Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
Новая пресс-форма очень удобна, легко разбирается. Пододвинула. Отвернула барашковые гайки. Сняла крышку. Поворотом рычага откинула стенки. Бережно положила в ящичек готовую модель. Так же быстро собрала пресс-форму, правой рукой толкнула ее к Зине, левой пододвинула следующую.
За спиной Сони стоит Костя Жарков, смотрит на свою конструкцию, придирчиво отыскивая недостатки в работе прессовщицы. Но их нет, модели идут, как по конвейеру.
— Удобно? — спрашивает Костя.
— Хорошо, — коротко отзывается Соня.
Удовлетворенный этим отзывом, он уходит.
— Ловкая ты в работе, Соня, — одобрительно говорит Люба. — Недаром тебе и в любви везет.
— Ну, перестаньте, — просит Соня. — Опять об этом.
— Разве парни за работу любят? — сердито стуча прессом и перекрывая своим голосом этот стук, говорит Зина.
Соня тихонько улыбается, а тонкие пальцы весело и быстро добывают из глубины стальных коробочек кремовые модельки.
— В пятом цехе токарь Славка Молостнов женится на инженерше, — сообщает Зина, встряхивая своей высокой прической. — Умора! Ему двадцать три, а ей все тридцать, и нос в оспинках. Вчера расписались. Я как раз ходила себе берет искать, но красных нету, а мне красное очень идет, — встретила их. Ведет ее под руку, а у самого рот до ушей. Вот у парней глаз нету!
Никто не отвечает ей, и Зина молча вздыхает. Глаза у парней, конечно, есть, но почему-то Зина не попадает в поле их зрения. Правда, уж не такая она красавица, но чем, скажите, хуже хотя бы Соньки?
— А Вадим, по всему видать, тоскует, — не унимается Зина.
— Они ведь сегодня тоже в новом цехе работают, — сообщает Люба. — Перевели для пробы.
— Надо будет пойти посмотреть, — говорит Соня.
— Соскучилась? — насмешливо любопытствует Зина.
— Просто надоело! — обрывает ее Люба. — Неужели ты, Зина, ни о чем другом не можешь говорить?
— Буду молчать, — объявляет Зина и в самом деле целых полчаса молчит.
В обеденный перерыв они все вместе отправляются на литейный участок. Там еще не закончился монтаж оборудования, и участок выглядит неказисто: высокое, светлое помещение, а пол земляной; большую часть цеха занимают три прокалочные печи, но две из них не достроены; всюду — железные части конструкций, кирпич, песок. Очень холодно. Отопление здесь по проекту не предусмотрено, предполагается, что будет тепло от самих печей, но пока действует только одна, и тепла от нее маловато.
У литейщиков, видимо, какая-то заминка. Несколько раскаленных опок стоят на рольганге, возле них растерянно топчется Саша Большов. Вадим оглядывается, кого-то отыскивая глазами. На мгновение взгляд его задерживается на Соне, но тут же Вадим отворачивается и кидается навстречу мастеру.
— Петр Антонович, выталкиватель не работает.
— Надо за механиком сходить.
— Я уже послал Андрея. Но металл готов.
— Давайте вручную.
Вадим кивает и, схватив длинные клещи и зажмурившись от жара, подходит к печи и начинает так же, как на старом участке, вынимать опоки. Саша старательно помогает ему.
— Вот тебе и механизация, — осуждающе говорит Зина. — Насмотрелись? Ну, пошли в столовую.
Но Соня и Люба не спешат. Люба глаз не спускает со своего Сашки, ловко управляющегося с тяжелыми опоками, а Соня с недоумением смотрит на пожилого пирометриста, который стоит у пульта управления, там, где должен стоять Аркадий.
— Не пойдете, что ли? — с заметным раздражением спрашивает Зина.
— Аркадия нет, — вместо ответа говорит Соня.
— В самом деле, — удивляется Люба, только сейчас заметившая пирометриста, всегда работавшего в бригаде Зуева. — Может, перевели в другую смену?
— Мы только вчера виделись, он ничего не говорил, — растерянно шепчет Соня. — Ты спроси у Вадима, а? — просит она, умоляюще глядя на Любу.
— Ладно, — не очень-то охотно соглашается Люба и идет к Вадиму.
Соня издали смотрит, как они разговаривают. Вадим, не выпуская из рук клещей, что-то коротко отвечает Любе и тут же вновь достает опоку. Мужественное и строгое лицо его, озаренное розовыми отблесками раскаленной печи, кажется Соне незнакомо-красивым.
Люба выводит ее из задумчивости.
— Не пришел сегодня, — сообщает она, — а почему — неизвестно.
25
— Ты о себе думай. Ты так делай, чтобы тебе было хорошо. Если с тобой что случится, никто тебя не пожалеет, еще позлорадствуют. Своя рубашка ближе к телу.
Слишком часто слышал Аркадий от матери эти слова, чтобы их не запомнить. И папашино наставление: «Дорожи рублем! Деньги — самый надежный друг» — тоже врезалось в память. К этим двум правилам жизни Аркадий прибавил еще третье, тоже сформулированное за много столетий до его рождения: работа дураков любит.
В семнадцать лет Аркадий первый раз соблазнил девчонку. В двадцать ходил ночевать к женщине, которая была почти вдвое старше его. В двадцать два женился. В двадцать три развелся. Десятки раз говорил: «Я тебя люблю». И не любил ни разу.
И Соне он говорил о любви. «Сонька, глупая девчонка, ты сама не знаешь, какая ты». «Маленькая женщина, худенькие плечики», — это стихи, где-то читал. Про тебя, слышишь? А глаза у тебя синие, как чернила для авторучки. Можно обмакнуть перышко и писать».
Соня счастливо смеялась.
— А про тебя есть стихи? — спрашивала она.
— Есть, — не задумываясь отвечал Аркадий. — «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…» Это я — дубовый листок. А ты — моя чинара. Но ты добрее той, Лермонтовской чинары. Да, Соня? Ты не оттолкнешь меня? Ну, скажи.
— Странный ты.
— Глупая. Зачем это: странный. Скажи просто: любимый.
— Любимый.
— Ну вот. И хватит нам бродить по темным улицам. Холод, ветер, прохожие толкаются. Идем ко мне. Напою тебя чаем, как тогда, помнишь, когда вы приходили с Вадимом.
— Нет, Аркадий.
— Но почему, почему? Боишься меня?
— Не знаю. Просто не хочу.
Пожалуй, она все-таки немножко боялась. Пойти в его квартиру, остаться с ним вдвоем… Даже здесь, на улице, он обнимает ее иногда слишком резко и грубо. А в голосе его — нетерпение и раздраженность.
Что-то он понимает не так. Да, Соня любит его. Она сама пошла к нему навстречу. Оттолкнула, обидела Вадима, не спит по ночам, думая об Аркадии, слыша во тьме его голос, вспоминая его улыбку, глаза, руки. Руки, которые обнимали ее. Руки, которые будут еще и еще обнимать ее…
Но нет между ними настоящей дружбы, такой, когда мысли и чувства сливаются в одно, когда общими становятся тревоги, радости, огорчения, мечты. Соне даже не удается поговорить с Аркадием на какую-нибудь серьезную тему. Он смеется над ее мыслями.
— Ребенок ты, Сонька. Ребенок, который читает газеты. «Не работа, а деятельность. С гордостью раскрываю в проходной свой пропуск». Глупости. Ерунда. Люди работают, чтобы не сдохнуть с голоду. И ты тоже.
— Я не верю, что ты так думаешь, — сердясь, говорила Соня.
— Не верь. Моей любви верь, а больше ничему.
И обрывался разговор. Соскакивал на пустяки. «Вон, смотри, какой дядька идет толстый. Я такой же буду через тридцать лет».
Соня улыбалась, пытаясь представить Аркадия толстым. Немыслимо. Аркадий всегда будет красивым и стройным. А все-таки — зачем он так говорит? Чтобы подразнить ее? Значит, он ее не уважает, как человека?
А когда Аркадий рассказывал Соне о своих друзьях, с которыми выпивал и играл в карты, она слушала хмуро, чувствуя острую неприязнь и к этим незнакомым друзьям, и даже к самому Аркадию.
Они прощались холоднее, чем обычно, недовольные друг другом. Но едва Соня оставалась одна, как ей начинало казаться, что это она во всем виновата: не сумела подойти к Аркадию, ни с того ни с сего приревновала его к какому-то Левке. Ведь не должен же он ради нее порвать со своими друзьями… Соня едва удерживалась, чтобы не бежать к Аркадию просить прощения. За что прощения? Она не знала сама. Но чувствовала себя виноватой перед ним.
Аркадий, расставшись с Соней, возвращался домой, не зная, что с собой делать. «Упрямая девчонка, — думал он. — Строит из себя недотрогу». Он пытался доказать себе, что ему наплевать на ее упрямство. Принимался насвистывать новый мотивчик — не получалось. Включал приемник — ничего приятного не удавалось поймать. Откидывал крышку рояля, стоя, играл «чижика».
Ему было скучно, угнетала тишина. Он чувствовал себя в собственном доме неприкаянным квартирантом, которому все здесь чуждо. Соня! Ему нужна была Соня.
Чем яснее он понимал это, тем настойчивее сопротивлялся. Хватит! Один раз уже попался на эту удочку. Теперь его на веревке не затащишь в загс. Все они хороши до свадьбы, а потом начнутся прелести семейной жизни. Плен — вот что такое семья.
Если бы она сейчас была здесь… Погладить ее золотистые волосы, заглянуть в доверчивые синие глаза. Милая Сонька. Нет, он просто спятил. Как будто, кроме Соньки, нет в мире радостей. Еще не став его женой, эта девчонка держит его в руках. Устраивает допросы. «Ты был женат, Аркадий, я знаю. Почему ты развелся?» И он должен выдумывать разные высокие мотивы, чтобы остаться в ее глазах благородным. С какой стати ему оправдываться? Прочь, невидимые путы! Он — свободный человек и всегда будет свободным.
