Борис Крумов - Рокировки
— Привет!
Протянул руку. Его ладонь показалась мне очень горячей. Тоди спросил, не хочет ли он выпить.
— Налей. Только одну.
Ответил так, как будто всю неделю водки не нюхал и готов выпить целую бутылку.
Он едва дождался, пока Тоди нальет, и не взял, а буквально вырвал рюмку.
— Будьте живы-здоровы!
Опрокинув водку, поставил рюмку и взглядом показал, чтобы Тоди налил еще.
— Куда ты торопишься?
— Никуда!
Он засмеялся. Голос его дребезжал. Раньше я не слышал у него такого нервного смеха. Не обращая на нас внимания, Тони посмотрел на свои ладони и зажмурился, будто увидел что-то неприятное, на мгновение задумался, потом снова схватил рюмку. На этот раз выпил, даже не приглашая нас, не пожелав нам здоровья, словно тушил какой-то огонь. И у меня бывало такое, но после я, наоборот, скоро распрямлялся, дышал глубже, а Тони как-то остервенел. Журналистика — трудная вещь, доказывал он кому-нибудь, кто с ним пытался спорить. Очень сложная и ответственная работа, но если подберешь ключик, в любом положении выйдешь сухим из воды. Весь вопрос в том, какую проблему и как преподнести читателям. Вот, к примеру, властолюбие — один из самых старых человеческих пороков — надо только увидеть, когда и как он начинает проявляться.
Тони и пил и спорил точно школьник. Школьники вот так напиваются, ускоренным темпом, и начинают доказывать что-то, хотя никто им и слова против не говорит.
Для меня журналистика и все, о чем Тони говорил, — китайская грамота. Я тоже сначала пил, но заметил, что Тоди не расслабляется, только нюхает водку. И я стал воздерживаться, чтобы у меня в голове не затуманилось. А Тони осушил и четвертую рюмку, и так распалился, защищая свою профессию, что заработал не только языком, но и руками. Он шатался из стороны в сторону, ноги его переплелись, он опрокинулся на спину, задев при падении за край дивана, и так и остался — сам на ковре, голова — на диване. Мы с Тоди вскочили, склонились над ним. Он открывал рот, но ничего не было слышно, кроме какого-то хрюканья. Тоди схватил его под мышки, скомандовал мне:
— Держи его за ноги.
Мы положили его на диван. Глаза Тони померкли, губы побелели как мел, лицо стало похоже на кусок замерзшего бараньего сала. Такое лицо можно увидеть на операционном столе, только я никогда не был в хирургическом отделении, не видел, как оперируют человека. Правда, в болгарских фильмах я насмотрелся на такое количество операций, что жуть берет — их в кино делают больше, чем в больницах.
Тоди принес стакан с водой, побрызгал ему в лицо, пошлепал по щекам.
Наконец Тони очнулся и попытался, заикаясь, что-то сказать:
— Я, я…
Взгляд его оживал, он начал осматриваться, будто впервые попал сюда. Попробовал поднять голову, но Тоди остановил его:
— Не вставай. Отдохни. Ты переутомился. Позвонить в поликлинику?
Тони испуганно и решительно замотал головой и сел, крепко растирая ладонью лицо.
— Сварить тебе кофе?
Он отказался, стал растирать грудь, а сам щурился — похоже, у него сильно кружилась голова. Мы смотрели на него, молчали, выжидали. Он встал.
— Я пойду. Приятного вам веселья.
— Тебя проводить? — спросил Тоди.
— Нет, уже все прошло.
— Вызвать такси?
— Не надо. Лучше пройдусь пешком.
Ноги у него были как резиновые, но он шел, и шел вроде сносно. Мог дойти и один. В общем, быстро у него прошло.
Тоди, проводив его, вернулся к столу. Я спросил:
— Что с ним стряслось?
— Тяжело переносит высокие обороты. Нервный кризис.
— Я считал, он крепкий мужик.
— Он никогда не попадал в такое положение.
Тоди задумался о чем-то своем, и видно было, что отвечал мне просто так, лишь бы не молчать.
— Я пойду, — сказал я, заметив это. — Если появится работа, сообщи.
Он и не пытался меня задержать.
Я встал, поднес два пальца к виску и пошел. На улице, окунувшись в туман, я некоторое время шел по тротуару. Тоди мог подсматривать из окна и заметить, что я еще здесь. Впрочем, если бы я и продолжал следить за ним, едва ли увидел бы больше того, что уже видел и понял…
В субботу утром капитан Хантов приходит ко мне домой и расспрашивает о Дашке. Не мог же я ему все рассказать. Плохо только, что он думает, будто я знаю кое-что, но молчу. Это очень плохо. Единственное, что меня успокаивало, — это мое старое правило: если ты чист, работай спокойно и беда никогда не свалится на твою голову. Приобретай навык там, где другие, может, только выгоду и приобретают.
Надо было отдохнуть, полежать хотя бы до обеда, но этот капитан мне весь кайф поломал. Расхотелось ложиться, решил заглянуть в наш кабак, схватить граммов двести для начала. Оказалось, что по субботам он не работает. Именно в то время, когда люди свободны и им хочется повидаться друг с другом и поболтать за рюмкой.
Когда я возвращался, из переулка послышался сигнал нашей квартальной шайки прежних лет. Это был Галоша. Я подождал его.
— Что сегодня делаешь?
— Ничего.
— Пойдем в подвальчик Скобы, бросим кости?
— Пойдем.
В этот день я выигрывал, проигрывал и снова выигрывал и в конце концов остался без единого лева. Перед тем как выйти из дому, положил в бумажник половину пачки денег, которые мне вчера Тоди дал. Игра в шары мне хорошо знакома, в тюрьме я специализировался и зарабатывал по леву, но Галоша и Скоба играли в паре против меня — ясно, заранее решили меня обобрать. Иногда хотелось вызвать их и размяться малость, но они могли отлично смять меня вдвоем, и я только стискивал зубы.
Выйдя из их дыры, прошел мимо «Балкана», опасливо вжав голову в плечи. Тоди сидел за столом с двумя какими-то типами. Было похоже — едят, выпивают, смеются. Никуда не спешат. Мне только это и надо было. Дело вот в чем: пришла мне вчера на ум одна идейка, она мне не давала покоя. Если уж влезет мне что-нибудь в голову, пока не сделаю, не успокоюсь, такой уж я человек. Сегодня бросал шары, а сам смотрел в окошко, ожидая, когда же стемнеет: идея моя могла осуществиться только под прикрытием темноты. Туман был плотным, как и вчера, и холодно стало, но, разгоряченный мыслями о том, что мне предстояло, я этого не замечал.
Пошел на квартиру к Тоди, проглотив по дороге тройную дозу валерьяновых таблеток. От меня, верно, запахло, как от целой аптеки, но ничего, может, это даже к лучшему. Я поднялся наверх, не зажигая лестничного освещения. Ключ, который я взял у Рени, сослужил мне добрую службу — я вошел легко и быстро. Из соседних квартир никто меня не увидел. Заветный чемоданчик был в спальне. Но — пустой. Или Тоди спрятал деньги, или положил на сберкнижку… Да-а, я его недооценивал, этого Тоди.
Выйдя из кухни на балкон, я осмотрел его. Две пустые водочные бутылки, метла, лопата, пустой ящик и ведро. Ведро как ведро, такое можно увидеть на каждом кухонном балконе. В нем лежали скомканные газеты, но весило оно так, будто туда высыпали целую лопату песка. Я разбросал смятые газеты (под ними ничего не было), рассмотрел ведро со всех сторон и тогда только заметил, что оно с двойным дном. Не очень мастерски даже сделано было. Тоди рассчитывал на другое. Во время милицейского обыска или проверки, которую такой, как я, мог сделать, вряд ли кто догадается, что в мусорном ведре спрятано что-то ценное. И я бы не просек, если бы вчера не заметил, что, войдя в квартиру, Тоди сразу внес его на кухню.
В двойном дне оказались женские украшения — две горсти. Насколько я их разглядел в сумерках и заметил по весу, они были из золота. Я набил ими карманы брюк, и в это время кто-то позвонил в дверь. Я подумал, этот кто-то еще раз нажмет кнопку звонка и уйдет. Но так не получилось. Он позвонил в третий раз, и более продолжительно — так звонит почтальон, принесший важную телеграмму.
— Откройте или взломаем дверь!..
Это был голос капитана Хантова.
Наверное, хочет сделать обыск в квартире Тоди. А может, и меня выследил. Но если бы он меня видел, он бы произнес моё имя, а не обратился бы ко мне во множественном числе. Не та я особа, чтобы ко мне на «вы» обращались.
Я должен был выйти во что бы то ни стало, но не через входную дверь.
Открыл дверь кухонного балкона — на улице никого не видно. Я, конечно, не побегу по улице, мне только бы протиснуться между домами, а дальше — как выйдет. И туман будет мне верным помощником…
Свесил ноги с балкона. Схвачусь за решетки и спрыгну. Сколько здесь? Нет и трех метров. Только бы не убиться, но не хотелось и упасть в руки Хантова. Не хотелось уж так его радовать.
Я свесил ноги, и в этот момент раздался женский визг, который разогнал туман сильнее, чем гудок паровоза, и тревожнее, чем сирена милицейской машины. Оказалось, какая-то женщина с нижнего этажа, открыв окно, вытряхивала покрывало там или платок и мои ноги чуть не коснулись ее волос…
Захлопали двери, загалдели люди. Я спрыгнул на тротуар. Боль резанула правую ногу. Вряд ли я сломал ее, но, видно, подвернул.
