Герд Фукс - Мужчина на всю жизнь
Концовка повести далека от традиционного хэппи-энда, и все же она оставляет светлое впечатление. Герой Г. Фукса многое понял за тот год, который так резко перевернул всю его жизнь, понял не только применительно к работе, хотя и здесь его мысли мало-помалу обретают зрелость и временами поражают остротой наблюдения. Хайнц Маттек начинает сознавать, что «иметь работу — это значит иметь еще и право входа куда-нибудь. И если у него не было права на труд, то, значит, не было и права заботиться о себе, быть ответственным за себя, быть самим собой, быть человеком». Постигает он и еще одну важную истину: все, что он имел и чем гордился — неработающая жена, квартира, машина, мебель, налаженный быт, приличное жалованье, — было ему дано лишь затем, чтобы он мог трудиться с настроением, на совесть, обеспечивая фирме высокие прибыли. В нем видят только рабочую силу, как человек он власть имущих не интересует.
Хайнц Маттек судит себя сурово и беспощадно, и именно это заставляет нас испытывать к нему все растущую симпатию. Преодолевая отчаяние, безнадежность, равнодушие к себе самому и к окружающим, он становится совсем другим человеком — чутким, отзывчивым, общественно активным, способным постоять за себя и за товарищей. В этом возрождении помогает ему и новая работа, и друзья, и, конечно же, Марион, которая все это время одиноких скитаний мужа не переставала ждать его, боролась за него.
Снова почувствовав себя человеком, имеющим право на самоуважение и на признание товарищей, Хайнц Маттек приходит к пониманию еще одной важной истины: ему необходима его семья, жена, дети. Он должен вернуться, вернуться в ту жизнь, где ему предстоит бороться за человеческое достоинство и за свои права рабочего человека, в семью, где его ждали и где он может чувствовать себя мужчиной на всю жизнь.
Владимир ЛомейкоГерд Фукс
Мужчина на всю жизнь
Однажды в понедельник, в апреле 1976 года, тридцатидевятилетний токарь Хайнц Маттек получил извещение об увольнении.
Спускаясь из отдела кадров вниз по лестнице и держа в руке конверт со злополучным приказом, он вдруг отчетливо вспомнил один из первых своих боксерских боев, в ту пору он еще был учеником на производстве и выступал за команду "Гамбургские соколы". Едва начался второй раунд, как он оказался в нокдауне. Он даже не почувствовал боли и только позже узнал, что удар пришелся слева. Он был абсолютно уверен, что выиграет этот бой. Но уже к концу первого раунда понял, что ему так ни разу и не удалось по-настоящему блокировать противника.
Над ним открыли счет, голос рефери доносился откуда-то издалека, и в этом полузабытьи он внезапно осознал, что теперь-то обязательно вспомнит все, чему успел научиться. При счете "семь" он вскочил на ноги, принял стойку, ни на секунду не забывая о защите, по всем правилам начал наносить встречные удары, и дело пошло на лад. Но на большее его уже не хватило, он проиграл по очкам.
Маттек вернулся на свое рабочее место, сунул конверт с извещением в нагрудный карман комбинезона и запустил станок. Он вытачивал поршневые цилиндры для "муравьишки", миниатюрного автопогрузчика, самого маленького из всех, что они выпускали. Нехитрая работа, приносившая, однако, хорошие деньги. В соревнованиях по боксу он последний раз участвовал девять лет назад. Сейчас он весил ровно сто девяносто шесть фунтов (у него сохранилась привычка ежедневно проверять свой вес) — не так уж много при росте метр восемьдесят девять. Большой раздвижной калибр казался в его руках игрушкой.
Он снова вспомнил о конверте, когда вешал комбинезон в шкаф и в складках его нащупал бумагу. Он переложил конверт в боковой карман куртки. Уходя в тот раз с ринга, он был уверен, что теперь его выгонят из команды. Но Джонни Яблонский отвел его в сторону и предложил начать тренироваться в команде группы "А", а это было уже нечто большее, чем просто выигранный бой.
По дороге домой он чуть не попал в аварию. Перестроился в левый ряд — там было посвободнее — и сразу набрал скорость, как вдруг шедший впереди автомобиль показал левый поворот. Поневоле Маттек тоже остановился, и теперь все, кто ехал в правом ряду, обгоняли его. Высмотрев просвет между машинами, он круто вырулил вправо, но то ли просвет был не так уж велик, то ли он попросту не заметил нагонявшую его малолитражку — оба одновременно нажали на тормоза и замерли буквально в не скольких миллиметрах друг от друга. В следующую секунду он резко дал газ, так что шины взвизгнули, и, послав всех к черту, удрал через перекресток на желтый свет.
Снова пришло на ум предстоящее увольнение. Ну и ладно, подумал он, здесь тоже есть свои хорошие стороны: в кои-то веки можно отоспаться, вдоволь поваляться в постели. Впрочем, Маттек был уверен, что еще до увольнения сумеет подыскать новую работу. А значит, Марион с детьми тревожить не стоит. Только вот куда бы запрятать письмо? Как назло, ни одно место не казалось ему достаточно надежным. В конце концов он под каким-то предлогом спустился вниз к автомобилю и сунул конверт под коврик для ног.
Уже восемь лет отработал он на этом предприятии и, когда его спрашивали, чем он занимается, как правило, отвечал: "Мы выпускаем автопогрузчики". Под этим "мы" он подразумевал и себя самого, и еще тысячу с лишком других людей, работавших с ним бок о бок. Всех вместе. Фирма, думал он, это все они, вместе взятые. И то обстоятельство, что владельцем ее был адвокат, чью роскошную виллу он непременно демонстрировал Марион и детям, когда они проезжали мимо, на его взгляд, ничуть не противоречило подобному идеальному единению.
Ведь как ни говори, а сам заместитель начальника отдела кадров лично предупредил его об увольнении. Мы крайне сожалеем. Многолетнее сотрудничество. Трудности со сбытом. Конъюнктура. Заместитель — человек молодой, обходительный. Маттеку никогда бы и в голову не пришло съездить ему, к примеру, разок по физиономии.
Смысл случившегося полностью дошел до него лишь наутро, когда он распахнул дверь в раздевалку, и, как всегда, увидел перед шкафчиками со спецодеждой товарищей по работе — веселые, поддразнивают друг друга, рассказывают свежие анекдоты. Они остаются, а он должен уйти. Между ними пропасть, раз и навсегда. Значит, можно просто выбросить человека за ворота, выгнать прочь, да еще пригрозить: смотри, а то хуже будет! И против этого бессильны и профсоюз, и закон. Нельзя сказать, будто прежде он ничего этого не знал. Знал, конечно, но все-таки как будто и не знал.
Но почему, почему именно он, а не кто-то другой! Токарь он был опытный, с начальством всегда ладил — в чем же все-таки он провинился? Мысли, что его уволили за плохую работу, Хайнц Маттек не допускал, тут он был в себе уверен. И все же уволили его, а не кого-то другого. Он поймал себя на том, что боится, как бы товарищи не узнали о его предстоящем увольнении.
В последние дни ему все время было не по себе. "Заботы, заботы, ничего нет хуже забот", — говаривал Джонни Яблонский и требовал от своих парней, чтобы у них были постоянные подружки, а еще лучше, чтобы они женились. Он учил их контролировать вес, пищеварение, рационально питаться. Неукоснительно следил, достаточно ли они потеют, и время от времени проверял шейную мускулатуру. "Ты вот что, загляни-ка с этим к массажисту".
Джонни уже тогда был стар, и лицо его походило на сморщенную ягоду. Но иной раз он еще боксировал с ними, и тогда они понимали, что значит правильно отразить удар. Его левая всегда доставала противника неожиданно, "всухую", хотя, конечно, сам удар уже не имел прежней силы.
Хайнц Маттек нисколько не сомневался, что сразу найдет работу, и все же где-то внутри росло неприятное ощущение, будто каждый его мускул судорожно напряжен. Куда девались прежняя свобода и раскованность, умение выполнять любую операцию с минимальной затратой усилий. После смены его охватывала страшная усталость, никогда прежде он не испытывал ничего подобного.
Он с каждым днем все сильнее боялся, что товарищи вот-вот узнают об увольнении, и однажды, собравшись с духом, решил покончить с этим унизительным со стоянием.
— Первого я работаю последний день, — сказал он в столовой за обедом.
— Что?
— Как же так?
— А есть у тебя уже что-нибудь на примете?
— Осмотрюсь не спеша. Для начала сделаю дома ремонт.
И глядя, как он сидит среди них, большой, спокойный и совершенно невозмутимый, они верили его словам. Он и сам себе верил в ту минуту.
Все-таки каким-то образом вышло наружу, что уходит он вовсе не по собственному желанию. Тогда он стал выискивать всевозможные предлоги, чтобы являться в столовую раньше или, наоборот, позже остальных; нередко он сидел теперь там в одиночестве, среди турецких рабочих с кирпичного завода. Прощаясь с товарищами после своей последней смены, он был рад, что это мучение кончилось. Нового места он пока не нашел.
