отвердеет. Только не знаю, надолго ли, надолго ли…
— Что после школы думаешь делать? — спросил Алмахшит.
Я пожал плечами: не знаю. Хорошо бы учиться и дальше, конечно… Но прежде надо школу закончить. Разве это просто? Для меня — как на высокую гору подняться. А что там, за этой горой?
Не дождавшись ответа, Алмахшит снова спросил:
— Или, может, точку поставишь?
Наверно, он хочет заранее знать, как быть со мной дальше. И знать твердо. Я сказал:
— Вообще-то в город хочу поехать…
— Шаламджери уже говорил с ним, — вмешалась Нана. — Обещал помочь.
Шаламджери — племянник Нана. На похоронах его не было, он позже приехал. Сказал, что поможет мне поступить в институт. Как и чем поможет — понятия не имею. Но после разговора с ним во мне пробудились надежды, затрепетали крылышками, словно солнечный луч их коснулся.
Поступи я в институт, Нана со мной пришлось бы иначе разговаривать. Мы иногда спорим с ней, каждый считает, что он прав. Под конец Нана припирает меня к стене:
«Был бы студент, тогда и говорил бы!..»
Я замолкаю в растерянности. Одолеть Нана непросто. Однажды мы поспорили: кто Шаламджери по специальности? Он долгое время был на общественной работе. Был председателем райисполкома, секретарем райкома партии, инструктором обкома. А Нана знай твердит одно:
«Шаламджери — ынжынер!»
Я обрадовался: вот, думаю, хороший случай одержать верх над Нана, и говорю:
«Никакой он не инженер! У него работа совсем другая».
«Что ты мелешь? Ынжынер он. Самый настоящий ынжынер!» — настаивала Нана, обидевшись, словно вместе с его специальностью я хотел отнять у нее и племянника.
Я считал, что инженер не может работать там, где работал Шаламджери.
А кто оказался прав? Нана. Шаламджери в самом деле окончил военно-инженерную академию. Выходит, и верно: инженер.
Помолчав, дядя Алмахшит сказал:
— Пообещать-то Шаламджери пообещал… А как быть с домом, с хозяйством?
Трудно понять, к кому обращается Алмахшит: к матери, ко мне или к себе самому? В любом случае, конечно, к себе прежде всего. И опять замолчал, задумавшись.
— Ладно, что было, то мы знаем, а что будет — увидим. — Он встал.
— Ну-ка, Дунетхан, есть у нас что-нибудь для гостя? — сказала Нана. — Поищи, где-то была арака. И от сыра, что принесла Хадижат, еще осталось…
Уж Нана позаботится, чтоб было в доме чем угостить человека — кто б ни пришел. И араку велит припрятать, и сыр…
В дверь постучали, Хадижат появилась на пороге.
— Входите, входите, — обрадовался Алмахшит.
Им с Хадижат есть о чем поговорить: много общих знакомых в горах. У Хадижат там четверо братьев, пришла расспросить, как они живут, как здоровье. Алмахшит рассказал о новостях.
— Заходи к нам, гостем будешь, Алмахшит!
— Спасибо за приглашение. И еще спасибо, что детей без надзора не оставляете, дай вам Бог счастья.
— Не оставляет, — заворочалась Нана на своей постели, — без них не обедает и не ужинает!
— Рады бы все для них сделать, да всего не сделаешь. Что там ни говори, а ближе родственников по материнской линии не бывает. Сироте вся надежда на них… Мы тоже заботы с себя не снимаем. В долгу перед Дзылла.
— Сказать «кто-то» — губы в сторону расходятся, — проговорила Нана. — А «свои» сказать — они сходятся. Родственники вы с Хадижат, потому и боль у вас одна, и друг друга должны навещать. Мой отец так говорил: «Добрый человек всегда в долгу». Долг, солнышко мое, и у царей бывает. А ваш долг друг перед другом — честь ваша.
— Алмахшит, мой тебя зовет, — сказала Хадижат. — Одна вернусь — будет ругать.
XXVI
Она увела Алмахшита с собой, не позволила ему хоть немного дома посидеть. Я сразу ее понял. Бимболату и Хадижат ничего не надо подсказывать. Как мы живем, они знают, вот и решили сами нашего гостя принять. И на ночь у себя оставили, уложили спать: нам Алмахшита и пристроить-то негде…
Алмахшит вернулся рано утром. Смущенно оправдывался:
— Никак не отпускал Бимболат…
— Спасибо им за это, — сказала Нана. — Чем лучше хозяин примет, тем больше долг у гостя. От хорошего хозяина гость всегда должником уходит. Не забудь поблагодарить родственников Хадижат, когда приедешь домой.
— Этого-то я не забуду, а вот, гляжу, ясли у вас в коровнике совсем развалились.
— Совсем плохи, — согласилась Нана. — Габул чинить собирался, жерди припас.
Мы с Алмахшитом вышли во двор. Жерди у меня сложены под окном. Алмахшит выбирал из заготовленной охапки, разглядывал, потом попросил топор:
— И лестницу принеси.
Я еле приволок, такая тяжелая. Алмахшит прислонил ее к стволу тутовника и, поднявшись на несколько ступенек, стал обрубать нижние толстые ветки.
— Теперь от сучков очистим.
Это мы быстро сделали. Но пока Алмахшит не заострил концы веток, я все не догадывался, что он колья готовит для ясель.
После двух-трех точных ударов топора толстая ветка превращалась в кол. Я всегда завидовал Алмахшиту — все он умеет, все у него получается легко и просто. Все уметь — это что-нибудь да значит в жизни!
Когда поправили ясли, и коровник преобразился. Я принес из сада две вязанки кукурузных стеблей и положил в кормушки. Вот, наверно, удивятся наши коровы! И теперь не будут топтать корм ногами, не будет добро зря пропадать.
Алмахшит и в сад заглянул.
— А кормов ненадолго хватит… Может, как-нибудь протянете?
— Раньше коровам по три вязанки давал, — сказал я. — А теперь по две.
— К тому времени, как запас кончится, и травка появится. А вообще-то коровам сейчас больше требуется, перед отелом вымя наливается. Черная еще походит месяца два, а там надо за ней приглядывать. В стадо не пускайте. А это, наверно, еще сама Дзыцца сажала, — проговорил Алмахшит, показывая на зеленые побеги чеснока.
Я кивнул.
Алмахшит постоял с опущенной головой.
— Когда другая корова отелится, один Бог знает, — продолжал он. — Но не должно бы пройти больше двух месяцев… Вся в мать, такое же большое вымя. К телку ее не приручайте, замучает вас.
Прошла неделя со дня приезда Алмахшита. Все заметней поворачивало к весне. Земля грелась на солнце, точно рассыпанное на просушку зерно. Еще грязь на дороге, а тропинки подвяли. И лужи на улице с каждым днем становились все мельче. У людей свои заботы весной — всех не перечесть.
Нана понемногу начала выходить во двор. Весна и для нее весна. Постоит на крыльце, глядя куда-то перед собой, и скажет:
— Ленивый пастух свое стадо издалека гонит.
Иногда она говорит непонятно. На что-то намекает, а на что? Не могу удержаться от любопытства и спрашиваю:
— А почему, Нана?
— А потому, что ленивый. Такой пастух не начнет собирать скотину, пока она по всему полю не разбредется.
Что-то ей опять не нравится, это уж точно.
— Если бы навоз вовремя убрали, то и плетень был бы цел, и земля в огороде жирнее, — сказала Нана.
Навоз из коровника я сваливал под тутовником, за зиму его столько набралось, что даже плетень накренился.
