Борис Крумов - Рокировки
Захлопали двери, загалдели люди. Я спрыгнул на тротуар. Боль резанула правую ногу. Вряд ли я сломал ее, но, видно, подвернул.
Из окна, в котором пищала женщина, послышался также крик мужчины:
— Держи его! Вор!
Никогда не мог понять, как вдруг в одну минуту в окнах и на тротуарах оказалось столько народа — здесь и днем столько не увидишь. Я побежал по противоположной стороне. Двое молодых людей попытались преградить мне дорогу. Одного я ударил так, что он охнул. Послышались новые крики. Побежав дальше вдоль улицы, я юркнул в подворотню. Вслед мне неслись крики:
— Перекройте улицу! Улицу перекройте!
Я обежал здание со стороны двора. Топот заглох в отдалении. Мне не надо бежать дальше. Я спрятался между припаркованными машинами — другого укрытия я не видел. Под одной машиной была канавка, я влез в нее. Руками подгреб влажные листья, которые ветер намел туда. Нога болела. Я тяжело дышал, время от времени, прикрывая рот ладонью, сдерживал кашель.
Шум на улице стих, но я не спешил выходить из своего укрытия. Вполне возможно, что кто-нибудь остался: есть ведь люди, которые часами могут спорить, что и как случилось, кто что видел. Они не уйдут домой, пока не пройдет по крайней мере час. А что Хантов пока здесь, в квартале, в этом я уверен. И уверен также, что он не один…
Кошка промяукала рядом, приблизилась к канаве и заверещала, будто ей кто-то на хвост наступил. Совсем рядом откликнулась вторая. Обе словно соревновались в остервенелом мяуканье. Я не мог их ни прогнать, ни прикрикнуть, ни бросить в них чем-нибудь, просто старался не обращать внимания, но не подумал, что проклятые твари уже привлекли внимание людей к моему укрытию.
Из ближайшего подъезда вышел мужчина, попытался отогнать их.
— Из-за вас ребенок заснуть не может, мать вашу за ногу! Разверещались, точно март на дворе!
Кошки замолчали, но только до тех пор, пока мужчина не вошел в подъезд. После этого они остановились в каком-то метре от меня, и оказалось, что их уже несколько.
Потом из подъезда вышли трое мужчин, поговорили о чем-то и пошли к машинам, но на полпути остановились. Стояли, шептались. Вот один сорвался с места и побежал куда-то. Через две-три минуты со стороны дома, где живет Тоди, приблизились четверо. В первом я узнал Хантова — руки в карманах плаща, без головного убора. Два милиционера шли следом, а за ними — какой-то незнакомый мужчина, по всей вероятности кто-то из этого дома. Хантов остановился, не дойдя нескольких шагов до машин, и крикнул:
— Влычков, выходи из канавы!
Я не ответил. Поскольку не знал, как реагировать на такое предложение. Не хотелось откликаться. Куда бы я ни побежал, меня бы везде встретили. Но если и успею удрать — какой смысл? Хантов понял, что я побывал в квартире Тоди. Может, наблюдал поблизости, ожидая другого, а увидел меня. А может, целый день ходил за мной по пятам. Если не сейчас, то завтра меня арестуют. Главное — чтобы у меня не нашли свертки с украшениями. Если спросят, зачем я заходил в квартиру Тоди, придумаю что-нибудь…
Запихнув драгоценности под кучку гнилых листьев, я ощупал свои карманы, чтобы не оставлять ничего. Сейчас, сейчас… Подумал об этом — и дыхание сперло. Мой нож! Он был здесь, здесь… Если найдут, начнут спрашивать, откуда он у меня — такие ножи в Болгарии не производятся, зачем только я взял его с собой! Я не знал, куда его спрятать. Запихнул наконец и его под листья — будь что будет.
Двое милиционеров направили фонари на машину, под которой я лежал. Мужчины из соседнего дома включили еще два фонаря. В тумане скрестившиеся лучи света лились на меня, точно тяжелые струи из пожарных брандспойтов…
Я вышел из канавы, отряхнул плащ и брюки, глядя на людей, окруживших меня. Попробовал виновато им улыбнуться. Я не был уверен, что мне это удалось. Будто я перепутал двери. Вместо того, чтобы войти в гостиную, открыл двери ванной…
Отряхнувшись, я выпрямился. Правая нога болела. Наверное, я ее все-таки вывихнул. Сказал себе: Жора, держись, как будто ты играл в прятки, ничего особенного не случилось. И как можно сильнее прихрамывай. Любое несчастье вынуждает смилостивиться добрых людей.
И я направился к Хантову — так, будто хотел пожать ему руку и сказать: мол, счет один ноль в его пользу. Остановился, протянул ему обе руки. Не для того, чтобы поздороваться, а чтобы он надел на них наручники. Все как положено…
Глава пятая
Страх за вчерашнее, страх за завтрашнее
Я надел Жоре Патлаке наручники и приказал одному из милиционеров отвести его в машину. Другому дал задание оставаться на посту, пообещав через час выслать замену. Нельзя было никого допускать к машине над канавой, даже ее владельца. Утром, когда станет светло, осмотрю место. Может быть, что-нибудь и найду: ведь Патлака не выходит с пустыми руками из чужой квартиры (думаю, даже из квартиры человека, которого считает своим приятелем).
Я устал, но решил допросить его сразу же. В управлении я снял с него наручники и приказал милиционерам обыскать его. Из карманов пиджака изъяли грязный носовой платок и отмычку. В бумажнике было сто двадцать левов, больше ничего. Я велел Жоре сесть.
— С чего начнем, Влычков?
Подняв брови, он усмехнулся.
— Спрашивайте.
— Чтобы ты догадался, что я знаю, а чего — нет?
Патлака опять усмехнулся.
— Напомнить тебе, — спросил я, — что добровольное признание может облегчить твою участь?
— Нечего облегчать!
— Это выяснится позднее. Я запишу наш разговор на магнитофон.
— Ваше дело.
— Тогда начну с конца: что ты делал в квартире Тодора Михнева?
— Хотел повидаться с Тоди.
— Как ты вошел, если хозяина не было?
— Ключ был в дверях.
— Хочешь сказать, что он его забыл?
— А как иначе?
— Может, тебе его дала Дашка? Или Рени?
— С какой стати? С чего это они станут давать мне ключ? Я его в дверях нашел.
— Почему ты убежал через балкон?
— Узнал вас по голосу. Испугался.
— Мелко берешь. Утром еще поговорим на эту тему…
Я замолчал и долго смотрел на него. Без всякой цели. Мне просто любопытны такие типы. Держится, как наследник престола. Если бы кто-нибудь со стороны посмотрел на нас, он бы тут же меня обвинил: дескать, почему это я арестовал ни в чем не повинного человека? Но это ведь только со стороны можно подумать, а на самом деле так дерзко и независимо ведут себя люди, которые прошли через тюрьму. Они уверены, что выйдут сухими из воды. Правда, уверенность эта сопутствует им обычно только в самом начале следствия. Я спросил у него:
— Где ж ты, Патлака, был вчера вечером — между шестью и девятью часами?
Мой вопрос не задел его, не встревожил. По крайней мере так мне показалось.
— Вчера? Кажется, спал до шести, а после к Тоди пошел.
— Кто сможет подтвердить, что ты спал до шести?
— Ну… соседка. Из соседнего дома она, зовут Лазарина Гюрова. Она видела меня, когда я выходил.
— Дальше.
— Дальше пошел искать Тоди.
— И когда ты был у него?
— Тоди не было дома. Пока ждал на улице, слышал, как по телевизору — из-за дверей соседних квартир слышно было — объявили, что французы забили второй гол. Выкурил две сигареты, пока Тоди домой вернулся. Он налил нам по рюмке, и в это время пришел журналист Тони Харланов. Это уже в начале второго тайма. Выпили по две рюмки и разошлись. Сначала ушел Тони, потом я.
Я позвонил, вошел милиционер и остановился у двери.
— Отведи его в шестую.
— За что меня задерживаете, товарищ Хантов? У вас нет оснований!
— До утра имею право вас задержать. Вот проверим, не взял ли ты чего у Михнева, не спрятал ли чего под машиной… Допускаю, что получу разрешение задержать тебя и на более длительный срок. Кроме того, сегодня утром Дашка найдена задушенной, а в эти дни ты был с ней.
Он приподнялся. Выглядел удивленным. Может быть, он и не знал этого.
— Что? Задушена?..
— Да.
— Не шейте мне такие дела.
Тон был уверенный, категоричный.
— Выведите его. В понедельник он мне сам объяснит, какие дела ему «шить».
Когда милиционер его вывел, я еще долго сидел на своем месте, размышляя, сопоставляя, анализируя. Итак, в среду Жора с Дашкой полетели на Солнечный берег. Как сообщили коллеги из Бургаса, вечер парочка провела вместе. Ночевали в разных гостиницах. На следующий день Дашка уехала. Потеряв ее, Патлака расспрашивал о ней администрацию гостиницы. В пятницу утром оба возвращаются в Софию — разными самолетами. И в пятницу же вечером Дашку лишили жизни. Так кто же был заинтересован в этом?..
2
Электроника — великая вещь, но один бог знает, когда она придет на службу нашему делу. Бывает, ходишь-ходишь в поисках человека (чтобы он тебе рассказал, к примеру, о Тодоре Михневе и Георгии Влычкове). Кого-то найдешь, а к кому-то идешь и второй раз, и третий. Но вот отыщешь наконец, а он тебе говорит, что знать ничего не знает (и тогда твое время — псу под хвост!), или начинает лить бесконечные словесные потоки (и тогда время твое все равно летит к черту!), но, хочешь не хочешь, ты слушаешь, да еще и делаешь вид, что благодарен ему по гроб жизни… Похоже, трудно придумать такую электронную машину, такого, что ли, робота, который мог заменить тебя на время торчания, выяснения, собирания сведений и впечатлений, отсеивания нужного от ненужного. Если не придумают, от такой работы мы, скорей всего, сами в роботов превратимся.
