Сабир Азери - Первый толчок
— Но! Но! — Солтан подстегивал его, подгоняя. — Давай! Обленился на готовеньком!
Крокодил заковылял к воде. У самой кромки он остановился, прощально оглянулся на Солтана, взрезал острой мордой водную гладь озера и тотчас исчез из вида.
«Нашел ли?» «Нашел ли?» — беспокоился анадиль, и крик его становился все тревожнее, все громче.
Озеро молчало. Только расходился на его поверхности большой сверкающий круг в том месте, где нырнул крокодил. Словно огромное ожерелье.
Солтан не отрывал глаз от серебристой лунной дорожки. По–прежнему тихо было на озере, как будто ничего не произошло. Хотя Солтан понимал, что так и должно быть, что тишина только на руку ему, он был разочарован: слишком обыденной, незаметной показалась ему месть, которой он отдал столько сил.
И тогда лунная дорожка раскололась, из нее поднялась огромная шипастая спина, а затем и все чудовище рсплыло на поверхность. Да, это был уже не крокодиленок, чуть больше метра длиной, а тот страшный аджаха с пастыо–пещерой и кабаньими клыками, которого Солтан видел в зверинце. Чудовище молча уставилось на него, и Солтан с криком побежал прочь от озера.
…Он рванулся с кровати, едва удержавшись на краю, и потом долго сидел, тряс головой, стараясь поскорее вернуться в реальный мир, от которого отключился час или два назад.
«Привидится же такое! — подумал он с досадой. — В другой раз встречу Гусейна–гиену — стороной обойду»!
* * *Алыш перестал появляться на озере.
Солтан понял причину, застав как–то мальчишку за работой.
Алыш выдолбил у подножия горы верхнее углубление и теперь спустился к платану, чтобы устроить там главную чашу родника.
Некоторое время Солтан наблюдал за тем, как Алыш укладывает камни в основание, скрепляя их цементным раствором. В иное время он равнодушно прошел бы мимо, но теперь все, что касалось мальчишки, кровно интересовало его. Аджаха словно бы связал их единой веревочкой. Этот сон! Солтан до сих пор не мог освободиться от ночного наваждения. Только теперь заметил он, что Алыш все взял у матери и ничего у отца: удлиненные, как у Сенем, карие глаза с длинными ресницами, пушистые волосы, нежный овал лица, ямочки на щеках… Пожалуй, Алыш сейчас был больше похож на юную Сенем, чем она сама — поседевшая, располневшая, потерявшая краски молодости.
— Что делаешь, парень? — спросил Солтан хрипло.
Алыш поднял голову, увидел соседа, всегда неприветливого, мрачного, не отрываясь от работы, сдержанно объяснил.
— Отец, что ли, придумал? — продолжал допытываться Солтан, прикидывая, какую выгоду может извлечь Осман из странной этой затеи. Он был уверен: хитрит что–то сосед, кто будет нынче тратить время и силы на дело, которое никакой выгоды ему не принесет?
— Сам, говоришь, додумался? Людям польза. — Солтан ухмыльнулся. Парнишка, видно, неплохой, вон как старается. Только откуда бы ключу в скале взяться?
— Мама говорит, — произнес Алыш, словно бы угадав его мысль, — у вас колонка течет, вода к нам стекает… Я, правда, не верю…
Мальчишка смотрел на Солтана с надеждой, ждал ответа. А что он мог ответить? Был бы тот его сыном — Солтан бы сюда все озеро спустил, если потребовалось бы… А так…. Пусть работает. По крайней мере на озеро не ходит, отца рыбкой не ублажает!
Солтан подумал так, а сказал совсем иное:
— Может, и права мать–то…
— А колонку почините, дядя? — спросил Алыш. Солтан нахмурился, вспомнив, как подступал к нему недавно Осман с таким требованием. Ишь ты, парень лицом в мать, а повадкой в отца. Не ответив Алышу, он пошел прочь.
Наступила осень. Гарагоюнлу заканчивало свои главные дела, готовясь к зиме. Из событий, которые в это время привлекли внимание жителей села, надо отметить два.
Во–первых, шофер председателя весельчак Наби, вернувшись из поездки в район, куда он возил Алекпера на совещание, уверял, что всю обратную дорогу председатель пел!
— Чтобы мне до конца жизни на лысых скатах ездить! — клялся Наби, сидя вместе с друзьями на лавочке возле правления. — Сначала показалось — радио, красивая такая баяты. Думал — Магомаев… А потом глянул, испугался даже.
— Чего ты испугался?
— А ты не испугался, если бы сейчас вон та яблоня вдруг гаркнула: «Эй, мужики, дайте закурить!» Сколько лет с ним езжу — слова лишнего не скажет, а тут запел.
— Может, влюбился?
— Все может быть. Молодой еще.
Осман, тоже вышедший из правления покурить, с досадой вмешался:
— Э, чего болтаете! Хвалили Алекпера на совещании, в пример всем ставили. Урожай у нас по району выходит самый высокий.
Новость была приятная, касалась всех, и все на какой–то момент притихли, прикидывая, что несет она каждому. Несла она немало, а если еще учесть не менее богатый урожай в своих садах и огородах, который некоторые, самые нетерпеливые, уже успели вывезти на рынок, а другие, более расчетливые, только собирались, получалось совсем неплохо. Притихли они еще и потому, что каждый увидел перед собою свою мечту.
Осман увидел Алыша в белом халате, с резиновыми трубочками, перекинутыми через шею, которые сходятся в одну с металлическим кружком на конце. Алыш засовывает трубочку в уши, приставляет кружок к груди больного: «Дышите глубже… Теперь не дышите…» А за дверью длинная очередь. «Проходите к другому врачу, он свободен»… «Нет, мы хотим к Бабаеву…» Собственно, стать врачом было мечтой Алыша, но мечта Алыша — значит и мечта Османа. Он давно уже решил, что все сделает, на любые затраты пойдет, но сын станет врачом.
Перед Касумом, тоже на минутку присевшим на лавочку, вставало иное: два новеньких дома в центре Гарагоюнлу, на второй его улице, которая возникла недавно рядом с главной и постепенно застраивалась. Дети выросли, скоро женятся, пусть живут своими семьями, в своих домах…
Колчерукий Наджаф мечтал о машине… Хотя бы о таком же «Запорожце», как у Гасана. А может быть, даже об этом самом. Гасан намекнул, что собирается пересесть на «Жигули» и тогда продаст ему свой «Запорожец». Конечно, трудности будут с водительскими правами, но Наджаф рассчитывал эти трудности преодолеть с помощью родственника, работающего в милиции…
Вот так они курили на лавочке, думая каждый о своем, и вдруг Наджаф незаметно для себя негромко запел:
Ветер колышет деревья, Думы колышут душу…
И все, кто сидел рядом с ним, подтянули:
Посмотри на меня внимательно И ты поймешь, зачем я пришел…
Весельчак Наби хлопнул себя ладонями по коленям и расхохотался:
— И вы тоже… Запели! Наджаф, черт криворукий, ты–то чего надрываешься? Не тебя ведь в районе хвалили!
— Председателя хвалили, значит, и нас хвалили! — с важностью ответил Наджаф. И все закивали головами, соглашаясь с ним.
Это было первое событие. А во–вторых, в селе состоялся товарищеский суд, о котором прежде в Гарагоюнлу мало кто слышал.
Судились братья Сарыевы, Ахмед и Гумбат — люди тихие, незаметные, хотя тот и другой занимали заметные, казалось бы, должности. Ахмед работал кладовщиком, Гумбат — механиком. И вот, поди ж ты, слушалось их дело. Именно так значилось на доске объявлений в клубе, где обычно висели афиши с названием кинофильмов. Они были там и в тот день: одна извещала о сегодняшнем фильме, где герои–красноармейцы насмерть рубились с беляками за народное счастье, другая — о фильме завтрашнем, где герои–солдаты, жертвуя собой, спасают бесценные кар–, тины, украденные фашистами. А между этими двумя афишами как раз и уместилось объявление о суде. Если быть совсем точным, объявление занимало всю доску, оттеснив афиши на край. Неудивительно, что клуб был полон, фильм как раз закончился, люди не расходились, ожидая нового и на этот раз, может быть, даже более интересного зрелища. Вездесущий и все знающий Наджаф объяснял соседям:
— В Москву они писали, прямо в Москву, чтобы вернее. Оттуда в район жалобу спустили, а потом уже сюда, к нам.„
«Эх, — подумал Осман. — Надо бы насчет колонки тоже так… Сразу бы забегали!..» Он посмотрел на сидевшего неподалеку Гасана и понял, что он думает о том же.
Но вот суд начался. Ахмед Сарыев обвинял своего брата Гумбата в обмане и нанесении материального ущерба, а тот, в свою очередь, брата — в клевете. Ахмед писал в своем заявлении, что на свадьбу Гумбата он дал такого барана, на котором даже сам Кероглы, окажись он верхом, не доставал бы ногами до земли; на свою же собственную свадьбу получил от брата молочного барашка ™,
Гумбат крикнул из зала:
— Врет он, я тоже настоящего барана дал! Ахмед вскочил со своего места.
— Люди! Вы же знаете, я всю жизнь кладовщиком работаю, правда или нет?
— Правда! — закричали из зала. — Все знают, у меня весы во дворе старые, списанные. Я все взвешиваю. Покупаю или продаю — все на весы!
— Он даже гостей взвешивает! — закричал Гумбат. — Придешь к нему, ведет на весы, уходишь — опять на весы!
