Жажда. Книга сестер - Нотомб Амели

– Она меня просто взбесила. По-моему, она тебе завидует.

Дверь открылась снова, вошел рассерженный Флоран:

– Вы нагрубили матери?

– Папа, да будет тебе известно, что Тристана получила стипендию, покрывающую все расходы на ее учебу.

– Ай да молодчина! – воскликнул отец, тут же забыв про свой гнев. – Тристана, милая, у меня нет слов!

В этот момент опять пришла Нора, рассчитывая послушать, как муж отчитывает дочерей. На похвалу Флорана она возразить не посмела.

– Ты только подумай, дорогая, – обратился он к жене, не подозревая, что задевает ее за живое, – как деликатно поступила Тристана! Проделала все сама, ни о чем нас не попросила! Не причинила никому ни малейшего беспокойства! Она у нас совсем взрослая!

Он не заметил уязвленного молчания матери. Превознося дочь, он ее идеализировал. Когда они остались наедине, Нора не удержалась:

– Разве Тристана не должна была спросить у тебя разрешения, прежде чем оформлять документы?

– Разве надо спрашивать разрешения, чтобы сделать родителям прекрасный сюрприз?

Нора поняла наконец свою ошибку. Но вместо того, чтобы винить себя, она затаила глубокую обиду на дочь. “Единственная цель Тристаны – унизить меня”, – искренне думала она. Как же наивен Флоран, если не понимает этого!

Эта невысказанная досада сделала атмосферу в доме невыносимой. Под предлогом обустройства жилья в Париже Тристана уехала из Мобёжа первым же поездом.

– Мне очень жаль, прости, – сказала она сестре.

– Я тебя понимаю, – ответила Летиция, от которой не укрылось ожесточение матери.

Как только Тристана уехала, Нора начала подрывную работу. В отсутствие Флорана, но в присутствии Летиции она звонила знакомым, как бы желая поделиться успехами старшей дочери:

– “Бак” с отличием, да-да. Государственная стипендия покроет все расходы на учебу в Сорбонне. Литература – вещь бесполезная, но, видимо, какой‑то спрос есть. Боюсь, ей скучно с нами, даже с сестрой. Ей нравится думать, что она ничем нам не обязана.

Однажды она дошла до того, что сказала Летиции:

– Тристана нас презирает. Она все время подчеркивает свою независимость и превосходство над тобой.

– Мне тринадцать лет, мама. А Тристане будет осенью восемнадцать.

Летиции ничего не оставалось, как еще больше времени проводить на репетициях. Увы, без бас-гитары их музыка оставляла желать лучшего. Марен предложил найти замену. Это была их первая ссора.

Когда Тристана приехала на уикенд перед началом учебного года, сестра обрисовала ей ситуацию.

– Марен прав, – ответила она. – Меня надо заменить.

– Мы же с тобой вместе основали “Шины”! – запротестовала младшая.

– Посмотри на вещи реально. Мама бесится. Тебе придется с головой уйти в дела группы, иначе слетишь с катушек.

Марен познакомил их с неким Селестеном, игравшим на бас-гитаре уже три года. Сестры устроили прослушивание.

– Никакой, – сказала Летиция.

– Мне так не кажется. В нем что‑то есть. Дай ему освоиться.

– Для меня твой уход из “Шин” – конец света.

– Просто смена обстоятельств. Прими это.

– А у меня есть выбор?

Тристана втихомолку радовалась. И хотя она скучала по младшей сестре, ее захватила новая жизнь. Почувствовав себя независимой, она в полной мере осознала, как угнетает ее домашняя обстановка. Когда отец отлучался, Нора становилась желчной, а то и агрессивной.

И еще был Париж. Переезд в этот незнакомый город вскружил ей голову. Изучать там литературу казалось чуть ли не плеоназмом. Литература и есть Париж. Нет ни одного парижского квартала, ни одной улицы, которая не была бы связана с каким‑нибудь корифеем литературы.

Тристана поглощала классику том за томом, чтобы приобрести хотя бы зачатки культуры. Что объединяло Вийона, Шенье, Дидро, Бальзака, Стендаля, Гюго, Золя, Пруста, Кокто, Арагона и т. д.? Париж. Славили они его или хулили, но Париж был Иерусалимом французской литературы. Даже если сюжет разворачивался в другом месте, его нервным центром все равно обязательно был Париж.

Она поселилась в крохотной каморке на улице Жан-Жака Руссо. Такой адрес лишний раз говорил в пользу учебы в Париже. Ее жилище не было ни красивым, ни удобным. Но какое это имело значение? Здесь она у себя! Возможность жить в своем ритме означала возможность читать в своем ритме: она открыла наслаждение читать с утра до вечера и с вечера до утра.

Дома, если ее днем заставали за чтением, следовало замечание, что для развлечений рановато, для этого есть вечер. Если ее заставали за чтением вечером, мать говорила:

– Ты отрываешься от компании!

Отрываться от компании означало получать удовольствие в одиночестве, не разделяя его со всеми. Это подразумевало высокомерие, это было плохо. Тристану озадачивало такое обвинение, потому что компания смотрела телевизор. Она не понимала, чем ее неучастие им досаждает.

В довершение всего, если она воспринимала намек матери буквально и присоединялась к ним, то чувствовала, что ее присутствие тяготит родителей. Летиция подтвердила:

– Им без нас лучше.

В результате младшая тоже стала потихоньку увиливать, оправдываясь тем, что ей нравятся только передачи о роке, родителей не интересовавшие.

В 1991 году девочки, остро нуждаясь друг в друге, могли поговорить только по стационарному телефону. Междугородняя связь между Мобёжем и Парижем стоила дорого. Летиция чувствовала, что за ней следят, и не решалась высказать все, что было у нее на сердце. Тристана предложила переписываться.

– Давай. Ты первая напиши, – сказала младшая.

Тристане оставалось только открыть шлюзы. Без малого восемнадцать лет в ней подспудно копились слова любви, рвавшиеся наружу. Конечно, она говорила их сестре. Но писать – это совсем другое. Другая функция языка. Это все равно что петь после того, как очень долго говорил. В пении задействован другой голос, в который вовлечена душа.

Она спросила мнение Козетты, крестница ответила:

– Ты самой природой создана, чтобы писать любовные письма. Те, кто считают, что это глупо, просто никогда не читали настоящих любовных писем. Не все способны на такое чудо.

Потом на манер пифии изрекла главный закон такой переписки:

– Любовное послание является священным текстом и в этом качестве ни в коем случае не место для того, чтобы вываливать свои секреты. Люди сплошь и рядом путают признание в любви с исповедью.

Поэтому Тристана не стала ничего писать сестре ни о смерти Козетты, ни о своих тайных беседах с ней.

Ее послание нельзя пересказать или процитировать дословно. Тот, кто дает другим читать любовное письмо, им написанное или полученное, недостоин этой благодати.

Летиция знала, что сестра ее любит. Но, прочитав первое письмо, была потрясена. Она уже получала записочки от Марена – он был влюблен и сообщал ей об этом со всей определенностью. Текст Тристаны лежал в другом регистре. Представьте себе скульптуру, которую мастер создал пятнадцатью движениями резца, не заботясь о парадном великолепии, решив создать шедевр для одного-единственного человека.

Девочка ответила сразу же, не пытаясь сравниться в красоте с тем, что прочла. И не потому, что была слишком мала. Она инстинктивно понимала, что любовный гений Тристаны развился в первые пять лет ее жизни, в безвоздушном пространстве, где она пребывала до нее. Чтобы пережить такой любовный голод и не окаменеть душой, нужно было обладать необычайной внутренней силой.

Родители заметили, что дочери переписываются. Они не опустились до того, чтобы перехватывать письма, не столько из соображений порядочности, сколько от безразличия.

– Они же видятся каждые выходные! – сказал Флоран. – Что они там пишут?

– Наверняка всякие детские глупости. Тристана хоть и умнее многих, но все равно еще девчонка.

Оставаясь одна, без сестры, на целую неделю, Летиция начала догадываться, какова была бы ее жизнь, окажись она единственным ребенком. И содрогнулась. Мелочность матери и слепоту отца она теперь видела куда лучше.