Леонид Жуховицкий - Ночной волк
Парень ушел. Я сунулся было в папку, но потом бросился следом — столь неожиданное везение показалось мне подозрительным. Однако парень спокойно сел в подошедший троллейбус. На подъезд он не оглянулся ни разу. Кажется, на самом деле повезло.
Я купил сигарет, вернулся домой и уже не торопясь полез в папку.
Денег не было. Драгоценностей не было. Акций и всяких там сертификатов не было. Какие-то счета на сумму до полутора тысяч. Незначительное деловое письмо на имя исполнительного директора малого предприятия „Сретенка“ Суконникова В.В. — „Уважаемый Владислав Владимирович!..“ Приглашение из Дома ученых на то же имя. Пачка визитных карточек. Гороскоп из „Московского комсомольца“, сложенный вчетверо.
Я разложил визитки. Их было штук пятнадцать, десять из них на имя Владислава Владимировича Суконникова, кандидата экономических наук, доцента Высшей школы профсоюзного движения. На визитках было два телефона, служебный и домашний. Домашний начинался на 939, как и в объявлениях у метро. Я сверил цифры — совпало.
Я порылся в кармашках папки и нашарил прозрачную пластиковую обертку, внутри которой был конверт, заклеенный, без адреса. Может, в нем дело?
Я посмотрел конверт на свет. Какие-то бумажки. Денег нет, это точно.
Можно было подвести маленький промежуточный итог. Итак, авантюра развивается. Есть папка. Есть хозяин папки. Но нет никакой ясности, почему вознаграждение большое, да еще на моих условиях. Вскрыть конверт? Но тогда можно остаться вообще без всякого вознаграждения, хотя я и так еще не решил, буду ли его брать. Скорей, все-таки буду, поскольку и деньги нужны, и мои хлопоты хоть чего-то ведь стоят? Не слишком приятно, конечно, было выступать в роли чего-то вроде рэкетира. Но сейчас рэкет стал обычной профессией, да ведь я никому и не угрожал: меня попросили об услуге, я ее выполнил, а бесплатных услуг в наше время не бывает.
На всякий случай я набрал номер — просто проверить, существует ли такой в природе, голос послушать. Однако после первого гудка в трубке что-то щелкнуло, и я нажал на рычаг. Сейчас в моде определители номера, ты еще слова не вякнул, а тебя уже засекли. Лучше из автомата. Спокойней.
Можно было, конечно, сразу спуститься и позвонить, но я проявил разумную осторожность: пообедал, покурил, почитал и лишь после этого пошел к автомату, чтобы второй звонок не выглядел продолжением первого. По дороге я попытался сформулировать, зачем мне все эти сложности. Видимо, все дело было в вознаграждении на моих условиях. Тут пахло большими деньгами, а где замешаны большие деньги, там всегда опасность. Не исключена и мафия. Во всяком случае, это важный психологический момент.
Мне ответил мягкий женский голос, и я сказал, что хотел бы поговорить с Владиславом Владимировичем. Возникла странная пауза, и я добавил, что разговор будет по вопросу, который Владислава Владимировича интересует больше, чем меня. Снова была пауза, и лишь потом женщина спросила:
— Извините, кто его просит?
— Он меня не знает, я просто по делу.
— Видите ли, — сказала женщина и запнулась, — Владислава Владимировича больше нет.
— Как нет? — глупо спросил я.
— Он умер. Завтра будет девятый день.
Я забормотал что-то сочувственное и повесил трубку. Честно говоря, я был совсем растерян. Всего ожидал, но не этого.
Я вернулся домой, сел к столу и беспомощно уставился на папку. Что с ней делать? И вообще что делать? И — надо ли мне что-нибудь делать?
Впрочем, кое-что предпринять, пожалуй, стоило немедленно. Я пошел к метро и сорвал все мои объявления, стараясь сотворить это понезаметней. Кажется, удалось. Я понятия не имел, сыграла ли моя афера какую-нибудь роль в смерти незнакомого мне человека, скорей всего, никакой, он ведь умер спустя день или два после того, как я расклеил мои дурацкие афиши. Но все равно было неприятно, я оказался чем-то вроде мародера. А мародер — это еще хуже, чем рэкетир.
Может, стоило сказать про папку женщине? Наверное, жена.
Отнести, и все. Черт с ней, с тридцаткой, тем более что она себя уже отработала: психологических деталей с этой папкой я набрал минимум на триста рублей. Но как отнести? Что сказать?
Хотя можно ведь ничего и не объяснять. Нашел у метро, и все…
Я перезвонил. Голос был тот же.
— Извините, — заторопился я, — я вам звонил… Видите ли, я, собственно, хотел отдать Владиславу Владимировичу папку, коричневую, вы, может, знаете. Но теперь, раз так вышло…
— Да, да, — сказала женщина, — большое вам спасибо. Но видите ли, сейчас… Если бы вы могли перезвонить дня через четыре… ну, через пять…
Я торопливо ответил, что, разумеется, перезвоню, опять выразил сочувствие и повесил трубку. Она явно не знала, о чем идет речь. Владиславу Владимировичу папка была почему-то очень нужна. А его домашние запросто могут ее, не раскрывая, отправить на антресоли.
Психологический момент, который надо запомнить: то, что одному необходимо, для другого не имеет никакой цены. Скажем, набросок романа, который бесценен только для автора, а вдова может в него селедку заворачивать.
Как ни странно, я почувствовал облегчение. Некрасивый вопрос с большим, да еще на моих условиях, вознаграждением отпал сам собой. И слава богу. Я человек весьма небогатый, но рад, что не смог заработать на чужой беде. В конце концов уважение к себе тоже ценность.
Между прочим, и это немаловажный психологический момент. Вообще, что мне нравится в этой авантюре — она вся пронизана психологией.
Дома я опять раскрыл папку и все бумажки пересмотрел внимательней. Но нет, не было ни одной интересной. За такую мелочевку не обещают златые горы.
Я решил, что теперь, когда Суконников перестал быть собственником своих секретов, заклеенный конверт потерял свою неприкосновенность. Если в нем тайна, ее раскрытие Владиславу Владимировичу уже не повредит. А вдруг там что-то срочное, что покойный хотел сделать и не успел? Все равно ведь кто-то вскроет запечатанное письмо. Так почему бы и не я? Лучше, чтобы жена? А вот это не факт, бывают тайны как раз от жен.
Обычно я конверты надрывал. А тут не стал — поставил чайник, подержал над паром, как заправский шпион, и довольно легко расцепил две полоски влажного клея. Ай да я! Оказывается, и на это гожусь.
В конверте было две бумажки. Одна — витиевато написанное предписание всем подведомственным организациям оказывать всю необходимую помощь подателю документа в его работе относительно объекта. Что за организации, что за работа, что за объект, понять было невозможно. И подпись была витиевата — не подделаешь, но и не разберешь. И бумага была, какой я раньше не встречал, с двумя золотистыми и одной красной полоской сверху, однако без печати и штампа. Кто-то очень сильно темнил, но зачем — я понять не мог.
Да, еще имелась дата — 21.8.91.
Вторая бумажка была совсем уж странная. Что-то вроде личной записки, адресованной непонятно кому, полной тайн и намеков на что-то, не названное ни разу. „Это“. Внезапно получил „это“, надо было „это“ увезти, но времени уже не было, возникли сложности, „это“ нельзя было держать у себя, но и получателю нельзя было передать, но и отправителю нельзя было вернуть, так что ночью, под дождем, пришлось переместить „это“ в очень неожиданное место, а именно, как в старинных романах, зарыть… В общем, тайны мадридского двора. Обращение в записке было, но тоже странное: „Дорогой Бармалей!“
Автор записки, видимо Суконников, выражал надежду, что Бармалей поймет написанное без особого труда. Заканчивалась записка совсем уж литературной инструкцией: „По прочтении, пожалуйста, уничтожь“.
Сам текст представлял собой полную абракадабру. То есть Бармалей, вероятно, легко бы ее расшифровал, ибо то и дело шли указания личного порядка: „помнишь наш разговор возле Толиной высотки“, „сняли трех студенток“ и так далее. Но постороннему человеку, такому, например, как я, она не говорила ничего. Абсолютно ничего.
Вместе с тем я шкурой почувствовал, что это не розыгрыш, не анекдот, а нечто важное, возможно, самый важный документ, который мне когда-либо приходилось держать в руках. И просто порвать эту бумажку или сунуть в ящик стола было бы не просто глупо, а преступно глупо. Было ясно, что где-то недалеко, во всяком случае в пределах досягаемости, зарыто нечто значительное, скорей всего, ценное, что легко нашел бы Бармалей, не потеряй Суконников свою папку на входе или на выходе из метро. Но до Бармалея записка не дошла, она лежала сейчас на моем грязном столе, и у меня, как прежде у Суконникова, не было никакой возможности доставить „это“ ни отправителю, ныне покойному, ни получателю, о котором я не знал ничего. В принципе я и сам мог бы „это“ раскопать — мог бы, если бы хоть приблизительно знал, где раскапывать. Увы, у меня не было ни единого шанса это узнать.
