Григорий Глазов - Не встретиться, не разминуться
И только деду Алеша мог бы сказать, да и то кратко:
— Ну и бардак тут у вас.
На что дед отвечал:
— А у вас там что, сплошной порядок был? Ты помнишь, что такое сообщающиеся сосуды? Не может в единой их системе половина воды мутнеть, а половина оставаться чистой…
Родителей не было дома, и он первый раз примерял перед зеркалом костюм, купленный к его приезду, — солидный, темно-серый. Примерял не без интереса и все же с каким-то внутренним сопротивлением, смягчая его ироничностью человека, просто отвыкшего за два года от цивильной одежды: «Я в нем, как автомат в футляре для виолончели». Галстук решил не надевать. Взял из своей пенсии четвертной, вытащил сумочку, засунутую под белье. Ею он тоже еще не пользовался — мягкая искусственная кожа блестела и пахла пропитавшим ее лаком. Сумочка от Тони. Однажды, увидев его у гастронома с распертой свертками красной авоськой, откуда торчали мерзлые куриные лапы с лохмотьями облупившейся кожицы, Тоня сказала:
— Ты что, не можешь себе сумку купить?
— Какая разница! — отмахнулся.
— Делай, что хочешь, ходи в чем угодно, — кивнула на его комбинезон. — Но не до смешного.
— Смешно? — он поднял до уровня ее лица авоську, чувствуя, как напряглись мышцы. — Смейся…
Как-то в очередной раз оставшись у нее, сидел на кухне, нарезал на дощечке кубиками картофелины, отваренные в мундире, соленые огурцы и докторскую колбасу, Тоня обдирала с яиц скорлупу — готовили салат-оливье, его любимое кушанье.
— Подставь бадью. Где майонез?
— Неужели ты все это съешь? — смеялась Тоня, глядя, как он ссыпает все с дощечки в большую эмалированную кастрюлю. — Мы с мамой столько салата делаем, когда гости, человек пять-шесть.
— Могу и ведро.
— Тебя легче убить, чем прокормить.
— Пробовали…
За завтраком она вдруг спросила:
— Когда у тебя день рождения?
— Уже отметил, когда лежал в госпитале.
— Родители что-нибудь подарили?
— Угу, — кивнул он, жуя. — Майонезу маловато… Подарили… Всякое там…
Она внезапно поднялась, вышла в другую комнату, он слышал, как скрипнула дверца шкафа.
Тоня вернулась.
— Это тебе, — она держала за ремешок черную сумочку размером с книгу.
Он знал такие — со множеством «молний», разнимавшиеся настолько, что кабана уместить можно.
— Где купила?
— Давно еще. На чеки. Японская.
— Зачем? Это же мужская.
— Понравилась. Красивая. Вот и купила.
— Я не возьму.
Тоня встала, подошла сзади, обняла его за шею, прижалась лицом и, щекоча теплым дыханием, зашептала в ухо:
— Возьми, возьми, возьми… Обижусь, обижусь, обижусь, родненький.
От этого слова почему-то дернуло. Но сдержался, только приподнял голову, освобождаясь из петли ее обнаженных теплых рук, однако Тоня притиснулась сильнее.
— Хорошо, спасибо, — буркнул он…
С черной сумочкой через плечо он шел в магазин-салон для инвалидов Отечественной войны. Шел впервые. С неохотой, с робостью человека, не знающего языка людей, с которыми пригласили общаться.
— Алеша! — окликнул кто-то.
Он обернулся. Доктор Гольцев! Вовкин отец! «Вот это ни к чему», — успел подумать.
— Ну здравствуй, — Гольцев протянул руку. — С возвращением! Хорошо выглядишь.
— Спасибо…
Оба умолкли. Алеша предчувствовал такую паузу обоюдной неловкости и решил: «Пусть выкручивается, раз уж остановил меня… Не дурак же, понимал, что толковать будет не о чем».
— Работаешь? Учишься?
— Нет еще. — «Знает же от папы, что не работаю и не учусь… Чего спрашивать?.. А Вовка здорово похож на него. И голос какой-то шершавый, и большие уши врастопырку… Папа говорил, что хирург он сильный…»
— Ну правильно, отдохни, успеешь, — как бы посоветовал доктор Гольцев. — Ты бы зашел, Алеша, — осторожно начал он. — Вы же учились с Вовой вместе, сидели за одной партой. И потом… Ты же знаешь его состояние.
— А что я могу сделать?
— Помоги нам… Мы теряем сына… Он совершенно не выходит из дому, лежит…
— Какой я тут помощник? — Алеше хотелось скорее закончить этот разговор.
— Разве вам не о чем поговорить? — у доктора Гольцева что-то хлюпнуло в горле.
— Ладно, как-нибудь зайду, — сказал Алеша.
— Жестокий ты стал, — доктор Гольцев погладил себя по редеюшим волосам.
— Уехать ему надо отсюда, — Алеша перебросил сумочку на другое плечо откровенно нетерпеливым движением — так смотрят на часы, намекая собеседнику, что разговор затянулся.
— До свидания, — руки доктор Гольцев не подал, одернул между пуговиц пиджак и быстро зашагал прочь…
Алеша не был готов к встрече, забыл, что она может произойти, и сейчас старался успокоить себя: «Что я мог… Ну, пожалуется папе, что я груб… А то и не захочет об этом… Темочка-то деликатная… А что я должен был? Ох и ах, жалко Вовочку… Зайти, конечно, надо будет… — и он подумал: В общем-то хорошо, разговор состоялся, и теперь все позади»…
В магазине-салоне из пяти неоновых трубок горели две, дневной свет почти не проникал сквозь вылинявшие кремовые полотнища на окнах. Удивило скопище людей — пожилые и старые, мужчины и женщины… Сперва Алеша опешил: не знал, зачем все это, ради чего?! Тот же лоток яиц, майонез, брикетик масла, кусок вареной колбасы можно купить в ближайшем к дому гастрономе, пожалуй, даже побыстрее. Бессмыслица какая-то!..
Процедура получения продуктов оказалась сложной: сперва выстоять очередь к конторке, за которой здоровенная молодка в замызганном халате доставала из ящичка персональные карточки, отмечала в них, кто что станет брать, тут же на клочке бумаги выписывала. Стоял галдеж: кто-то требовал еще раз взвесить ножки для холодца, кто-то просил поменять пакет с мясом, кто-то захотел, чтоб килограмм конфет расфасовали по трем кулькам. На этих людей, задерживавших движение, раздраженно набрасывались, шикали те, кто потом, приблизившись к прилавку, морочил голову продавщицам подобными и другими требованиями и просьбами. И опять — уже на них — шумели задние…
Его поразило: старики и старухи, инвалиды Отечественной войны, их жены, вдовы, но что произошло с ними?! Почему задирают друг друга, оскорбляют? Опустились, озлоблены, агрессивны!.. Неужели это они — молодые, веселые, отчаянные в касках и пилотках, лихо сдвинутых кубанках, с медалями и орденами, нашивками за ранения, симпатичные тоненькие девчонки-санинструкторши и поварихи из артдивизиона, — которых он видел на фотографиях у деда?..
Ему не пришло на ум, что и тогда они были не все одинаковыми, ангелами, что воевали и трусливые, и хитрые, и недобрые, и изворотливые, и скупые, и неряхи, и наглые. Но война на какой-то срок просто затолкала мерзкое и темное в невидимую глубину душ, потому что ей нужна была честность, совесть, надежность; она внушила: если ты сегодня подведешь, не выручишь, струсишь, завтра сам можешь оказаться в нужде, ждать и молить о помощи соокопника, у которого так же вымокли в болоте ватные брюки, так же приморожены ноги и с которым хорошо лечь для обогрева спина к спине, подстелив на лапник твою шинель и накрывшись его…
— Молодой человек, вы за кем стойте? — услышал Алеша прерывающийся хриплый голос. — Что-то я вас здесь не видел, — пожилой человек с засаленными матерчатыми орденскими планками на пиджаке строго смотрел на него.
— Я за этой женщиной.
— Он за мной, — подтвердила толстая женщина в зеленой вязаной кофте, пузырившейся на локтях.
Но из конца очереди уже понеслось:
— Почему пускаете?
— Эй, парень, совесть надо иметь!
— Все они теперь, бугаи, норовят так!
— Да стоял он!..
Алеша почувствовал, как от этой перебранки, несправедливости внутри начало что-то злобно и гадливо дрожать, хотелось все и всех обматерить и уйти. Но дома, понимал он, придется что-то объяснять, выдержать жалеюще-смущенный взгляд отца: «Не надо туда ходить, сынок, обойдемся…»
И тут из подсобки вышел мужчина с каким-то ветеранским значком на лацкане.
— Молодой человек, — подошел он к Алеше, — это магазин для инвалидов войны.
— Я знаю, — тихо ответил Алеша, ощущая, как очередь прислушалась вдруг к их разговору.
— Вы за кого получаете? Фамилия?
— Силаков.
— За деда, значит? Все равно надо стать в очередь.
— Он стоит за мной, товарищ Кононов. Чего набросились на парня? А если дед его не в состоянии прийти? — сказала женщина в зеленой кофте. — Вы бы лучше, как член совета ветеранов, сходили в торг, там пошумели. Почему в Красноказачьем районе мясо как мясо, а нам кости возят? Там и печенку на прошлой неделе давали, рыбу свежую завезли, а нам мороженую.
Очередь загалдела, об Алеше забыли, переключились на товарища Кононова. Тем временем Алеша придвинулся к конторке.
