Б Травен - Сокровища Сьерра-Мадре. «Шкода» ZM 00-28
Доббс мгновенно вскочил на ноги и выхватил револьвер. Окажись другой в руках Куртина, началась бы перестрелка. Но Куртин знал, что получит шесть пуль в живот, как только опустит руку к кобуре.
— Мне хорошо известно, откуда ты взялся, — кричал Доббс, размахивая револьвером. — Ведь это тебя отстегали плетью в Джорджии за то, что ты напал на девушку и изнасиловал ее. Ты ведь не на школьные каникулы в Мексику приехал, собачий хвост!
Побывал ли Доббс на каторге, было так же неизвестно Куртину, как Доббсу — приходилось ли Куртину побывать в Джорджии. Это они орали друг другу в лицо, лишь бы привести в неописуемую ярость.
А Говарда это как будто не касалось, он сидел у костра и пускал на ветер густые облачка табачного дыма. Зато когда оба умолкли, исчерпав до времени запас ругательств, он проговорил:
— Парни, бросьте и думать о стрельбе. У нас нет времени возиться с ранеными.
Несколько погодя Доббс засунул свой револьвер за пояс и лег спать.
Прошло совсем немного времени, однажды утром Куртин ткнул ствол револьвера в бок Доббса:
— Произнеси хоть слово, и я нажму, жаба ты ядовитая!
А случилось вот что — Доббс сказал Куртину:
— Да не чавкай ты без конца как хряк, которого откармливают на убой! В какой это исправительной тюрьме ты вырос?
— Чавкаю я или отрыгиваю, не твое собачье дело. Я по крайней мере не втягиваю воздух в полый зуб, как свистящая крыса.
На что Доббс ответил:
— Разве у крыс в Синг-Синге полые зубы?
Вряд ли найдется человек, который не понял бы смысла вопроса: Синг-Синг принудительное место жительства тех граждан Нью-Йорка, которые попались с поличным. А те, что не попались, пооткрывали свои конторы на Уолл-стрит.
Такого дружеского намека Куртин спокойно не перенес и сунул ему свой снятый с предохранителя револьвер между ребер.
— Черт бы вас побрал, — крикнул обозлившийся Говард, — вы ведете себя как недавние молодожены. Спрячь свою железку, Куртин.
— А ты чего? — взбесился Куртин. Опустив руку с револьвером, набросился на старика:
— Ты чего тут раскомандовался, калека?
— Раскомандовался? — удивился Говард. — Я и не думал командовать. Я пришел сюда затем, чтобы намыть или добыть золото, а вовсе не затем, чтобы выслушивать брань ополоумевших парней. Мы друг без друга не обойдемся, и если одного подстрелят, двое других уйдут отсюда несолоно хлебавши, двоим этого дела не поднять.
Куртин спрятал револьвер в кобуру и сел.
— А я? Насчет себя я вам вот что скажу, — продолжал Говард. — Мне все это до смерти надоело. У меня нет никакого желания остаться здесь с одним из вас, я ухожу. Того, что у меня есть, мне хватит.
— Зато нам не хватит! — злобно проговорил Доббс. — Тебе, старой развалине, может, и хватит на те полгода, что тебе осталось жить. А мне — нет. И если ты надумал отсюда смыться, прежде чем мы все промоем, мы как-нибудь сыщем такое средство, чтобы ты не смотался.
— Да прекрати этот детский лепет, старикан, — вмешался Куртин. — Если ты надумаешь бежать, мы настигнем тебя не позднее чем часа через четыре. Знаешь, что мы тогда с тобой сделаем?
— Представляю себе, тварь ты эдакая, — поддел его Говард.
— Нет, не представляешь, — оборвал его на полуслове Куртин и ухмыльнулся. — Стащим с тебя твою рухлядь и привяжем к дереву, прочно и надежно, и уйдем вдвоем, без тебя. Ты никак подумал, мы тебя убьем? Нет, не дождешься.
— Еще бы, — кивнул Говард, — от вас чего хорошего дождешься. Слишком уж вы богобоязненный народ. Моя смерть легла бы тенью на ваши по-детски невинные души. Привязать и оставить. Одного. Нет, ты подумай… Вы действительно не стоите того, чтобы в вашу сторону плюнуть. А какими славными парнями вы были, когда я вас встретил там, в городе.
Некоторое время все трое сидели молча.
Потом Доббс сказал:
— Все, что мы тут болтаем, чушь. Но, дьявольщина, когда три месяца не видишь других лиц, а все время одни и те же, — сам себе опротивеешь. Так оно, наверное, бывает у семейных людей. Сперва они не могут и полчаса прожить друг без друга, а когда начинают жить вместе и нет уже ни одной фразы, которую, начни ее один, другой за него не закончит, они начинают ссориться и готовы даже отравиться. Это мне моя сестра рассказывала. Сперва она собиралась утопиться, потому что он не хотел на ней жениться, а потом, когда они сошлись, хотела утопиться, лишь бы его не видеть. Сейчас они разошлись, и она собирается начать все сначала с другим.
— А как ты думаешь? Говард, как ты думаешь, сколько мы на сегодняшний день имеем? — неожиданно спросил Куртин.
Старик задумался. Потом проговорил:
— Сразу точно не определишь. Точно сказать невозможно. Всегда остается какая-то часть нечистого металла. Но я думаю, на долю каждого приходится тысяч по четырнадцать-шестнадцать долларов.
— Тогда у меня есть предложение, — сказал Доббс. — Давайте попотеем здесь еще месяца полтора, а потом свернем лагерь — и по домам!
— Я согласен, — сказал Куртин.
— А дольше нам оставаться незачем, — начал Говард. — Если я еще не спятил, то через месяц мы будем намывать так мало, что работа не будет окупаться. Видели вы, как в десяти шагах повыше того места, где мы сейчас копаем, изменяется цвет земли? Песка там больше нет. Либо в том месте река падала с горы, либо она там из нее вытекала. Так, на глазок, не определишь. Наверняка здесь произошел какой-то сдвиг в породе, и с тех пор река нашла себе другой путь. Или же сместились источники и родники.
И в лагере вновь восстановился мир. Яростные стычки, подобные последней, больше не повторялись. Сейчас перед ними была определенная цель, точно обозначенный день, когда они свернут лагерь. И это в корне изменило их настроение и поведение, они не в силах были даже представить себе, что между ними вообще доходило до серьезных ссор. Теперь они с головой ушли в составление плана: как уйти отсюда незаметно и найти для своей добычи надежное укрытие, куда им самим податься и на что употребить свои капиталы. Это составление планов придало их разговорам новое направление. Они жили уже в предчувствии своего возвращения в город, ко всем тем предметам, в которых для них воплощалась цивилизация. Зная, что до всего этого уже рукой подать, они вдруг с легкостью примирились с теми привычками, которые друг в друге терпеть не могли. Ничего отвратительного они больше в этих привычках не находили, ничего такого, что прежде приводило их в бешенство, — они стали снисходительными. И когда один из них расчесывал голову, а потом бессмысленно разглядывал вычески под ногтями, будто не зная, на что их употребить, то никто его не подначивал, памятуя о собственных дурных привычках, а лишь говорил с улыбкой:
— Кусаются, Куртинок? Ты погоди, скоро мясо совсем поджарится и тебе придется закусывать такой дрянью.
На что Куртин, тоже улыбаясь, отвечал:
— Хорошо, что ты мне напомнил, пора мне бросить эту проклятую привычку, не то меня в городе еще вышвырнут из гостиницы.
С приближением дня, в который они решили свернуть лагерь, они все лучше и лучше понимали друг друга. Говард и Доббс договорились даже открыть на равных паях общее дело: стать в Монтеррее или Тамнико хозяевами кинотеатра и совместно им управлять. Доббс взял на себя художественное руководство: закупку фильмов, распределение сеансов, выступления перед ними, составление программ, приглашение музыкантов, в то время как Говарду отводился участок экономический — касса, оплата счетов и выдача зарплаты, печатные работы, ремонт и оформление кинотеатра.
А Куртин не знал, как ему быть. Он колебался: то ли ему в Мехико остаться, то ли вернуться в Штаты. Он как-то вскользь упомянул о том, что у него в Сан-Антонио, в Техасе, якобы есть невеста. Но особенно о ней не распространялся. Может быть, чтобы его не поднимали на смех. В лагере редко заходила речь о женщинах, а если это и случалось, то о них говорилось в уничижительных тонах. И на кой черт мучить себя мыслями о женщинах? А о предметах недостижимых всегда говорят с некоторым презрением. И вообще трудно представить себе любого из них, идущего под руку с женщиной или девушкой. Ну разве что со сбежавшей женой грабителя с большой дороги. Порядочная девушка скорее утопилась бы в паршивом болоте, чем вступила бы в связь с одним из этих мужчин. По крайней мере в их теперешнем виде, с их теперешними привычками и способом выражать свои мысли.
Золото, которое красивая элегантная дама носит на пальчике или которое покачивается в виде короны на голове императора, чаще всего побывало уже в довольно сомнительной компании, и скорее оно искупалось в крови, чем в мыльной пене. Во всяком случае, корона из цветов или листьев с дерева может похвастаться более благородным происхождением. А долговечность короны из цветов по сравнению с короной из золота — вещь относительная.
