Закон о детях - Макьюэн Иэн Расселл
Через Нью-сквер она подошла к книжному магазину «Уайлдис». Партита в голове стихла, но началась другая старая тема: самообличение. Она эгоистка, придира, холодная, честолюбивая. Преследует собственные цели, притворяясь перед собой, будто ее работа не просто самоудовлетворение, ради которого она отказала в жизни двум или трем душевным и талантливым существам. Если бы ее дети существовали, страшно было бы подумать, что их могло не быть. И вот ее наказание: встретить беду в одиночестве, без разумных взрослых детей, их телефонных звонков и заботы – сейчас они оставили бы работу ради срочного совещания за кухонным столом и вразумляли глупого отца, чтобы вернулся? Но приняла бы она его обратно? Им пришлось бы и ее вразумить. Почти воплотившимся детям: хриплоголосой дочери, может быть, музейному куратору, и талантливому, еще не вполне нашедшему себя сыну, слишком разнообразно одаренному, бросившему учение, но гораздо лучшему пианисту, чем она. Оба всегда нежны с ней, украшение жизни в рождественские дни, в отпусках (летом в замках), в играх с маленькими родственниками.
Она прошла мимо книжного магазина, не соблазнившись юридическими книгами в витрине, перешла Кейри-стрит и через задний подъезд вошла в Дом правосудия. По сводчатому коридору, потом по другому, вверх по лестнице, мимо судебных залов, потом вниз, через двор, и остановилась перед лестницей, чтобы стряхнуть зонт. Здесь атмосфера напоминала о школе – запах сырого холодного камня, легкая нервная дрожь страха и возбуждения. Она не поехала на лифте, а поднялась пешком и, тяжело ступая по красному ковру, повернула направо к широкой площадке, куда выходили двери многих судей – наподобие рождественского календаря, думалось ей иной раз. В просторных солидных кабинетах ее коллеги ежедневно углублялись в дела, в лабиринты аргументов и контраргументов, и развеяться помогала только шутливая болтовня, ирония. Большинство ее знакомых судей упражнялись в изощренном юморе, но сегодня утром поблизости не нашлось желающих ее позабавить, и это радовало. Наверное, она пришла первой. Ничто так живо не выгонит из постели, как семейная буря.
Она остановилась в дверях. Учтивый и нерешительный Найджел Полинг, склонившись над ее столом, раскладывал документы. Последовал, как всегда по понедельникам, ритуальный обмен впечатлениями от выходных. Ее прошли «тихо», и, произнеся это слово, она вручила ему исправленный текст решения по делу Бернстайнов.
Сегодняшние дела. В марокканском, назначенном на десять часов, подтвердилось, что отец вывез девочку в Рабат, несмотря на обязательство явиться в суд, неизвестно их местонахождение, никаких известий от отца, его адвокат в недоумении. Мать наблюдается у психиатра, но в суд явится. Предполагается действовать в соответствии с Гаагской конвенцией – Марокко, к счастью, единственная исламская страна, ее подписавшая. Все это Полинг проговорил торопливо, извиняющимся тоном, нервно проводя рукой по волосам, словно он был братом похитителя. Несчастная, бледная, исхудавшая женщина, университетская преподавательница, специалист по сказаниям Бутана, дрожавшая в суде, обожающая единственного ребенка. И отец, тоже любящий дочь на свой кривой лад, спасающий ее от пороков неверного Запада. Документы ждали ее на столе.
Остальные сегодняшние дела были ей уже ясны. Подойдя к столу, она попросила документы по делу иеговистов. Родители подадут ходатайство о срочной правовой помощи, и врачебное свидетельство будет представлено во второй половине дня. У юноши, сообщил секретарь, редкая форма лейкоза.
– Дадим ему имя, – резко сказала она, и сама удивилась своему тону.
Под нажимом Полинг становился более спокойным, даже слегка язвительным. И теперь сообщил больше информации, чем ей требовалось.
– Разумеется, миледи. Адам. Адам Генри, единственный ребенок. Родители – Кевин и Наоми. Мистер Генри – хозяин небольшой компании. Земляные работы, дренаж и тому подобное. По-видимому, виртуоз землеройной машины.
Просидев двадцать минут за столом, она вышла на площадку и по коридору дошла до ниши с кофейным автоматом. Гиперреальные кофейные зерна, коричневые и посветлее в стеклянных конусах, подсвеченные изнутри, выглядели живописно в сумраке ниши, точно иллюминированный манускрипт. Капучино, еще с добавкой, может, с двумя. Лучше начать пить прямо здесь – здесь без помех она могла представить себе с отвращением, как Джек сейчас вылезет из непривычной постели и будет собираться на работу, а рядом с ним полусонное существо, хорошо обслуженное в предрассветные часы, завозится в липких простынях, пробормочет его имя, позовет обратно. В яростном порыве она выхватила телефон, пролистала номера до слесаря на Грейз-инн-роуд, дала ему четырехзначный ПИН и попросила сменить замок. Конечно, мадам, не задержим. Ключи от старого у них есть. Новые ключи будут доставлены сегодня же на Стрэнд и больше никому. Затем, сразу же, с горячей пластиковой чашкой в руке, пока не передумала, она позвонила помощнику управляющего зданиями, добродушному мужику, и предупредила, чтобы ждали слесаря. Ну что ж, она злая, и это ей было приятно. Должна быть расплата за то, что ее бросили, – изгнание, пусть еще постучится в прошлую жизнь. Она не позволит ему роскошь двух адресов.
Возвращаясь по коридору с чашкой, она уже удивлялась своему нелепому правонарушению: воспрепятствование законному доступу – стереотипная ситуация при распаде семей; адвокат всегда посоветует – жене, как правило, – воздержаться от этого до судебного распоряжения. Профессиональная жизнь прошла над схваткой – в качестве советчика, а потом судьи – с высокомерными разговорами в частном порядке о злобе и нелепости разводящихся супругов, а теперь и сама туда же, по той же безотрадной дорожке.
Мысли ее были неожиданно прерваны. Повернув на площадку, она увидела в двери судью Шервуда Ранси, он поджидал ее, с ухмылкой потирая руки в подражание театральному злодею – показывая, что имеет нечто сообщить. Шервуд был в курсе всех местных сплетен и с удовольствием их передавал. И он был одним из немногих коллег – если не единственным, – кого она старалась избегать. Не потому, что он был неприятен. Наоборот, он был очаровательным мужчиной и все свободные часы посвящал благотворительной организации, которую давно основал в Эфиопии. Но у Фионы с ним было связано тяжелое воспоминание. Четыре года назад он разбирал дело об убийстве – история, о которой до сих пор было жутко думать и мучительно – молчать, как принято. И это – в славном маленьком мирке, в деревне, где они привычно прощали друг другу оплошности, где всем иногда доставалось от Апелляционного суда, грубо отменявшего их решения. Но то была одна из тяжелейших ошибок правосудия в современности. И у Шервуда! К всеобщему изумлению и ужасу, он с необъяснимой доверчивостью принял мнение математически невежественного свидетеля-эксперта и отправил невиновную безутешную мать в тюрьму за убийство собственных детей – чтобы ее травили сокамерницы и демонизировала бульварная пресса. Первая ее апелляция была отклонена. Когда ее, наконец, освободили, она спилась и умерла.
Дикая логика, приведшая к этой трагедии, до сих пор не давала Фионе спать по ночам. На суде сообщили, что вероятность синдрома внезапной детской смерти – одна девятитысячная. Следовательно, утверждал эксперт обвинения, вероятность смерти двух детей одних и тех же родителей – это число, умноженное на себя. Восемьдесят одна миллионная. Почти невероятное событие, то есть мать, очевидно, приложила к этому руку. Мир за стенами суда был в изумлении. Если причина синдрома генетическая, она относится к обоим детям. Если причина – в окружающей среде, она тоже относится к обоим детям. Если обе эти причины – они относятся к обоим детям. И напротив: какова вероятность того, что в благополучной, нормально обеспеченной семье двое младенцев будут убиты матерью? Но возмущенные статистики, эпидемиологи и специалисты по теории вероятности были бессильны вмешаться.
В минуты разочарования в правосудии ей достаточно было вспомнить дело Марты Лонгман и ошибку Ранси в подтверждение мысли, что закон, как ни любила его Фиона, в худших своих проявлениях не осел, а змея, ядовитая змея. На беду, Джек заинтересовался тем делом и, когда ему хотелось, когда у них случались размолвки, темпераментно поносил ее профессию и ее причастность к ней, словно она своей рукой написала то решение.
