Дом сна - Коу Джонатан

– А, что по кайфу зверушки, – ответил он после небольшого раздумья. – Койоты, волки, лисы. Особенно лисы. Да и вообще все хищники.

– Понятно. – Терри забарабанил пальцами по столу и после паузы задал очередной вопрос. – Ты не находишь, что Уэллс ценится незаслуженно высоко?

– Это точно. Мы с папой смотались в этот самый Уэльс в прошлом месяце. Бат куда приятнее. Стопудовое место.

– Совершенно справедливо. – Поезд проносился мимо станции. – Скажи, Кингсли, ты не считаешь, что выход из кризиса современного британского кино лежит в возврате к принципам Свободного кино[41]?

Кингсли задумался.

– Не-а, не думаю я, что надо пускать публику в кино за так, – сказал он наконец. – Нет, в Британии, как и везде, за вход надо платить, этой самой свободы и без того хватает.

Терри расхохотался.

– Знаешь, ты просто прелесть. Честное слово.

– Ты о чем?

– Кайат и Уэллс – это кинорежиссеры, – сказал Терри, продолжая смеяться. – А Свободное кино – это влиятельное направление в кинематографе пятидесятых.

– А ты, – Кингсли встал и свирепо выставил средний палец, – хер прыщавый!

И отправился в вагон-ресторан.

Довольный, что остался один, Терри углубился в корректуру статьи.

У него имелись все основания быть довольным и своей первой пробой пера: «Кадр» не только сразу принял статью к публикации, но редакционный совет предложил включить Терри в штат. Он должен был приступить к работе через несколько недель – в начале сентября. Судя по всему, в журнале остались вполне довольны тем, что статья у Терри вышла интересная и достойная – пусть он и не отыскал ни копии «Сортирного долга», ни отдельных кадров, ни сценария, но ему удалось упорядочить хаотичную доселе информацию. В числе прочего, Терри описал любопытный случай с британским кинокритиком. Этот человек прилетел в Италию на закрытый просмотр «Сортирного долга», но двенадцать часов спустя его нашли мертвым в гостиничном номере на окраине Рима: голова была прострелена, рядом лежал револьвер, а в руке покойный критик сжимал листок бумаги, на котором начертал короткое послание: «Жизнь – дерьмо». На той же неделе журнал «Разности» сообщил об этом происшествии под шапкой «Без ума – от дерьма», и хотя в заметке также приводилось другое объяснение самоубийства (от критика недавно ушла жена с детьми), мало кто сомневался, что в первую очередь на него повлиял просмотр нигилистической фантазии Ортезе. Эта заметка изводила и озадачивала Терри, но в ней не было ни намека на содержание фильма, которое столь мощно воздействовало на одного из зрителей. Не менее загадочную статью опубликовал и некий канадский научный журнал «Ежеквартальное урологическое обозрение». В статье описывалась история болезни сотрудника (с тех пор вышедшего на пенсию) одной итальянской кинопрокатной компании, который страдал необычным заболеванием: после просмотра «Сортирного долга» он не мог мочиться в присутствии других мужчин (раскрыть содержание фильма пациент отказался наотрез).

Чем больше Терри читал об этом фильме, тем сильнее тот его интриговал. Что за извращенную смесь сортирных историй и радикальных политических взглядов породил Ортезе, чтобы вызвать столько странных мифов и слухов? Терри далеко не первым задался этим вопросом, но предыдущим исследователям, судя по всему, мало что удалось выяснить. Человек, которого называли главным оператором фильма, упорно отрицал какую-либо причастность к ленте Ортезе; монтажер упрямо твердил, что фильма не существует в природе; художник по костюмам – сейчас старуха восьмидесяти с лишним лет, впавшая в маразм, – полагала, что все до единой копии были уничтожены, но помнила, что «фильм по сути был нежным и романтичным»; а исполнитель главной роли – должно быть, под впечатлением от съемок – в 1973 году вступил в отдаленный монашеский орден, который практикует строжайший обед молчания.

Эта тема занимала все мысли Терри и за обедом.

– Нет, никогда не видел этого фильма, – сказал продюсер, худой, энергичный и добродушный на вид человек лет тридцати пяти.

Продюсера звали Брюс Логан. Он заставил Терри и Кингсли ждать пятнадцать минут в баре гостиницы «Атенеум», после чего повел их в итальянский ресторан в Мейфэре.

– Разумеется, я о нем слышал. Но я видел в Париже полный вариант «Сало»[42], и мне этого хватило. – Он положил себе чабатту[43] и предложил собеседникам. – Ортезе оказал на этот фильм большое влияние. Мне говорили, что Пазолини даже использовал часть его материалов. – Он повернулся к Кингсли. – Вам нравится Пазолини?

– Вообще-то я предпочел бы гамбургер.

Кингсли внимательно изучал меню.

– Джо – большой шутник, – сказал Терри с натянутым смешком и пихнул компаньона под столом.

Логан махнул рукой.

– Значит, парень просто никогда не слыхал о каком-то там режиссере-педерасте, снявшем несколько эстетских фильмов. И что с того? Все равно дни авторского европейского кино сочтены. Еще десять лет, и оно окончательно умрет. А через двадцать никто из нормальных людей не скажет, кто такой Ренуар[44]. Кроме того, я здесь не для того, чтобы вас экзаменовать, ребята. Это не собеседование.

– Он ни хрена не знает об американских фильмах, – мрачно прогнусавил Кингсли. – Он даже не досмотрел до конца «Охотников за привидениями»[45]. Ушел с середины.

Терри фыркнул.

– Детский лепет, никакой глубины…

– А вам он, значит, понравился? – спросил Логан, глядя на Кингсли.

– Семь раз смотрел. Великое кино. Величайшее, всех времен и народов. Потрясающие спецэффекты.

– Да, пожалуй, Компси пришлась здесь к месту.

– Компси? – переспросил Терри.

– Компьютеризованная многоплановая система, – объяснил Кингсли. – Работает вместо кэшированной камеры при панорамной съемке. Говорят, для рирпроекции она куда лучше, чем полный автомат. – Он повернулся к Логану. – Изображение настолько чистое, что это просто невероятно. Как это получилось?

– Думаю, снимали на пленку шестьдесят пять миллиметров, а затем накладывали на анаморфированное изображение, снятое на тридцать пять миллиметров. По крайней мере, мне так кажется.

– Фига себе. Это много объясняет.

– По-моему, этот джентльмен ждет ваших указаний, – сказал Терри, ткнув в молчаливого официанта.

– Ах да. – Кингсли взял в руки меню. – Я еще не решил.

Терри видел, что Кингсли не понимает названий блюд.

– Тебе нравится тортеллини? – спросил он.

Кингсли с вызовом посмотрел на него.

– Конечно, – сказал он. – Особенно ранний, черно-белый.

Дожидаясь, когда принесут главное блюдо, Логан вкратце изложил свое предложение. Он работает на одну из крупных голливудских студий и в настоящее время пытается запустить по меньшей мере десять-двенадцать проектов – все они рассчитаны на среднего американского зрителя. Две короткометражки Кингсли произвели на него впечатление – особенно тем, как он выстраивает действие. О творческом потенциале Терри он тоже наслышан – его неумеренно расхваливал сокурсник. И он рассчитывает, что они согласятся поработать над одним из двух сюжетов, права на которые он недавно приобрел: один сюжет – не что иное, как экранизация популярного комикса «Шпион и сын».

У Кингсли тотчас вспыхнули глаза, но Терри никогда не слышал ни о самом комиксе, ни о якобы знаменитом журнале, в котором его публиковали.

– Ты никогда не слышал о «Шпионе и сыне»? – поразился Кингсли. – Но это же класс! Странно, что он у вас не популярен. Этот самый парень – типа американского Джеймса Бонда. Но прикинь – он вдовец, и у него есть тринадцатилетний сын, клевый такой, дико прикольный, в общем его приходится брать на все дела.

– Верно, – сказал Логан. – Жена героя погибает в автомобильной катастрофе еще до событий, о которых говорится в фильме. Мы, естественно, этого не показываем, чтобы не начинать сюжет с мрачной ноты. Так что в сущности речь идет об американском Джеймсе Бонде восьмидесятых годов, только более реальном.

– Более реальном, – механически повторил Терри.