Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове
Ребята стояли вокруг и ждали. Иногда кто-нибудь неуверенно просил сыграть новую песенку или повторить. Ричард кивал не вслушиваясь. И казалось, уйди они все сейчас, он даже не заметит — будет стоять и петь вполголоса все, что приходит в душу.
Уже поздно, часов в одиннадцать, он вдруг сказал:
— Ну, счастливо, парни, пока.
И пошел к своему подъезду.
Кто-то растерянно крикнул вслед:
— Завтра придешь?
Он то ли кивнул, то ли нет.
А ребята стояли в подворотне еще часа полтора, спорили, и выкрики их гулко разносились по двору и по переулку. И поздние прохожие, как всегда, боязливо костили про себя хулиганов, на которых не действуют даже самые строгие указы.
А ребята не хулиганили — они просто восхищались искусством.
Еще несколько вечеров Ричард играл своим во дворе. Из соседних домов тоже стали собираться ребята — сперва просто на толпу, а потом, когда по переулку разошелся слух, — на гитару. Стали подходить и девушки.
Как-то всей компанией двинулись на бульвар. Ричард сел на скамейку, ребята сгрудились около. Вокруг стал собираться народ — в конце концов перегородили всю боковую аллейку. Вновь подходившие шепотом спрашивали тех, кто поближе:
— Это кто поет?
Им отвечали:
— Ричард Тишков. У нас во дворе живет.
Те с уважением кивали:
— А-а…
Хотя имя это слышали впервые.
Потом, когда Ричард кончил играть, одна девушка протиснулась к нему и сказала:
— У вас такая современная манера исполнения — иногда просто плакать хочется.
Она сказала еще несколько фраз и все шла рядом с ним. И еще человек десять шло следом, пока не свернули на Сивцев Вражек. И странно было, что именно за ним, Ричардом, идет по бульвару целая гурьба, и недостоверной, почти миражной казалась эта неожиданная власть над людьми.
В один из вечеров к их компании подошел парень постарше, кандидат наук, преподававший физику в университете. Он был свой, с этого же двора, ребята звали по-прежнему — Вовиком и, встречая утром, острили:
— Что, Вовик, все учишь дураков уму-разуму?
А он, торопясь в метро, на ходу отшучивался:
— Сею разумное в каменистую почву!
Ребята рассказывали о нем знакомым девушкам: «Вовик с нашего двора. Хороший малый. Между прочим, кандидат наук. Остряк колоссальный!»
Вовику песни очень понравились, он потом проводил Ричарда до самого подъезда, держал за локоть и говорил:
— Старик, молодец, здорово у тебя это получается, просто талант. И голос такой хрипловатый, с подтекстом… Здорово, что ты никому не подражаешь, сам по себе… Последняя песня, что ты пел, чья?
— Вадик Черняк, — сказал Ричард.
— Да? Не слышал. Отлично пишет малый!.. Слушай, Ричард, не зайдешь ко мне в субботу? Ребята соберутся, хочу, чтобы они тебя послушали. Часов так в семь, в восемь…
Ричард согласился:
— Ладно.
Прежде ребята во дворе звали его больше Тишком или Хрычом — осталось глупое прозвище с детства. А последнее время только по имени — Ричард.
В субботу он с час прикидывал, что надеть. Выходной костюм у него был, но сидел плохо — даже не сидел, а висел на худых плечах. К тому же, к костюму полагался галстук, а галстуков Ричард не любил. В конце концов оделся обычно — серые каждодневные брюки, черный свитер под горло. Только туфли, модные, узконосые, начистил по-воскресному. Глянул на себя в зеркало и понял, что так — в самый раз.
Пришел он специально попозже, чтобы не навязываться к столу. Но вышло — напрасно. Ребята оказались простые, хоть среди них был даже один доктор наук, а другой недавно летал в Париж. Ричарду тут же сунули стакан коньяку, заставили есть. С гитарой никто не торопил, будто позвали вовсе не за этим, — люди были тактичные. И девушки держались просто, хоть одна, как после выяснилось, тоже была кандидат наук.
Потом его все-таки попросили спеть.
От коньяка он чувствовал себя свободно и легко, совсем по-свойски. К нему обращались на «ты», и он им говорил «ты», даже доктору наук, даже тому, что прилетел из Парижа. Чего там, хорошие ребята. А в компании всегда на «ты»…
Он и пел свободно, раскованно, играл голосом, играл струнами, даже лицом играл.
И опять ему подсказывали, что спеть, и опять он кивал отрешенно, а пел свое, и опять попадал в точку, словно угадывал песню, которая была нужна именно в этот момент.
А когда компания разошлась до предела, когда притоптывание, постукивание, прищелкивание в такт достигло высшей точки, он вдруг отложил гитару, провел ладонью вроде бы по глазам, одновременно смахнув пот со лба, и сказал хрипловато:
— Все, ребята… Борь, кинь яблочко.
И доктор наук кинул ему яблоко, вытащив из-под низу самое большое и красное.
Потом они заговорили все разом, ухая, покачивая головами, хлопая его по плечу.
— Великолепный московский пхимитив! — сказал, картавя, парень в замшевой курточке. — Песенный Пихосмани.
— Стихия! Нутро! — доказывал кому-то здоровенный неряшливый малый. — Сейчас время такое — таланты из народа прут со страшной силой… Учился где-нибудь? Нигде? Ну?
Кто-то сунул Ричарду бокал шампанского и шоколадную конфету. Девушка, кандидат наук, поцеловала его в щеку.
— Да нет, у него и техника есть, — тоном знатока сказал тот, что недавно вернулся из Парижа. — А как точно чувствует типаж? Этот хрипловатый голос, мимика…
С ним согласились:
— Это верно — маска приблатненного сделана отлично.
Хозяин дома с торжеством выбросил вперед руку:
— Ну, что я вам говорил? Арбатский Монтан. Гордитесь — первое публичное выступление!
— Не считая нашей подворотни, — вставил Ричард.
Все охотно засмеялись, кто-то опять сильно хлопнул его по плечу, а другая девушка поцеловала в другую щеку.
Потом его уговорили спеть еще, кое-что повторить. Он пел, и снова был успех, хоть и не такой, как в первый раз.
Все же доктор наук взял с него слово, что в следующую субботу Ричард придет к нему.
— А в воскресенье — ко мне! — подхватила девушка-кандидат.
— В воскресенье он пойдет со мной, — веско заявил неряшливый великан.
— Нет, ко мне! — крикнула девушка-кандидат. — У меня такие девочки будут — всех своих лаборанток позову!..
Во двор вышли все вместе. Ричард держал гитару в левой руке, потому что правую без конца пожимали. Потом вся компания вывалилась со двора, и даже в подъезде он слышал, как голоса их гудят по переулку.
А он, поднимаясь к себе на четвертый этаж по широкой старой лестнице, думал, что кончать надо всегда вовремя. Кончил — и ни песней больше…
С этого дня жизнь изменилась окончательно.
В субботу он пел на вечеринке у доктора наук. В воскресенье — у веселой девушки-кандидата, которая, правда, оказалась замужем, но и муж у нее был хороший парень, тоже кандидат. И она действительно позвала всех своих лаборанток, целую кучу девчат, молоденьких и одетых как надо. С Ричардом все они держались по-свойски, и, пока он между песнями шевелил струнами, кто-то заботливо совал ему в рот пирожное с легким белым кремом, держал наготове тоненький высокий бокальчик с кислым желтоватым вином.
Одна из девчонок позвала его на день рождения, другая — в турпоход. Он пошел и на день рождения и в турпоход.
Пошел и в какую-то странную компанию с неряшливым великаном, с которым познакомился еще на той первой вечеринке у Вовика. В этой компании много пили, закусывали килькой и жилистой полукопченой колбасой, не переставая курили, а про его пение говорили, что это современная былина, что искусство вообще возвращается к лубку, что официальные композиторы давно уже пишут только очень слабые вещи (в компании выражали эту мысль несколько иначе), что официальные певцы давно уже увязли в своем казенном мастерстве, как в болоте (в компании выражали эту мысль несколько иначе), и что всяким мещанам и приспособленцам такие вот гитары страшны, как волчий вой под окнами.
Маленький лысый крепыш лет сорока, в обтрепанном пиджаке и пенсне с золотой дужкой, спрашивал, тяжелой лапой сдавив Ричарду колено:
— Слушай, сосунок, откуда у тебя эта манера? Этот хрип? А!
Ричард неловко пожимал плечами:
— Пою, и все.
— Не знаешь? — говорил тот. — Врешь, все ты знаешь!.. Да ты не бойся, я сам золото рыл!
Он был сильно пьян, но его прищуренные глаза были пугающе умны.
Красивая худая женщина досадливо сказала:
— Отстань от ребенка! Мальчик в своем деле разбирается.
Ричард неестественно улыбался. Он не понимал, чего они все от него хотят, и эта компания ему не понравилась.
А песен у Ричарда все прибавлялось. Время от времени он звонил тем студенткам в общежитие и, как прежде, забегал вечером минут на пятнадцать. Одна из них вскоре перевелась в Воронежский университет. Но другая по-прежнему выбегала к Ричарду и терпеливо диктовала по две-три песни. Старый запас у нее скоро иссяк, но новые песни постоянно прокатывались сквозь студенческое общежитие, и она их быстро выучивала, а иногда даже списывала специально для него. Ричард, как и вначале, держался скромно, почти все время молчал. Она даже не очень допытывалась, зачем ему такая уйма песен. Он казался ей безобидным простоватым пареньком, и она иногда выносила ему полбатона с колбасой:
