Неверная - Али Айаан Хирси
Мы с Хавейей старательно избегали упоминаний об очевидном: выучившись на секретарей, мы сможем устроиться в офис и зарабатывать себе на жизнь. Мы сказали маме, что за Хавейю будет платить Ибадо, а мои расходы частично покроет Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев, потому что я была беженкой, закончившей старшую школу. Постепенно мама неохотно сдалась и согласилась оплатить остальное.
В начале 1988 года Махад прислал маме письмо из Сомали. Он встретился с Абделлахи Абди Айнабом, старшим сыном начальника тюрьмы, которого казнили за помощь нашему отцу. Абделлахи Абди Айнабу было двадцать три, он жил в Адене, у него было там свое дело. Он работал очень усердно и был глубоко верующим. Абделлахи Абди Айнаб почтительно просил моей руки.
Мама усадила меня и сказала, что это прекрасная партия, которую обязательно одобрил бы отец. Она всеми силами старалась убедить меня принять предложение. Но одна мысль об этом приводила меня в ужас. Конечно, я глубоко уважала отца этого человека, он был для нас чуть ли не святым. И все же, неужели Махад и правда ожидал, что я соглашусь выйти замуж за человека, которого никогда не видела, и поехать в страну, в которой никогда не была?
Я написала Махаду безупречнейшее письмо.
«Дорогой брат!
Мне всего восемнадцать, и я далека от мысли о браке. Мне нужно сначала немного пожить взрослой жизнью, прежде чем я войду в дом мужа».
Письмо было вежливым, но предельно ясным.
Махад прислал ответ лично мне, в котором изложил все мысли по этому поводу. А через несколько дней я получила письмо от Абделлахи Абди Айнаба – на прекрасном, изысканном сомалийском, ведь он был из очень образованной семьи. Он рассказал о себе, о своих взглядах на жизнь и приложил две свои фотографии из Адена. Мне по-прежнему не нравилась идея выйти замуж за этого человека, но должна признать – как незнакомец, предлагающий руку и сердце, он сделал все, что мог.
Мама пришла в восторг от фотографий из Адена – города, где началась ее взрослая жизнь. Она сказала, что этот брак – моя судьба. Я была не готова принять решение и чувствовала себя словно в западне. Но мама и брат договорились, что, когда мне придет пора выходить замуж, я выйду именно за этого человека.
Я подумала, что все не так страшно. Абделлахи Абди Айнаб был в Адене, Махад – в Сомали. План не собирались приводить в исполнение немедленно. Я написала Абделлахи, что не отвергаю его как личность – это было бы невозможно, ведь мы даже ни разу не виделись, – но пока не собираюсь выходить замуж. И все было нормально. Никто ничего не подписывал, ни к чему меня не принуждал.
Я начала пропускать исламские дебаты по четвергам. Со временем я заметила, что они стали более предсказуемыми и не такими вдохновляющими. Я по-прежнему видела несоответствие в аргументах и не получала настоящих ответов на свои вопросы. Не было ни прогресса, ни изменений, а все интерпретации, казалось, сводились к удобству, а не к логике.
Я будто разделилась надвое. В мире сестры Азизы я была покорной, кроткой, беспрекословно принимала все многочисленные ограничения, отводившие мне очень маленькую роль в жизни. А все остальное время я читала романы и жила в мире фантазии. Читая, я могла стать на время кем-то другим, пережить чужие приключения и сделать выбор, которого была лишена в реальности.
Моральные дилеммы в книгах были такими интересными, они пробуждали мое сознание. Их решения бывали неожиданными, трудными, но в них прослеживалась объяснимая внутренняя логика. Прочитав повесть Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», я поняла, что оба персонажа – это один и тот же человек и что в каждом из нас добро и зло существуют одновременно. Это было гораздо интереснее хадисов [11].
Я стала иногда сбегать в кино с Хавейей или другими сомалийскими девочками. У меня было ощущение, что это не грех, а дружба. Во время намазов я часто пропускала молитвы, да и совершала их не каждый день.
Мы с Хавейей начали ходить на курсы секретарей. Пятьдесят или шестьдесят девушек набились в зал на втором этаже магазина. Печатных машинок на всех не хватало. Первый урок был такой: «Левая рука, указательный палец. Напечатайте fff. Правая рука, указательный палец. Напечатайте jjj». Мы ничему не научились, так что в конце дня потребовали вернуть нам оплату. Это было необычное ощущение: стоять рядом с Хавейей и требовать что-то у незнакомца. Оказалось, что вместе мы – сила.
Мы спросили у знакомых работающих девушек, где лучшие курсы секретарей. Нам посоветовали колледж Вэллей, где было по пятнадцать человек в классе и настоящие компьютеры. Колледж находился в Килимани, на другом конце Найроби, и обучение в нем стоило очень дорого, но мы все же решили туда записаться.
Эти курсы оказались тоже не очень интеллектуальными, но зато мы стали наконец выбираться в люди. Катаясь туда и обратно каждый день на маленьком автобусе matatou, я впервые увидела, что происходит на улицах. Однажды я шла к остановке, и тут услышала крики: «Вор! Вор!» Толпа поймала кенийского паренька, моего ровесника, одетого в одни шорты. Подойдя поближе, я увидела, что он скрючился на земле, а люди обступили его кольцом и закидывают здоровыми камнями.
Толпа становилась все больше и злее. Девушки подбадривали мужчин так, будто Кения пыталась выиграть чемпионат мира. Сыпались камни, тычки, удары, снова камни. Парень был весь изранен, у него была разбита голова. С каждым ударом он истекал кровью все больше. Его глаза заплыли настолько, что их уже не было видно. Потом кто-то сильно ударил его по губам, а он просто лежал и дергался.
Меня чуть не стошнило. Я развернулась и убежала – это было просто невыносимо. Мне было так стыдно, как будто я сама участвовала в этом кошмаре. Тот парень, наверное, умер. Пока мы жили в Найроби, я часто слышала о линчевании: воров убивали на улицах мстительные толпы. Но тогда я впервые увидела это своими глазами.
В колледже атмосфера была намного более бесстыдной, чем в Мусульманской школе. Некоторые кенийские школьницы, конечно, хихикали, обсуждая секс, и считали нормальным развлекаться и заигрывать с парнями. Но все же в большинстве своем они были верующими христианками, преданными идеалу христианского брака. В колледже наши сокурсницы были откровенными распутницами. Они открыто признавали, что спят с мужчинами, и жили так, как мама нам строго-настрого запрещала. Этим они шокировали и в то же время привлекали меня.
Люси, например, была разговорчивой и дружелюбной. Она носила такую обтягивающую одежду, что были видны все изгибы ее бедер.
– Мужчины любят, когда есть за что подержаться, – говорила она.
По выходным Люси ходила на дискотеки, пила пиво и встречалась с мужчинами, а когда через несколько недель партнер ей надоедал, она находила другого. В ответ на наши замечания она только смеялась и пожимала плечами:
– Нельзя же есть одно и то же каждый день.
Люси постоянно говорила о сексе. Она считала, что девственница – либо слишком уродливая и заносчивая девушка, которую не хотят парни, либо религиозный фанатик. Девственность была для нее смешна.
– Почему я должна обещать себя одному мужчине, если могу заполучить всех? – спросила она меня однажды. – Что это за клетка, в которой ты оказалась?
Религия в целом казалась Люси скучной, а ислам в частности – странным, и она этого не скрывала. Она не стремилась выйти замуж, а хотела развлекаться. Секс для Люси был развлечением. Иногда мужчины давали ей деньги – это было здорово, иногда хорошо танцевали – так вообще прекрасно, но это было не главное. Люси нравилось заниматься любовью, и когда ей надоедал секс с одним мужчиной, она находила себе другого.
Через несколько месяцев после нашего знакомства Люси объявила, что беременна. Она сказала, что сделала это специально, потому что будущий отец очень красив, а она хочет миловидного ребенка. Ее жизнь казалась мне совершенно ирреальной; тогда я по-прежнему каждый вечер надевала хиджаб, прежде чем отправиться домой. Мы спросили Люси, не накажут ли ее родители, но она рассмеялась и ответила, что нет, родители позаботятся о ребенке и будут даже рады, если он родится хорошеньким.
