Медведь - Кривак Эндрю
Утром шестого дня ее разбудило солнце и крепкий мороз. Она подкинула в костер последние поленья, сжевала на завтрак кусок оленины, потом привязала к башмакам снегоступы и вышла наружу.
Лес превратился в мир безмолвия. Глубокий снег похоронил под собой все, кроме деревьев, — для девочки он выглядел таким же, как мир за пределами дома, построенного отцом, в те месяцы, когда и там наметало сугробы: они по многу дней ждали, когда стихнет вьюга, потом подкидывали в очаг побольше дров, надевали снегоступы из веток и шкур и выходили наружу. Сейчас стояло безветрие. Нигде не было ни единого живого существа, кроме нее. Она потопала, проверяя крепление и прочность снегоступов, вслушалась в то, как гулко ее топанье разносится на морозе по склону горы. А потом медленно зашагала по незнакомой территории.
ОНА ДУМАЛА О ПУМЕ, О ТОМ, КАК ТА ТО И ДЕЛО оборачивалась к вершине горы, пока ходила взад-вперед и разговаривала с ней. Девочка еще ни разу не поднималась туда, только спускалась: искала в лесу хоть какое-то пропитание. Там, наверху, было что-то важное, нужно было выяснить что.
Подъем оказался круче, чем она предполагала, но снегоступы не подвели, она стремительно двигалась по толстому слою снега. Нужна одежда потеплее. Одеяла и старой оленьей шкуры недостаточно. Она поняла, зачем пума принесла ей опоссумов и бобров. Вернувшись вечером в пещеру, она сошьет из шкурок шапку и варежки. Если удастся поймать кроликов и зайцев, можно будет утеплить оленью рубашку изнутри их мехом. Все хорошо, лишь бы тепло держалось подольше. Впереди много зимних дней, морозы будут даже посильнее сегодняшнего.
Высоко ей влезть не удалось: подъем стал таким крутым, что пришлось снять снегоступы. Она подумала, не повернуть ли обратно, но потом поняла, что возможностей подняться к вершине вот в такой день — без снегопада и сильного мороза — вряд ли будет много. Если она освоится с территорией вокруг пещеры, проще будет опознавать ориентиры, без которых не обойтись, когда она пойдет на охоту. Она оставила снегоступы у голого каменного выступа и дальше полезла так, цепляясь руками и ногами за валуны; путь становился все труднее, и вот она уперлась в отвесную скалу, с которой сдуло весь снег, — в середине была впадина, как будто по всей длине камня поднималась вверх широкая каменная труба. Девочка шагнула внутрь, прислонилась спиной к одной стенке трубы, ногами уперлась в другие. А потом понемногу поползла ввысь, плотно прижимаясь спиной и ладонями к холодной поверхности скалы, медленно, под углом проталкивая тело вверх. Добравшись до конца, она нагнулась вперед, ухватилась за кромку и подтянулась на руках на заснеженную вершину.
Отсюда ей открылся пейзаж настолько похожий на то, что она привыкла видеть с горы, которую называла домом, что ей показалось: она стоит на том самом месте, где стояла в первый день, когда отец привел ее к матери на могилу, — все отличие было лишь в снеге. Тем не менее эта гора не могла быть одиноко стоящей. Не было у нее верхушки в форме медведя. Не было озера вдалеке. Или крыши дома и струйки дыма, поднимающейся над ним. Не было и надгробного камня.
Весь пейзаж внизу был совершенно иным. Посмотрев на юг, она явственно различила замерзшую, покрытую снегом полоску реки, которая вилась по лесу, убегая вдаль, — такое ни с чем не перепутаешь. Она видела, где лес пересекает тропа, по которой пришли они с медведем, видела заливные луга возле леса и широкий участок реки, открывавшийся взору: все ее попытки перебраться на другой берег исчезли, сглаженные стужей. Вот здесь ей предстоит зимовать. Здесь она выживет или умрет, здесь будет блуждать по лесу в поисках пищи, спать в пещере.
Мне нужен лук, произнесла она громко, скользнула обратно в каменную трубу и поползла вниз.
ВЕРНУВШИСЬ В ПЕЩЕРУ, ОНА РАЗДУЛА КОСТЕР и соорудила еще одну каменную печку, положила туда последний кусок сырой оленины, засыпала углями. Растопила снег в чашке, подождала, пока вода согреется, заварила в ней пригоршню сосновых игл.
Она съела половину мяса, остальное завернула в листья и положила в свою любимую сумочку. Потом повернулась к задней стене пещеры и сказала: я пойду к подножию горы, искать дерево, из которого можно вырезать лук.
Взяла долбленую тыкву, нож и расколовшийся в огне камень, которым пользовалась вместо пилы.
Пока не сделаю — не вернусь, сказала она и вышла из пещеры.
ЕДИНСТВЕННЫМ ЗВУКОМ В ЛЕСУ БЫЛ ШЕПОТ ЕЕ снегоступов, скользивших вниз по склону; почти не сбиваясь с ритма, она добралась до опушки и шагнула в заросли сосны с болиголовом, а потом — дальше, под кроны берез и высоких старых деревьев. Здесь она ходила уже не раз и поэтому знала: того, что она ищет, среди этих деревьев нет. Нужно деревце в ее рост, искать его надо в старой части леса, но там, где кроны не затеняют землю и не мешают расти.
Она поднялась чуть выше по склону и стала ходить кругами, постепенно их расширяя, уклоняясь все дальше от тропы, по которой они пришли от реки с медведем. На четвертом, самом широком круге она увидела березку, которую согнуло и переломило под тяжестью снега. Она подошла, села на нее, будто на скамейку, вслушалась в потрескивание и стоны старых деревьев в глубине леса — они едва заметно кренились на морозе, казалось, что кора, лишенная соков, и длинные конечности болезненно вытягиваются в медленном, медленном ожидании весны.
Она вспомнила слова медведя: на то, чтобы выслушать разговор деревьев, уйдет целая фаза луны — и стала гадать, преувеличение это или все-таки правда. Если он прав, она умрет от холода, или голода, или от того и другого. Но сейчас руки и голову ей укутывал мех, ногам было тепло и сухо на ветках болиголова, и она подумала: пока не сделаю — не вернусь, и уставилась на безжизненный лесной пейзаж. Стала гадать, как гадала когда-то, еще в детстве, что ей может сказать медведь, если вдруг заговорит, что ей могут сказать зимние деревья, если она научится слушать или научится смотреть.
Это все равно случилось бы, даже если бы ее там не было, поскольку зимой в горах ветер постоянно меняет направление и там, где раньше ветер нес поперек ее пути сухой шершавый лист бука, направление ветра поменялось, лист развернулся, улетел. Она встала со ствола и отдалась на волю ветра — он понес девочку дальше в лес, в сторону от ее круговой тропы.
ОТЕЦ КОГДА-ТО НАУЧИЛ ЕЕ МЕРИТЬ РАССТОЯНИЯ десятками шагов — по ее подсчетам, десятков таких набралась сотня, прежде чем она оказалась рядом с этим дубом. Был он тоненьким, чуть повыше ее, но рос прямо и выглядел сильным. Она обошла его по кругу, осмотрела кору, потом вгляделась в рощицу вокруг. В том, что деревьям для роста необходим свет, она ошибалась. Поблизости было несколько могучих дубов. И этот рос не то чтобы в их тени, скорее под их защитой. Она вернулась к деревцу, взяла его так, как взяла бы лук. Пальцы сомкнулись вокруг ствола. Древесины достаточно для работы, но без излишков — на выстругивание не придется тратить всю оставшуюся зиму. А выстругать надо, пока внутри не прекратилось сокодвижение: сгибать и оставлять у огня каждый день, пока не получится готовый лук.
После этого она ослабила хватку и теперь держала деревце нежно — так когда-то отец держал ее руку. Подумала о медведе, о том, что он сказал ей касательно леса у реки. Вспомнила день, когда отец показал ей палки из пекана в сарае, — он нашел их в лесу и срезал, когда ей было пять лет. Ждал только, когда ты дорастешь, сказал он тогда.
Она встала на колени, отгребла снег от корней деревца, сняла варежку, дотронулась голой рукой до тонкого ствола.
Надеюсь, для нас с тобой эта зима не станет последней, сказала она.
А потом спилила деревце как можно ближе к земле — куда дотянулась камнем, очистила от веток и вместе с ним вернулась к согнутой березе. Срезала с нее ветки, которые годились для стрел, и зашагала вверх по склону.
