Жажда. Книга сестер - Нотомб Амели
Главное, “Шины” не теряли веры в себя. Когда финансы угрожающе подходили к концу, когда дела шли скверно, когда случайная публика плохо их принимала, они неизменно провозглашали:
– Мы им покажем!
Не будь это плеоназмом, можно было бы назвать “Шины” самыми бескомпромиссными сторонниками amor fati[22].
Тристана входила в число happy few. Она считала, что “Шины” постоянно растут. И не ошибалась. Их тексты становились сильнее, игра тоньше.
Летиция сообщила ей, что “Шины” будут давать концерт в “Тетаре”, самом захудалом зале Парижа, в районе метро “Рим”.
– Мы не играли в Париже после “Металлики”. Хотим доказать, что мы не суеверны.
– Молодцы!
– У тебя можно остановиться? Нам нечем платить за отель.
– Конечно. Вы с Мареном на раскладном диване…
– А вы с Селестеном в твоей кровати.
– Нет проблем, – ответила Тристана, недоумевая, почему у сестры какой‑то странный голос.
Выступление “Шин” превзошло их собственные ожидания. Четыреста человек, набившиеся в “Тетар”, пребывали в самом чистом экстазе, какой только знала история рока.
Тристана вспомнила слова месье Тюртеля. Летиция в тридцать лет стала для нее старшей сестрой. Она играла и пела харизматичнее, чем прежде, она сама становилась музыкой, жила в своем тексте, невозможно было сказать, красива она или безобразна, отделить в ней изящество от необузданности. Тристана не просто гордилась ею: она ликовала.
Последовавшее за концертом празднование длилось долго, но в конце концов, однако, они очутились в маленькой квартирке в Нуазьеле. Тристана порадовалась, что заранее разложила диван: Марен и Летиция рухнули на него и тут же уснули.
Она не дрогнула, когда Селестен разделся и забрался к ней в постель. Но когда он схватил ее в объятия, позволила себе запротестовать:
– Не порти такой триумф.
– Тристана, я без ума от тебя с тринадцати лет.
– Ты еще ребенок.
– Мне тридцать лет, а тебе тридцать пять.
– Два басиста вместе – это бред.
– Наоборот. Басист – это аутист. Два аутиста вместе – прекраснейший вариант риска.
Селестен оказался безупречен в их отношениях. Он был настолько непредсказуем, что ей даже не с кем было его сравнить. Он умел отражать ее наскоки, переключая минус на плюс.
– Ты и я – это нереально.
– Правильно! Это слишком прекрасно.
– Я больше не могу выносить ощущение, что между нами через минуту все будет кончено.
– Давай считать, что все будет кончено через секунду, так еще лучше.
– С тобой я не живу, а выживаю.
– Супер! Это же любовный дарвинизм.
Поскольку они не жили вместе, она имела возможность в его отсутствие все осмыслить и поняла, что скучает по нему. По сути, эти отношения подходили ей идеально.
Ее мучила одна деталь. Она позвонила Летиции:
– Ты знала, что Селестен будет со мной?
– Нет, но надеялась.
– И давно?
– Нет.
Летиция лгала: пятнадцать лет назад она искала басиста с мыслью о сестре. Тристана не могла бы сама выбрать для себя лучшую пару. Зато младшая сестра, которая знала ее и так любила, могла. Она втихомолку сделала ставку на будущее и любовалась теперь результатом.
Она чуть ли не радовалась относительной безвестности “Шин”. Если бы они стали знаменитой группой и разъезжали по мировым столицам, то, возможно, ничего бы не получилось. Но когда перекочевываешь с фестиваля в Ла-Гулафриер (сто шестьдесят пять жителей) в Ле-Пюи-ан-Веле, иметь спутницу жизни в парижском пригороде более чем нормально.
Через год Флоран погиб в автомобильной аварии.
Тристана и Летиция искренне горевали.
Овдовев в шестьдесят пять лет, Нора сломалась. Она продала дом, где счастливо прожила сорок лет, и купила в ста километрах оттуда какую‑то хибару в захолустье, где даже не было железной дороги. Так она знала наверняка, что ни сестра, ни дочери к ней не нагрянут. Что не мешало ей названивать им каждую неделю и сетовать на их равнодушие:
– Вы никогда меня не навещаете!
Терзаемые угрызениями совести и полные сочувствия, они взяли напрокат автомобиль и отправились втроем навестить покинутую всеми страдалицу. Она приняла их хуже некуда:
– А, явились с инспекцией?
– Как ты поживаешь, сестра моя дорогая?
– Да уж получше, чем ты. Я, по крайней мере, не обуза для общества. И у меня нет сыночков-фашистов.
– Мам, нам уйти?
– Я вам уже надоела?
Халупа оказалась еще кошмарнее, чем они ожидали.
– Почему ты выбрала этот дом, мама?
– Этот или другой, какая разница?
В том‑то и дело, что нет, все чувствовали, что она специально постаралась найти такое ужасное жилище, нелепое и труднодоступное.
– Тут нет ни одной фотографии Флорана, – заметила Бобетт.
– Давай-давай, сыпь мне соль на раны. Я стараюсь не думать о нем, это слишком больно.
– Но в твоей жизни была такая любовь, о какой все только мечтают!
– Была, и что? Мой муж умер.
– Но вы прожили вместе сорок лет, ты о них не вспоминаешь?
– Я живу дальше.
Они переглянулись.
– Смотреть целыми днями телевизор – это ты называешь жить дальше?
– Твоя обожаемая тетушка Бобетт всю жизнь только так и проводит время, а мне нельзя?
– Если тебе это в радость… – вмешалась Бобетт.
– В радость! Скажешь тоже! Ты радуешься, пялясь в свой телик?
– Да. Телевизор – мой друг.
– Бедняжка!
– Мама, хватит говорить гадости! – сказала Летиция.
– Ну-ну, продолжай оскорблять старуху мать!
– Ты все время изображаешь жертву, тебя совершенно не интересует наша жизнь!
– Твоя карьера певички has been? Твоя скучная работа, очкастенькая? Бобетт, ты опять запила? Как видите, я вами очень даже интересуюсь!
Ошеломленные гостьи поднялись и уехали. По дороге они почти не разговаривали.
Тристана вспомнила рассуждение месье Тюртеля о неполноценной любви родителей. Не это ли он имел в виду?
Впервые она попыталась представить, какова была бы жизнь матери, не встреть она отца. И вдруг поняла, что Нора выстроила себя как личность вокруг своей изначальной ущербности. Чудесный случай свел ее с человеком, который нашел в ней нечто прекрасное. Его любовь в течение сорока лет закрывала этот вакуум. Заменяла ей содержание. И Нора забыла о зияющей внутри пустоте, а теперь оказалась с ней один на один и не понимала, как с этим справиться.
Тристана знала: если умрет Селестен, она будет жестоко страдать, но не станет гнать прочь мысли о нем. Наоборот, она будет непрерывно с ним разговаривать. Смерть не конец любви.
Несколько дней спустя Тристана собралась с духом и позвонила матери. Она призналась, что после смерти Козетты постоянно разговаривает с ней.
– Попытайся поговорить с папой.
– Слишком больно.
– Ты же все равно страдаешь.
– Позволь мне страдать, как я хочу.
Назавтра Тристане позвонила Бобетт:
– Нора покончила с собой. Включила газ, соседи забеспокоились из‑за запаха, скорая нашла ее мертвой сегодня утром. Ей удалось самоубийство, которое сорвалось у меня.
Тристана была так потрясена, что не могла плакать. Ей казалось, будто ее колотят дубиной по голове.
Когда она оправилась от первого шока, почтальон принес ей письмо от матери:
Дорогая Тристана,
когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых.
Это ты предложила мне выход: поскольку ты охотнее общаешься с мертвыми, чем с живыми, я знаю, что мне остается делать.
До скорого, Мама
Нежная подпись была еще одной гнусностью.
“Это ты предложила мне выход”… Как мать дошла до того, чтобы так неистово желать ей зла?
Она расплакалась, но это были слезы гнева. Она позвонила Летиции сообщить, что случилось, но не упомянула о полученном письме.
– Черт, как была, так и осталась занозой в заднице, – ответила Летиция.
