Неверная - Али Айаан Хирси
Моя мать, Аша, родилась где-то в начале 1940-х годов, одновременно с сестрой-близнецом Халимо. В этот момент рядом с бабушкой никого не оказалось. Ей было восемнадцать, и это были ее третий и четвертый ребенок. Она гнала коз и овец на пастбище, когда начались схватки. Бабушка легла под деревом и стала тужиться; потом перерезала пуповины ножом. Через несколько часов она собрала все стадо и благополучно привела его до заката обратно, неся на руках двух новорожденных детей. Но ее подвиг никого не впечатлил: она всего лишь принесла домой еще двух дочек.
Для бабушки чувства были всего лишь потворством собственным слабостям. Хотя гордость была важна – гордость за свою работу, а еще сила и уверенность в себе. Если ты слаба, то люди будут порицать тебя. Если твои изгороди недостаточно прочны, твой скот задерут львы, гиены и лисы, твой муж возьмет другую жену, твои дочери лишатся невинности, а твоих сыновей будут считать никчемными.
Мы казались ей никуда не годными детьми, выросшими в доме из бетона с прочной крышей. С ее точки зрения, у нас не было ни единого полезного умения. Мы ходили по дорогам – та тропинка, что вела к нашему дому, не была вымощена, и все-таки она явно выделялась среди грязи. У нас была вода из крана. Мы никогда не нашли бы дорогу домой через пустыню, возвращаясь со стадом с пастбища. Мы даже не могли подоить козу, не получив от нее удара копытом.
Ко мне бабушка испытывала особое презрение. Я боялась насекомых, поэтому в ее глазах была действительно глупым ребенком. К пяти или шести годам ее дочери уже научились всему, что было необходимо для выживания. Я же не умела ничего из этого.
Мама тоже рассказывала нам разные истории. Она заботилась о домашнем скоте своей семьи и водила стадо через пустыню на безопасные пастбища. Козы были легкой добычей для хищников, а юные девушки – для мужчин. Если бы на маму или ее сестер напали, это была бы их вина: они должны были убежать, едва заметив чужого верблюда. А если бы их все же поймали, надо было произнести трижды: «Аллах свидетель, я не хочу ссоры с тобой. Прошу, оставь меня». Быть изнасилованной – хуже, чем быть убитой, потому что это запятнало бы честь всей семьи.
Если упоминание Аллаха не помогло, бабушка объяснила дочерям, что нужно забежать мужчине за спину, присесть, сунуть руку ему между ног, сильно сжать яйца и ни за что не отпускать. Мужчина мог бить девушку, пинать ее, но она должна была втянуть голову и терпеть удары, надеясь, что сможет продержаться до тех пор, пока насильник не потеряет сознание. Этот прием называется Qworegoys, и женщины из рода моей бабушки учили ему своих дочерей так же, как учили плести колючие изгороди, чтобы защитить хижину от гиен.
Помню, когда нам с Хавейей было совсем мало лет, однажды в полдень мы наблюдали за тем, как бабушка натирает овечьим жиром длинную плетеную веревку, окунает ее в растительную краску, и та становится жесткой и черной.
– Одинокая женщина – как овечий жир на солнце, – сказала она нам тогда. – Кто угодно может подойти и полакомиться им. Не успеешь оглянуться, как муравьи и мошки облепят его со всех сторон – и от него останется только пятно на земле.
Бабушка указала на кусок жира, плавившегося на солнце – там, где кончалась тень от дерева талал. Он был весь черный от муравьев и гнуса. На долгие годы эта картина стала моим кошмаром.
В детстве мама всегда была почтительна и покорна. Но пока она росла, мир вокруг изменился. Современная жизнь влекла кочевников в деревни и города, отчего старые традиции уступали место новым. Поэтому, когда маме исполнилось пятнадцать, она ушла из пустыни, покинув родителей, старших сестер и даже сестру-близнеца. Грузовик подвез ее до порта Бербера, там она села на корабль и отправилась по Красному морю на Аравийский полуостров.
Еще раньше точно так же поступила ее старшая сводная сестра Кхадиджа, дочь деда от первой жены. Затем и третья сестра пустилась в путь. Я не знаю, что побудило их к этому шагу, – мама редко делилась личными переживаниями. На дворе стояли 1950-е годы, и новая действительность, прокладывая себе дорогу острыми локтями, добралась уже до самых отдаленных уголков Земли. В конце концов, мама была совсем юной и, по-моему, просто не хотела сидеть в пустыне, когда вся молодежь уже укатила в город.
Кхадиджа обосновалась в Адене [2], центре британских территорий на Ближнем Востоке, и мама поехала к ней. Там она нанялась горничной к англичанке, научилась пользоваться ванной, стульями, вилкой и зубной щеткой. Маме так нравились строгие ритуалы – чистка, уборка, глажка – и изысканное убранство оседлой жизни, что она относилась к ним с еще большим вниманием, чем хозяйка дома.
Хотя в городе мама жила одна, без родительского присмотра, она вела себя в высшей степени целомудренно, раз и навсегда решив не давать повода для слухов. Аша Артан никогда не садилась в такси или автобус, опасаясь оказаться рядом с незнакомцами. Она сторонилась сомалийских мужчин, которые жевали кат [3], и девушек, которые заваривали им чай и хихикали, наблюдая за тем, как маленькие толстые листочки вызывают у этих мужчин эйфорию. Вместе с тем именно в Адене мама научилась молиться так, как подобает правоверной мусульманке.
Жизнь в пустыне почти не оставляла времени для молитв. К тому же кочевники этого и не требовали от своих женщин. Только мужчины пять раз в день расстилали молитвенные коврики и обращали взоры к Мекке, читая отрывки из Корана. Но здесь, на Аравийском полуострове, где Аллах явил Откровение Пророку Мухаммеду, мама научилась обряду омовения и узнала, как покрывать себя плотной тканью и молиться – стоя, сидя, простершись на земле, поворачиваясь направо и налево: танец покорности Аллаху.
В пустыне женщины не покрывали себя. Они работали, а это трудно делать в чадре [4]. Когда бабушка пасла скот и готовила, она заворачивалась в длинную грубую ткань, goh, оставляя руки, шею и волосы открытыми. В те времена мужчины часто присутствовали при кормлении детей грудью. И если они и возбуждались при виде нескольких сантиметров обнаженной женской плоти, то никогда этого не показывали.
В Адене у мамы не было защитника – ни отца, ни брата. На улице мужчины пожирали ее глазами, приставали к ней. Поэтому, выходя из дома, она, как и арабские женщины, стала надевать длинное черное покрывало с узкой прорезью для глаз. Чадра защищала ее от мужского вожделения и спасала от брезгливости, которую вызывали в ней нескромные взгляды. Покрывало стало символом ее веры. Чтобы угодить Господу, нужно вести себя скромно, а Аша Артан хотела быть самой чистой, самой непорочной женщиной в городе.
Однажды дедушка Артан приехал в Аден и сказал матери, что у него попросили ее руки и он дал согласие. Маме было тогда восемнадцать лет; она не могла перечить отцу, поэтому промолчала. Молчание невесты – достойный ответ на предложение, означающий благородное согласие.
Так мама вышла замуж за человека по имени Ахмед, хотя невзлюбила его с первого взгляда: он был слишком низкорослым и темнокожим, к тому же курил, а для нее это было все равно что жевать кат. Ахмед принадлежал к клану Дарод, как и она сама, и к ее же субклану Харти. Только, в отличие от нее, он был не из кочевников Дхулбаханте, а из торговцев Версенгели, поэтому, несмотря на все его богатство, мама смотрела на него свысока.
Этот Версенгели перевез маму в Кувейт, где она стала хозяйкой большого дома с кафельным полом, водопроводом и электричеством. Первым делом мама уволила всех служанок: никто не мог содержать дом в такой чистоте, какой хотелось Аше Артан. Затем она принялась создавать образцовое хозяйство. Когда у нее родился мальчик, она назвала его Мухаммедом, в честь Пророка, – достойное имя для старшего сына.
