Дмитрий Холендро - Лопух из Нижней слободки
— О чем? Как о чем? Выясняем статус-кво, которое тебя не устраивает. Что было, что стало…
— А что?
— Ты артистка, я рабочий…
— Балда ты, — вдруг обыкновенно сказала Анка, своим прежним голосом, от которого он вздрогнул. — Меня не устраивает! Думай так, если хочется… Не в этом дело! О чем мечтали, а к чему пришли?
— То есть? — не понял он. — Ты что, недовольна своей судьбой?
— Я жизнь повида-ала, — протянула Анка.
Он как раз закуривал снова, задержал спичку в руке и даже поднес поближе к ней.
Анкины брови поднялись высоко на лоб, не всползли, а взлетели. Она улыбнулась. Улыбались ее глаза, всегда уверенные в своей правоте, а сейчас странные. Он ждал, что она еще скажет. Спичка тлела в его руке. Анка молчала. Поулыбавшись, воскликнула весело:
— Ого, сколько я повидала!
По этой ее веселости, как бы изнутри подхлестнутой, он понял, что предчувствия не обманывали его. Беда у нее, беда! Даже маленькие неприятности вызывали у Анки веселое возмущение миром. Но сейчас сквозь улыбку слова звучали так, будто она смеялась над собой, не знавшей, не понимавшей этого мира раньше… Какая у нее беда? Ему хотелось узнать и не хотелось. Вдруг открылось, почему он боялся увидеть Анку. Услышит, узнает такое, чего уж не поправить, и мир рухнет!
Никаких бед. Хватит. А в том, что было, она сама виновата.
Алеша быстро спросил, и голос его неузнаваемо охрип при этом, еле продрался сквозь эту хрипоту:
— Ты зачем уехала? Почему? Ну!
Анка молчала.
— Ну! — повторил он. — Сама не знаешь?
— Знаю, — спокойно ответила Анка, без гнева и обиды, даже смиренно.
— Ну!
— Все просто, Алеша… Мешать тебе не хотела…
— Мне?
Анка помолчала, склонив набок голову. Глаза привыкли к темноте, и он видел ее.
— У тебя своя радость — институт, — сказала она. — А у меня — своя беда… Отец! И уехала я из-за него. Ради него… Не могла смотреть, как он пьет, спит на скамейке возле дома… Помочь хотела ему… Давно хотела, мучилась… Думала, вот кончу школу… И… Я уехала для него. И для тебя.
Она опять замолчала.
— За помощью! Куда глаза глядят? — спросил Алеша.
— Да нет! — усмехнулась Анка. — Как раз в те дни… Перед тем, как ты рассказал о деревеньке, о своей мечте…
— Ну!
Анка вздохнула и договорила решительно:
— Как раз в те дни прочитала я объявление… О том, что новый цирк на льду набирает молодых фигуристок. По конкурсу. Я молодая? Способная? Все детство твердили — да! Срок объявленный истекал, считанные дни оставались, ждать некогда. И я…
— Сорвалась!
Анка вновь замолчала.
— Где объявление прочитала?
— В газете.
— Какой?
— Московской. В «Вечерней Москве». В «вечерке».
— Откуда взялась она? Где ты ее увидела?
— У Нади в библиотеке.
— Надя подсунула?
— Нет… Случайно увидела… В читальном зале… Роковая случайность, Алеша… — Анка засмеялась.
Значит, ей было горько.
— Аня, Аня… — проронил он как можно мягче. — А мне ни слова!.. Мне! Как же так?
— Я сказала — не хотела мешать… В институт — пожалуйста! Но ведь это пять лет! Пять лет ждать? Не могла. К тому же поссорились…
— Эта ссора, — процедил сквозь зубы Алеша, сдерживая себя, чтобы не вспыхнуть, — пришлась тебе очень кстати!
Анка вздохнула:
— Ой, какой ты глупый… Ребятёнок… Ну тебя!
Алеша вглядывался в темноту, но как ни старался, не мог разглядеть лица Анки… Так, что-то обрисовывалось неясно…
Темнота сгущалась, свежая, весенняя, не разреженная ни луной, ни звездами… Серьезно Анка считает, что он глуп? Пошутила? Голос ее прозвучал скорее печально.
— Наверно, я действительно глупый, — робко сказал он, выхватывая из пачки еще одну сигарету и несколько штук уронив на траву. — Не понимаю… Как это — уехала, и ни полслова! Это ж мы с тобой, Анка! Не просто знакомые люди… Мы с тобой!
— Я боялась, — сказала Анка отрывисто и сердито.
Значит, чувствовала себя виноватой, она не любила каяться, и теперь Алеша усмехнулся:
— Чего?
— Того, что отговоришь меня… Ты… мог бы… — призналась она, медленно выговаривая свои слова, как будто думала над каждым звуком.
— А ты не хотела, чтобы я отговорил?
— Я сказала тебе, чего хотела…
Он еще усмехался.
— Заработать деньги хотела… Сразу!
— Да.
— Много!
— Зачем мне мало? — усмехнулась и Анка. — Только тысячи!
— Слободская закваска!
— А какая же? Я тут родилась. Хотела денег. Много и сразу! Чтобы построить кооперативную квартиру, отца забрать. Как я этого хотела, Алеша!
— Ему лечиться надо…
— И это… Он сам собирался. Узнал, что есть такая больница под Полтавой, специально для таких случаев. С радостью берут, когда люди хотят, и хорошо лечат. Да мать не пустила!
— Почему?
— Вот еще! На это деньги-то тратить? Велела ему ходить с козой… Паси, дескать, козу, а не сиди с дружками, и пить отучишься. Ну, он пас козу у реки. Сам знаешь, как… Выпьет бутылочку, которую заранее в карман сунет, и поговорит с козой о жизни. Потолкует… Жалко мне его!
— А меня? — спросил Алеша. — Не писала даже! Забыла?
— Глупый, — повторила она сердито. — В самом деле глупый.
— Я?
— Глупый, потому что все о себе, о себе…
— Я?
— Ты всегда только о себе думал… Даже мечтая… А я — о тебе. — Она неожиданно засмеялась так знакомо, так весело и вместе с тем с неприкрытой беспощадностью. — Верила, что поступил в институт, учишься! А ты вон… Но не из-за меня ведь, правда?
— Правда.
— Слава те… А все же обидно, Алеша.
— Я не обижаюсь…
— А мне обидно… Так у тебя все было красиво… Деревенская школа, снег… Поэтически… Да. Ничего у нас не вышло!
— Может, ты просила три комнаты, а давали две?
— Пять.
— Нет, я серьезно. Чего не вышло?
— Ни-че-го! — сказала Анка. — Из тебя учителя, из меня фигуристки!
— А эти картинки? «Это я!»
Анка махнула гибкой рукой:
— Ложь! Не я это… Дай сигарету.
— Погоди… Как? Но в цирке ты танцевала?
— Конечно. В кордебалете. В массе… — Она опять засмеялась над собой так же безжалостно, как только что над ним. — В сырковой!
— Почему?
— Когда мы размякали от усталости, режиссер злился и кричал на нас: «Сырковая масса!»
Теперь и Алеше стало веселей. И все? Это все?
— Ну, ладно… Кепочку малиновую привезла! — смеялся он счастливо. — Прямо с той картинки!
— Да, у Риты взяла, хорошая девочка! Еще десятку не забыть отправить ей. За эту кепочку…
— Все сказала? Все?
— Нет.
— А что?
— Это, сказанное — пустяки.
— А что? — повторил он.
— Я замужем была, Алеша.
Долго Алеша глядел на Анку и все еще улыбался.
— Замужем? — наконец прошептал он, точно ослышался и проверял ее. — Замужем?
— Вроде бы, — сказала Анка, вздохнув протяжно, словно донесла до точки свою тяжелую ношу. — Вроде бы, вроде бы, вроде бы…
Будто на патефонной пластинке сорвалась нитка, и сбившаяся с пути иголка забегала по беспрерывному кольцу.
Месяц, как вчера, лежал на воде, и вода перетекала его, вздрагивая, и звезды дрожали в ней, и казалось, что это никогда не кончится, у реки ведь не было конца…
— Что значит «вроде бы»?
— Не расписывались! — ответила Анка. — Он старше, но… такой…
— Какой? — недобрым голосом спросил Алеша. — Ты… любила его?
— Немножко…
— Ну что ж… Вроде бы… Немножко… Сейчас, наверно, так принято? Он из того же цирка? — спрашивал Алеша сухим голосом, все в нем высохло вдруг, страшней, чем в пустыне.
Анка не отвечала на его вопросы. Анка говорила.
— Я получила от тебя письмо. Лучшее, наверно, какое можно получить в жизни. Но… вот что запомни… Я вернулась и буду жить здесь, но я не вернулась. Ты меня не жди… Я уехала. Совсем, Алеша. И все. Ну вот, сказала… Теперь все!
Анка поежилась, холоднее стало у реки, поднялась. И оставила на пеньке Алешин платок.
Пришла и прошла та минута, которой он так боялся…
11
Мир не рухнул. Стояли дома, бегали автомобили, люди ходили по тротуарам. Петя Куцуруп ругался с крановщиками из-за побитых плит, бульвары зеленели с каждым днем все гуще, мать, держась то за поясницу, то за бок, выдергивала из грядок прыткую сорную траву. Но все это было как бы по инерции. Что-то незримое, но главное выключилось из жизни. Летали самолеты, гремели поезда по инерции. Их тоже касалось то, что случилось. И они должны были упасть, остановиться, замереть. Но они не падали, все летали и шумели…
И прошло немало дней, пока Алеша понял, что случившееся касалось только его и что мир к нему безразличен. Это было его мучением, его тоской… Иногда хотелось закричать на весь город. О чем? Он не знал. Проклясть Анку? Позвать на помощь?
