Жажда. Книга сестер - Нотомб Амели

Если мы имеем дело с человеком, которого не так‑то просто полюбить, говорят, что мы его на дух не переносим. Такая ольфакторная реакция мешает дышать в присутствии неприятного нам персонажа.

Любовь с первого взгляда – нечто прямо противоположное: дыхание сперва перехватывает, а потом дышишь слишком бурно. У нас появляется исступленная потребность надышаться человеком, чей запах поразил нас.

Пусть я и мертв, у меня все еще кружится голова от дыхания. Иллюзия играет свою роль на отлично.

Единственное мое горькое сожаление – это жажда. Мне не хватает не столько питья, сколько порыва, который оно вызывает. У моряков есть такое проклятие: “Чтоб тебе пить без жажды!” Не хотел бы я его заслужить.

Чтобы испытывать жажду, нужно быть живым. Я жил с такой силой, что жаждал, когда умер.

Может, это и есть жизнь вечная.

* * *

Отец послал меня на землю, чтобы я распространял веру. Веру во что? В него. Пусть даже он соизволил включить в свою теорию меня, через идею Троицы, все равно, по‑моему, это бред.

Мысль эта пришла мне очень быстро. C другой стороны, сколько раз я говорил тому или иному удрученному: “Вера твоя спасла тебя”? Неужели я позволял себе лгать этим несчастным? На самом деле я пытался перехитрить отца. Я обнаружил, что слово “вера” имеет странное свойство: только без дополнения оно становится возвышенным. Тому же правилу подчиняется и глагол “верить”.

Верить в Бога, верить, что Бог воплотился в человека, веровать в воскресение – все это звучит сомнительно. Если вещи неприятны на слух, значит, они неприятны разуму. Они звучат глупо, потому что они и есть глупость. Мы остаемся в плену пустых банальностей, как в пари Паскаля: верить в Бога значит делать на него ставку. Философ даже объясняет, что, чем бы ни завершилась лотерея, мы все равно остаемся в выигрыше.

А я что во всем этом делаю? Я верю? Вначале я принял этот несусветный замысел, потому что верил в возможность изменить человека. К чему это привело, все видели. Хорошо, если троих изменил, тоже мне достижение. Да и что за дурацкий предрассудок! Нужно вообще ничего не понимать, чтобы считать, будто кого‑то можно изменить. Люди меняются, только если сами хотят, а хотят они этого на самом деле крайне редко. В девяноста процентах случаев их желание перемен относится к другим. Избитая до тошноты фраза “Это должно измениться” всегда означает, что измениться должны все вокруг.

Изменился ли я? Да, безусловно. Не настолько, как мне бы хотелось. Мне можно поставить в заслугу одно – я действительно пытался. Честно говоря, меня раздражают люди, которые без конца твердят, будто изменились, не зная об этом ровно ничего, кроме желания измениться.

У меня есть вера. Эта вера беспредметна. Это не значит, что я ни во что не верю. Верить – прекрасно лишь в абсолютном смысле этого глагола. Вера – позиция, а не договор. Тут нельзя проставить галочки в нужных клетках. Знай мы природу риска, которым является вера, этот порыв остался бы на уровне подсчета вероятностей.

Откуда знаешь, что у тебя есть вера? Это как любовь – знаешь, и все. Чтобы это выяснить, нет нужды в размышлениях. В одной песне в жанре госпел есть строки: And then I saw her face, yes I’m a believer^[11]. Так и есть, и отсюда ясно, насколько похожи вера и влюбленность: видишь чье‑то лицо, и сразу все меняется. В лицо это даже не всмотрелся, увидел его мельком. Этого озарения вполне достаточно.

Я знаю, что для многих этим лицом будет мое лицо. Стараюсь себя убедить, что это не имеет ни малейшего значения. И все же, если честно, меня это изумляет.

Надо принять эту загадку: вы не способны себе представить, что другие видят в вашем лице.

Есть и обратная вещь, не менее загадочная: я смотрю на себя в зеркало. Никто не может знать, что я вижу в своем лице. Это называется одиночеством.

Книга сестер

Любовь Флорана стала первым событием в жизни Норы. Она знала, что не будет ни другой любви, ни других событий. С ней никогда ничего не происходило.

В свои двадцать пять Нора работала бухгалтером на станции техобслуживания в небольшом городке на севере Франции. Она считала, что это нормально – так скучать. Тридцатилетний Флоран был шофером при армейской части. Пока ему проверяли шины, он увидел Нору, которая курила снаружи. Он был покорён и с тех пор приезжал каждый день.

– Кто б мне сказал, что я понравлюсь военному!

– Я не военный.

– Ты же служишь при армии.

– А ты служишь в автомастерской. Разве ты механик?

Это была безумная любовь. Они мало о ней говорили, потому что сказать тут было особо нечего.

– Что ты во мне нашел?

– А ты во мне?

Стоило им встретиться, и чудо всякий раз повторялось. От прикосновений летели искры. От поцелуев кружилась голова.

– Есть же отели, – говорили им.

Они знали. Но знали они и то, как необходим каждый этап каждый день. Мимолетное расставание предполагало прощание, мимолетная встреча – бесконечные излияния. Они ничего не могли с этим поделать. Любовь не синекура.

Знакомые успокаивали их: “Это у вас пройдет. Страсть – штука временная”. Расходились только в сроках: им пророчили от двух месяцев до трех лет такой лихорадки. “Все потихоньку уляжется”, – утверждали доброжелатели.

Странным образом Флоран с Норой, полные профаны во всем остальном, сразу поняли, что доброжелатели заблуждаются. Спорить не хотелось. Когда они оставались вдвоем, Флоран говорил Норе:

– Им не понять.

Обреченные или избранные? Им было все равно. Они полностью принимали свою судьбу.

– Будем жениться? – спросил он.

Ничего общего с традиционным “Выходи за меня замуж”.

– Да, – ответила она так же просто, как будто он обсуждал с ней расцветку штор у них в спальне.

Объявили о бракосочетании: свадьба состоится 26 февраля.

– Подождите до весны, – советовали им.

– Зачем?

Дата была назначена.

* * *

Они поселились в маленьком домике. Жизнь вдвоем приводила их в восторг. Утром Флоран отвозил Нору в автомастерскую, а сам отправлялся на службу. Оба трудились со всей добросовестностью, каковой и были известны. Эпоха мобильных телефонов еще не наступила. Когда у мужа заканчивался рабочий день, он звонил жене в контору. Она ждала его звонка с замиранием сердца.

Вечер превращался в череду сказочных удовольствий. Они гуляли в полях. Открывали самое лучшее вино. Вместе готовили ужин. С наслаждением ложились в кровать. На работу приезжали заспанные.

Прошло три года. Они по‑прежнему парили в небесах. Доброжелатели изнемогали.

– А что, если вам завести ребенка?

– Зачем?

– Разве не для этого существует любовь?

Им такое в голову не приходило.

Вскоре Нора забеременела. Люди вздохнули с облегчением. Втайне от супругов они обменивались кое‑какими трезвыми соображениями:

– Наконец‑то уймутся.

– Сосунок – верное средство положить конец медовому месяцу.

Беременность удвоила их пыл. Восхищенные новизной, влюбленные пустились в эксперименты.

В комментариях недостатка не было:

– Да пусть потешатся! Еще пара месяцев – и свободе конец!

– Мы с Жильбером постоянно ссоримся с тех пор, как родился ребенок.

– Вот узнают, каково это – усталость, бессонные ночи.

Тринадцатого ноября 1973 года Нора родила девочку и назвала ее Тристана.

– Похожа на тебя, – сказала она новоявленному отцу. – Бледная, светленькая, копия ты.

Потрясенные родители вернулись домой, как только это стало возможно. Комната для ребенка была готова – рядом с их спальней.

Тристана оказалась плаксой. Флоран и Нора по очереди бегали к ее кроватке. Совали бутылочку, носили на руках, не знали, что делать.

Они посоветовались с педиатром, и тот изложил им тогдашнюю непреложную заповедь:

– Не подходите к ней. Если бежать на каждый писк, она будет плакать еще больше. Вы ее избалуете.