Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
Он остановился, глядя на закрытые ставнями окна ее комнаты. Сквозь щелки проникал свет. Глупо что-то доказывать. Лучше повернуться и уйти. Но вместо этого Вадим, резко звякнув колечком калитки, вошел во двор, поднялся на крыльцо и постучал. Как всегда: три раза с паузами.
Ему вдруг пришло в голову, что могут не открыть. «О чем нам говорить», — сказала она ему в цехе. Но дверь отворилась. Соня открыла сама. Он стоял на темном крыльце, она на пороге ярко освещенной кухни, и оба медлили, а клубы морозного пара, ворвавшись в дверь, дымились над полом.
— Соня, что там? Ты не закрыла дверь! — крикнула из комнаты тетка.
— Входи, Вадим, — неохотно проговорила Соня.
— Нет, ты выйди, я подожду. Я хочу кое-что сказать тебе.
— Хорошо, — помедлив, согласилась она.
— Соня! — опять крикнула тетка, и дверь захлопнулась.
На мгновение Вадиму показалось, что ничего не произошло, просто он ждет Соню, чтобы идти гулять. Только что он видел ее такой, как всегда, может быть, немного более сдержанной, но Соня никогда не проявляла бурно своих чувств…
— Так о чем ты хотел говорить? — выйдя к нему, спросила Соня.
И этот холодный тон сразу так отдалил ее, сделал такой чужой, что он уже не знал, что и как говорить. Впрочем, он не знал этого и раньше.
— Давай выйдем на улицу, что ж мы на крыльце, — предложил он.
Соня не спеша спустилась с крыльца, вышла за калитку и остановилась, прислонившись к столбику.
— Соня…
— Я все сказала тебе, Вадим, там, в цехе, — тихо проговорила она.
— Ты его не знаешь, — быстро заговорил Вадим и осекся. Соня опустила голову, и он не видел выражения ее лица, но чувствовал, что она ждет только одного — чтобы он скорее ушел. Но все равно, раз он здесь, он должен сказать. — Пускай ты меня не любила, я не о себе говорю, но он… Комедиант, умеет притвориться, он и в школе любил пускать пыль в глаза. А кроме пыли, в нем ничего нет…
— Ну зачем ты так, Вадим? — как будто с сожалением сказала Соня, и он понял, что она не верит ему и даже стыдится за него. — В школе он, может, был таким, а теперь…
— Теперь он еще хуже. Бросил жену, ребенка. Мы из-за этого с ним поссорились.
— Это неправда, — быстро и возмущенно проговорила Соня.
— Неправда… — с горечью повторил Вадим. — Я знаю, что ты обо мне думаешь. Пришел сплетничать, чернить товарища. А я не хочу, чтобы он с тобой — с тобой! поступил так, как с этой Клавой. Он только думает, как бы ему развлечься, на тебя ему наплевать! Ты не слушаешь…
— Вадим, я не могу иначе.
— Не можешь…
Вадим умолк, но все медлил уходить. Чего-то ждал. «Вадим, я просто хотела испытать тебя, пошутила». Не скажет ли Соня чего-нибудь такого? Нет, не скажет.
И сразу показалось нелепым стоять так в темноте, на морозе и убеждать девушку кого-то любить, кого-то не любить. Какое ему дело? Пусть сама. Когда-нибудь потом, пережив унижение и горе, она скажет: «Вадим, ты был прав». Любить такого, как Аркадий… А, может быть, он несправедлив? Оскорблен изменой Сони, зол, просто ревнив?..
— Ну, я пошел. Прощай, Соня.
— Вадим!
Она шагнула к нему. Неужели?.. Вадим взглянул вопросительно. Они стояли близко от лампочки, свет из-под железного колпачка падал прямо на Сонино лицо. Нет, она ни в чем не раскаивается. «Будь, что будет, а я не могу без него». Ее большие виноватые глаза просили прощения, а губы хотели поцеловать в последний раз. Милостыня? Нет. Пусть целует Аркадия. Вадим сделал вид, что не понял ее порыва.
— Прощай! — повторил он и двинулся в морозную тьму.
Соня смотрела ему вслед. Высокий, чуть ссутулившийся, он сделал несколько шагов и вдруг обернулся.
— Будь осторожна с ним.
— Ладно, Вадим.
Он пошел дальше. Он уходил навсегда. Соне вдруг сделалось больно и страшно терять его, она едва не кинулась за ним. Но удержалась. Все кончено. Тем лучше. Ведь она хотела этого.
Вот Вадим свернул в переулок и исчез. А Соня все так же стояла, легко опираясь спиною о столбик калитки, засунув руки в карманы пальто, и не шевелилась. У нее томительно сжалось сердце — то ли от сознания причиненной Вадиму невольной, но тяжкой обиды, то ли от каких-то неясных предчувствий…
Город застилал морозный туман. Несколько ближних домов выступали из белой пелены и тускловато светились своими окнами, а дальше все пропадало, растворялось в молочном мраке.
24
Днем и ночью над городом висит холодный туман. Лишь изредка на белесое небо выкатывается желтый диск солнца, и тогда от слепящих его лучей становится как будто еще холоднее. К тому же почти беспрестанно дует ветер — не сильный, но такой пронизывающий, что никакие шубы не могут от него спасти.
А строители продолжают класть кирпич за кирпичом. Одно крыло — то, где будет модельное отделение, уже совсем готово. На литейном и механическом участках, занявших бывший кузнечный цех, монтируется оборудование. Теперь каменщики воздвигают двухэтажную пристройку, где разместятся кладовая, раздевалки, душевые, бухгалтерия, техотдел, красный уголок.
Чем выше поднимается здание, тем труднее становится людям: на высоте особенно жесток ветер, и некуда укрыться от его леденящих порывов. Ничего не видно даже с высоты второго этажа. Над головой белый морозный туман, и вокруг, и внизу.
Иногда строители спускались погреться. У мужчин были красные, обветренные, но, видать, притерпевшиеся к морозу лица. Женщины казались одинаковыми: все толстые, неуклюжие в валенках, телогрейках и коротких широких платьях, надетых поверх лыжных брюк. Головы повязаны несколькими платками и оттого кажутся огромными, а лиц совсем не видно, только для глаз оставлена небольшая щель.
Отогревшись, женщины развязывали платки и тогда оказывалось, что вовсе они не одинаковые: эта вот степенная, немолодая, волосы начали седеть; у той, худощавой, строгое, чем-то озабоченное лицо с голубыми, как у Сони, глазами.
— До чего же тепло, — говорил кто-нибудь из строителей.
— Счастье людям!
— Попробовали бы пожариться тут, — вступал в разговор общительный и менее других занятый Аркадий, хотя «жариться» ему теперь почти не приходилось.
— Строить в такой мороз — это геройство, — сказал как-то Андрей.
— Надо — и строим, — просто ответила девушка с Сониными глазами.
В цехе шли бесконечные и жаркие споры. Нетерпеливый Минаев хотел немедленно перевести модельное отделение в новое здание. Осмотрительный Бережков советовал обождать, пока цех полностью достроят, — тогда можно будет опробовать все механизмы, выявить недочеты, устранить их.
Большинство поддерживало Минаева: слишком уж надоела теснота. Предостережения Бережкова мало у кого находили отклик. Недочеты? Какие недочеты? Ведь оборудование совершенно новое. «Именно потому, что новое…» — начинал было Бережков. «В институте люди не глупей нас с тобой сидят, знают, что проектируют», — обрывал его Минаев.
С Минаевым трудно было спорить. К тому же директор завода считал, что лучше постепенно переходить в новый цех. Модельное отделение готово — зачем ему пустовать? Раз появилась такая возможность, надо создавать людям лучшие условия.
И переселение началось.
Для модельщиц это был настоящий праздник. Высокое и просторное помещение с большими окнами все залито светом зимнего солнца. Сияют чистотой рабочие столы, выложенный плитками пол, белые двери. Гудят, вращая своими крыльчатками, вентиляторы. Пахнет свежей краской.
— Тут бы не работать, а танцевать, — говорит Зина Огаркова, сидя на новом месте за своим прессом.
— Только надо, чтобы всегда было так чисто, — отзывается Люба.
— От нас зависит, — вмешивается Вера.
За тонкой, от середины до потолка застекленной перегородкой помещается лаборатория — там властвует Тамара со своими бутылями и мензурками, работает опытная группа, а у окна стоят столы мастера и технолога.
Прошла неделя, две, прошел месяц. Выветрился запах краски и прочно устоялся нерезкий привычный запах пригоревшего на паяльниках парафина. Чуть поблекла первозданная свежесть стен, но все-таки у модельщиц было так хорошо, светло, чисто, просторно, что рабочие всех других отделений откровенно завидовали им.
Во всех бригадах поднялась выработка. Люба ни минуты отдыха не давала Соне и Зине Огарковой.
— Честное слово, девчата, опять мы отстанем от Каледукиной, — стращала она подруг, не прерывая работы.
— Не отстанем, только не подгоняй, и так стараемся, — возражала Зина и ловко нажимала рукоятку своего пресса, так что Люба и Соня едва успевали разбирать пресс-формы.
Соня легко догнала в умении и проворстве других модельщиц, ее руки будто созданы для этой работы. И хотя на модельном участке она недавно, ей часто поручают осваивать новые пресс-формы. Вот и сегодня она делает модели, которых до нее никто не делал, — это будет новая партия.
