Медведь - Кривак Эндрю
В ПЕЩЕРЕ ОНА ОЧИСТИЛА СТВОЛ ДУБА ОТ КОРЫ и поставила заготовку подальше от огня. Потом достала длинное сухожилие — то, что вытащила из туши оленя, убитого пумой, — и, взяв гребень, принялась разделять и вытягивать волокна, а потом сплела их, перевивая, защипывая, вплетая новое всякий раз, как предыдущее кончалось; и вот получилась тетива длиной с заготовленную палку. На самом конце она сделала петлю.
Закончила к вечеру. Пожевала на ужин копченого мяса опоссума, заварила еще чашку чая, потом подбросила поленьев в костер, спустилась в лунном свете к опушке, поставила силок с листьями гаультерии в других зарослях болиголова, надеясь, что на рассвете сюда заглянут кролики в поисках пищи.
Утром в силках обнаружился заяц-беляк. Она убила его, освежевала и выпотрошила прямо на снегу. Вернувшись в пещеру, подготовила шкурку к просушке, а мясо надела на вертел, чтобы зажарить на медленном огне. Остаток дня провела над луком.
ДЕРЕВО ОКАЗАЛОСЬ СВЕЖИМ, КРЕПКИМ, ПРИШЛОСЬ его долго гнуть и обстругивать ножом, прежде чем внутренняя дуга лука стала ровной и плавной. Можно было бы заузить концы, сделать на них выемки, а потом смастерить быстрые прямые стрелы, однако она не спешила. Один день превратился в три: девочка прикидывала и подстругивала, прикидывала и подстругивала, изгибая лук сильнее за счет того, что оставляла его на ночь у костра согнутым и придавленным камнями.
Закончив, она натянула тетиву из сухожилий и подвесила лук в развилке стоящего дерева. Баланс оказался лучше, чем она предполагала, натяжения хватало, чтобы пустить хорошую стрелу с должной скоростью и точностью. Девочка вернулась в пещеру, отполировала боковые поверхности круглым камушком и прислонила готовый лук к стене.
Потом вырезала из березовых веток две стрелы, обстругала их, выточила ложбинки, чтобы класть их на тетиву, привязала наконечники из оленьих костей. Не хватало перьев. Отец когда-то сказал ей, что вместо оперения стрелы можно в крайнем случае использовать сосновые иглы, поэтому она вышла наружу, нарвала игл с высокой сосны, отломила ветку, чтобы собрать смолы, приладила иглы к хвостовикам обеих стрел, разогрела смолу, чтобы их закрепить. Закончив, взяла в каждую руку по стреле и легко нашла им баланс, положив на пальцы. Внимательно оглядела каждое древко. Теперь оставалось только подобраться к дичи поближе.
ПОДНЯЛАСЬ ОНА ДО ПЕРВОГО СВЕТА, СПУСТИЛАСЬ на снегоступах по склону, туда, где срезала молодой дубок для лука; села на согнутую березу — одна стрела на тетиве, другая на земле, в готовности.
На заре в рощицу забрела по снегу молодая беспечная олениха, она обгрызала низкие ветки клена, питательных веществ для животного в них всего ничего. Девочка и сама устала и проголодалась, но лук в руках держала цепко: подалась назад, прицелилась в сердце над лопаткой, отпустила тетиву.
Олениха подняла голову на звук прошелестевшего ветерка, а потом снова принялась за кленовые ветки. Девочка взяла вторую стрелу, натянула лук, вновь промахнулась. Поднялась из своего укрытия — олениха повернулась, принюхалась и прыжками скрылась в зарослях.
ДНИ НА ГОРЕ СТАНОВИЛИСЬ ВСЕ ХОЛОДНЕЕ, СНЕГ падал каждую ночь, так что девочке, когда она решалась выйти, казалось, что обитателей в лесу все меньше; небольшие деревца и валуны, которые несколько дней назад служили ей ориентирами, постепенно скрывались в толще снежного покрова.
Она отыскала еще сколько-то березовых веток и выточила из них стрелы, в итоге в колчане их оказалось шесть, включая те две, которыми она стреляла в олениху и потом подобрала. Каждое утро она выходила из пещеры на поиски добычи. Каждый вечер возвращалась ни с чем, кроме голода, силы убывали — тратились на тяжелый спуск и подъем на снегоступах, тело держалось только за счет листьев и коры, которые она ела, и чая из сосновых иголок, который заваривала и пила. Ей не удавалось подобраться к оленю, белке или даже зайцу на такое расстояние, на котором стрела не ушла бы в сторону и не зарылась в снег, а наживку, которую можно было бы положить в силок, она съела сама. С каждым днем дичи на глаза попадалось все меньше: животные в разгар зимы стали особенно сторожкими и скрытными, а потом перестали попадаться на глаза вовсе.
~~~
ЕЕ РАЗБУДИЛ ГОЛОД, ОТ КОСТРА ОСТАЛИСЬ угли и пепел. Она медленно поднялась, взяла лук, колчан, надела снегоступы. У входа в пещеру съела свежего снега, навалившего за ночь, и двинулась вниз по склону горы, не чувствуя ничего, кроме холода: бродила от рощи к роще, проверяла силки, которые оказывались пустыми, потом отходила к валунам, за которыми привыкла прятаться, дожидаясь оленя, но он не появлялся.
С утра и до полудня она бродила по горе — вниз ее несли скорее уклон и ветер, чем собственные ноги. Блуждая туда-сюда, сгорбленная, медлительная, она разговаривала с отцом: уверяла его, что пока не зашла еще так далеко, что уже не вернуться, что обязательно выполнит свое обещание, чего бы это ни стоило, несмотря на голод и холод. Просила его подождать вместе с медведем. Ей нужно передохнуть, набраться сил, чтобы отыскать пропитание и подняться назад к нему.
Мне бы воды, подумала она, села и принялась пригоршнями глотать снег, он таял во рту. Она спустилась по склону так низко, что солнце закатилось за вершину, хотя и светило по-прежнему. А еще бы поспать, поспать немного, сказала она себе. Опустилась в слежавшийся снег за каким-то камнем, вокруг которого росли высокие пеканы, закрыла глаза и вслушалась в тишину.
ВЕТЕР СБРОСИЛ КОМ СНЕГА С ВЕТКИ ПЕКАНА, УРОНИЛ ей на лицо; она села, посмотрела вперед через верхушку валуна. Темнело. Одежда промокла, все тело ломило от холода. Она подняла глаза на склон горы, прикидывая, как далеко зашла, и тут увидела с наветренной стороны тощего зайца, который жевал сучки на ветке, она обломилась и лежала сверху на снегу. Девочка щурилась: заяц виделся то четче, то расплывчатее в наступающих сумерках, но при этом не двигался. Тогда она одним движением выхватила стрелу из колчана, наложила на тетиву, натянула лук, выстрелила. Стрела взмыла вверх, поднятая сосновым оперением, прошла мимо ветки и вонзилась зайцу в шею, сбив его с ног; теперь он лежал, оглушенный, в растекающейся луже крови. Девочка с трудом поднялась, бросилась к нему, подняла над снегом и присосалась к ране, сквозь блохастую шерсть, — заяц отчаянно бился в предсмертных судорогах, царапая ей запястья, но она сжала руки плотнее, повернула зверька, выдавливая из него жизнь, шейные позвонки хрустнули, а она все продолжала пить, пока он не умер, а потом со всей скоростью, с какой получалось на снегоступах, двинулась вверх по склону назад к пещере, повесив лук на плечо и волоча зайца за уши.
РУКИ У НЕЕ ДРОЖАЛИ, ПОКА ОНА РАСКЛАДЫВАЛА бересту — тонкий внешний слой — на последних угольках, которые отыскала в кострище, пока раздувала огонь: наконец береста задымилась и вспыхнула. Она добавила еще бересты, сосновые сучки, сухие кедровые поленья, они занялись, пламя окрепло. Тогда она вытащила нож, освежевала и выпотрошила зайца, не вставая, кровь зверя мешалась с ее собственной из царапин на запястье и пореза на ладони: второпях она поранила себя ножом. Шкуру она отбросила в сторону, тушку проткнула палкой и положила над огнем, поворачивала, смотрела, как мясо дымится и обугливается, пещеру наполнил запах гари, и тут терпение у нее кончилось. Она вытащила мясо из пламени, принялась отрывать куски от костей и заглатывать целиком, а потом схватилась за живот, ее скрутило, вывернуло, было не вдохнуть, а позывы все продолжались; она хрипела, давилась кровью и полусырым мясом. Потом встала на четвереньки, скорчилась в луже блевотины на камнях, тяжело, надрывно дыша, и вот наконец дыхание выровнялось, и тогда она заплакала от изнеможения, от одиночества, от страха; теперь она боялась всего, даже сна.
