Дом сна - Коу Джонатан

– Какого черта ты делал? – спросила Сара минут десять спустя, когда окончательно проснулась, дыхание и сердцебиение вошли в норму, и она убедилась, что никаких гигантских лягушек в комнате нет. – Что ты делал, пока я спала?

– Ничего, – ответил Грегори. – Просто смотрел на тебя.

– Ты прикасался ко мне, – сказала Сара.

– Я не хотел тебя будить.

– Тогда тебе не следовало притрагиваться к моим глазам своими погаными пальцами.

После паузы Грегори пробормотал:

– Прости. – Он сказал это очень тихо, даже трогательно, и сжал ей руку. Потом наклонился и поцеловал ее. – Я не хотел тебя будить, – повторил он. – Я должен был к ним прикоснуться. Это невероятно… – Она угадала в сумраке его улыбку. – …за твоими глазами таится столько жизни, когда ты спишь. И мне хотелось к ним прикоснуться, чтобы кончиками пальцев ощутить твою жизнь… Знаешь, я так уже делал, – добавил он.

– Да, но… ты меня напугал. Все было так реально. – И Сара смиренно вздохнула:

– Ты давил очень сильно.

Грегори снова улыбнулся:

– Да, но ты же мне доверяешь, правда? Ты ведь уверена, что я не причиню тебе вреда?

Сара ощутила, как его пальцы сжали ей руку и ласково поглаживают запястье.

– Наверное.

– Наверное?

Повисло обиженное молчание, и Сара не выдержала:

– Конечно, доверяю. Но ведь речь не об этом?

– Нет, именно об этом. Что, по-твоему, я собирался с тобой сделать?

С этими словами Грегори снова поднес руку к ее лицу. Сара инстинктивно прикрыла глаза, и он осторожно надавил на веки.

– Что я вижу, – прошептал он, – подгляди. Больше не боишься?

– Нет, – с сомнением ответила Сара.

Он надавил сильнее.

– А теперь?

Вот так началось то, что они в итоге назвали «игрой», которая все больше и больше переплеталась с сексом, и вскоре они играли в нее (точнее, играл Грегори, а Сара неизменно была пассивным участником) не только после соития, но и во время самого полового акта, так что нередко Грегори достигал оргазма, все сильнее и сильнее вдавливая пальцы в закрытые веки Сары.

Все это припомнила Сара в те несколько мгновений, пока лежала под Грегори, готовому начать свой эксперимент. Как оказалось – в последний раз, потому что внезапно в ней пробудились мятежный дух и невиданная физическая сила, поразившие обоих. Испустив последнее слабое «Нет!», Сара отшвырнула Грегори – так, что он кубарем скатился с кровати и голый распластался на полу.

– О господи, женщина!

Сара вскочила и поправила ночную рубашку.

– Ну ни хрена ж себе. Да за что?

С вешалки на двери Сара сдернула халат и торопливо, не попадая в рукава, влезла в него. Грегори стоял на коленях рядом с кроватью и тяжело пыхтел, одной рукой держась за лоб.

– Ответишь ты или нет?

Не говоря ни слова, Сара распахнула дверь и побежала по коридору в туалет. Она заперлась, села на унитаз и заплакала. Несколько минут раскачивалась взад и вперед. Понемногу слезы и мерные движения успокоили ее, Сара сполоснула лицо холодной водой и оглядела себя в зеркале. Веки покраснели, губы сжаты с непривычной решительностью. Она принялась репетировать подходящие фразы.

Грегори, прости, но с меня довольно.

Думаю, будет лучше, если мы больше не станем встречаться.

У нас ничего не выходит, ведь так?

Думаю, нам стоит остаться друзьями.

Странным образом, стоило Саре сочинить речь, и ей захотелось ее поскорее произнести – точнее, с волнением и робостью она предвкушала то удовлетворение, которое ощутит, когда одно из наиболее твердых убеждений Грегори окажется разбито. Через пять минут, сказала она себе, все будет кончено. Внезапно ей показалось невероятным, что отношения, тянувшиеся более года и позволившие ей узнать чуточку о счастье и немало – а в последние месяцы все больше и больше – о разочаровании, можно завершить в несколько мгновений. Горстка тщательно подобранных фраз дадут ей… что?.. наверное, свободу и право на иные, более достойные дружеские отношения (в голове мелькнули имена и лица Роберта и – Сара успела мимолетно и безотчетно удивиться – Вероники). Но все это было чистым домыслом: от ближайшего будущего она не ждала ничего, кроме опустошенности, вакуума чувств и полной черноты. Однако даже такая перспектива выглядела вполне соблазнительной.

Чернота окутала Сару, когда она осторожно открыла дверь комнаты. Чернота и тишина. Не было слышно даже дыхания Грегори. Сара собралась нащупать выключатель, но передумала. Вместо этого откашлялась и тихонько спросила:

– Грегори?

Тотчас зажегся ночник. Грегори, приподняв голову, смотрел на нее, и руки его были сложены на груди. Пижама, по обыкновению, застегнута на все пуговицы. Не успела Сара открыть рот, как Грегори заговорил – четко и бесстрастно.

– Я могу сказать тебе только одно, Сара, и я намерен сказать тебе это прямо сейчас, чтобы все произошло как можно быстрее и безболезненнее. Твое сегодняшнее поведение подтвердило подозрение, которое уже давно зрело у меня в голове. Подозрение, что ты, если говорить прямо, далека от образа той спутницы, с которой я хотел бы разделить остаток своей жизни. В связи с этим я считаю себя обязанным сообщить тебе, что с этого момента наши отношения прерваны. Я понимаю, что сейчас слишком поздно искать иные варианты ночлега, и потому дозволяю тебе разделить со мной кровать – на эту и только на эту ночь. Моя позиция по этому вопросу не подлежит пересмотру и теперь, когда я предельно ясно ее изложил, остается только напомнить тебе, что завтра мне предстоит долгая поездка на машине, и потому я рассчитываю, что ты предоставишь мне, хотя бы на вышеуказанном основании, ничем не прерываемый ночной… – на этом месте он выключил свет, – …сон.

2

На протяжении каких-то нескольких сотен ярдов город старался прикинуться морским курортом, изобразить из себя нечто похожее на место для отдыха. Между бульваром и пляжем стояли двадцать кабинок для переодевания, неряшливо выкрашенные блеклыми оттенками желтого, зеленого и синего. Палатка с мороженым и сахарной ватой. Шезлонги напрокат. Во всем этом чувствовались какая-то натужность и вялость. Затея выдохлась, не успев начаться. Отдыхающие приезжали сюда редко; комнаты в многочисленных пансионах пустовали круглый год – даже в то время, которое здесь маскировалось под разгар летнего сезона. Вот и сегодня, в этот теплый, чуть ветреный воскресный день на исходе июня, когда пакеты из-под чипсов безутешно шуршали вдоль оштукатуренных стен общественной уборной, а чайки меланхолично качались на тошнотворно вздымающихся и опадающих волнах, на пляже виднелись всего две фигуры. Девушка лет двадцати с длинными волосами густого угольного оттенка – она стояла в нескольких футах от кромки воды, скрестив на груди обнаженные руки, и смотрела в морскую даль. И женщина, лет на пятнадцать-двадцать постарше – она сидела на скамейке у пляжной кабинки, рядом лежало аккуратно сложенное пальто, а у ног стоял чемоданчик. Глаза ее были закрыты, лицо обращено к солнцу, изредка мелькающему меж облаков.

Девушка повернулась и побрела по гальке. Остановилась, нагнулась, подобрала камешек причудливой формы и уронила. Потом пнула банку из-под пепси, и стук заставил ее внезапно осознать, какой тихий сегодня выдался день.

Женщина постарше открыла глаза и оглянулась.

Скамеек на пляже было три: одна изуродована и покорежена до неузнаваемости; на другой спал мужчина средних лет с лиловым лицом и спутанной бородой, от его одежды пованивало затхлостью, в правой руке он сжимал банку с сидром повышенной крепости.

Девушке хотелось сесть.

Помешкав, она спросила:

– Вы не против, если я сяду?

Женщина улыбнулась, покачала головой и пододвинула к себе пальто.

На скамейке молча сидели две женщины.

Та, что постарше, очень устала. Весь путь от железнодорожной станции она проделала пешком, неся в руках чемодан. По дороге она обливалась потом и проклинала туфли, купленные всего две недели назад – теперь ей казалось, что они на полразмера малы. Добравшись до скамейки, женщина скинула туфли – на коже остались резкие красные вмятины. Она сгибала и разгибала пальцы, наслаждаясь свободой, пока не поняла, что девушка смотрит на ее ноги – пристально, почти завороженно. Женщина быстро скрестила ноги и спрятала под скамейку, подальше от глаз девушки. Она ненавидела свои грубые, мужеподобные ступни и широкие лодыжки; ненавидела выражение, с каким рассматривают ее ноги люди, особенно женщины, и особенно (как в данном случае) женщины, которые ей нравятся.